ПРОФЕССОР-ХОРЕОГРАФ
ОПЫТ ПОСТАНОВЩИКА
Как я начинал свои постановки, то это отдельная
история. Ведь вначале я никогда не думал о себе,
как о постановщике. И причиной этого, наверное,
было то, что с нами работали профессионалы
высокого класса, творцы, мастера. Между ними и
мной была такая огромная дистанция, что мне и в
голову не приходило ставить танцы самому. И
Григорович, и Анисимова, и Надеждина были
прекрасными балетмейстерами, известными своими
постановками.
Но произошел такой забавный случай. Один из моих
товарищей по студии, Лев Бородулин, пришел ко мне
и говорит: "Ты знаешь, меня попросили
станцевать на празднике в институте. Посмотри,
пожалуйста, что я вот сделал". Я посмотрел и
сказал: "Лева, ты знаешь, но на мой взгляд это ни
в какие ворота не лезет. Ты просто сляпал это.
Движения не соответствуют музыке, а содержание
совсем непонятное". Он очень обиделся. И
сказал: "Знаешь что, критиковать - очень просто.
А ты сам попробуй сделать". Меня это задело. И я
ответил ему, что поставлю номер на ту же музыку.
Подобрал себе партнершу. Это была Таня Ильина. И
поскольку я совершенно не знал, каков будет
результат, больше никого не брал. То есть это был
дуэт. Я долго слушал музыку, примерялся. Короче,
танец, который продолжался две с половиной или
три минуты, я ставил чуть ли не полгода. И так
пробовал, и эдак. И это мне не нравится, и то не
получается. А потом надо было ведь придумать
какую-то фабулу. Она была навеяна книгой, которую,
может быть, вы читали, "Тропою грома". В ней
чернокожий парень и белая девушка влюбляются
друг в друга, но они не могут оставаться вместе, и
в конце концов им приходится расставаться,
потому что окружающий мир не приемлет их любви.
Мой номер был как бы моментом их расставания.
Сейчас я из этого номера уже почти ничего не
помню. Разве что был вымазан в черную краску.
К моему удивлению, этот номер, "Поэма"
Фибиха, получил признание. Его даже стали
включать в концерты, которые давала наша студия.
И на одном из таких концертов была Наталья
Васильевна Соколова, с незапамятных времен
подруга нашей семьи, которая и пела, и танцевала
испанские танцы с куклами.
Она, посмотрев наш номер, говорит: "Это
обязательно надо показывать. И не только здесь. А,
например, в Пушкинских Горах. Там отмечают день
смерти Пушкина и устраивают в честь этого
концерт. Я знакома с Гейченко. Вы должны поехать
туда и показать этот номер".
И мы поехали и показали наше творение. И с тех пор
началась наша длительная дружба со Степаном
Семеновичем Гейченко.
Это был первый танец, который я поставил. А вслед
за ним, ну, может быть, лучше сказать, на следующий
год я ощутил новый прилив сил. А вообще-то
получилось даже и не так. Случилось в
действительности следующее. У одной знакомой
моих родителей была подруга. Она была
великолепным концертмейстером. Когда она
посмотрела эту "Поэму", она спросила: "А не
хотите ли вы поставить что-нибудь на музыку
Шопена? Я очень люблю его "Вторую балладу". И
проиграла ее. А поскольку она действительно была
влюблена в эту музыку, проиграл не как тапер, а
как человек, очень тонко чувствующий, передающий
мельчайшие оттенки. Я тоже влюбился в эту музыку
и решил попробовать. И эта женщина специально
приходила на репетиции, не то чтобы тайком, но
неофициально. И играла в свое свободное время.
Благодаря тому, что играла она. и играла так
совершенно, это было поставлено под вдохновение.
В этом большом балетном номере были заняты
восемь девушек, двое мужчин и солистка. А тема
была такая. Традиционный треугольник. Двое
мужчин влюблены в одну и ту же женщину. Только
здесь это была необязательно именно женщина - это
была мечта, идея, если хотите... Один герой был
более лирическим, второй - несколько нагловатый,
настойчивый, диктаторски настроенный. И они
вступали в борьбу за нее. В этом единоборстве,
будучи настолько увлеченными самой борьбой, они
просто уничтожали то, к чему стремились. Борьба
за обладание приводила к тому, что они сами
уничтожали то, ради чего боролись.
Эта "Баллада" Шопена довольно долго
исполнялась в концертах. Но когда я ставил этот
номер, а потом танцевал в нем. понял одну вещь.
закон, который никогда больше не преступал. В
"Поэме" Фибиха все понятно - я сам танцевал и
у меня был только один партнер. Но в
"Балладе" было уже 11 участников, и я - только
один из них. И я понял, что не могу хорошо
исполнять этот номер, потому что все время смотрю
по сторонам. Смотрю на других: "Ну, давай, давай
же, тебе пора вступать! Ну что же ты медлишь!"
Нельзя быть одновременно постановщиком и
исполнителем. Если ты исполнитель - ты
подчиняешься режиссеру, репетитору, думаешь о
себе, о своем отношении к партнерам. Но изнутри, а
не со стороны зрительного зала. Поэтому эти
выступления были для меня чрезвычайно
мучительными, я раздваивался, был одновременно и
наблюдателем, и исполнителем. Тогда я и понял, что
так делать нельзя.
После этого была одна постановка, маленькая -
"Элегия" Рахманинова. Ее фабула следующая.
Выходит мужчина и выносит спящую на его руках
девушку. Он в нее влюблен. Девушка просыпается,
начинается танец. Он все время с ней,
поддерживает ее, помогает. Но она ни капельки не
обращает внимания на него. Он для нее как шкаф,
как сумочка, как нечто, просто положенное быть.
Она куда-то устремлена, а он должен быть при ней,
поддерживать, помогать. Но все это происходит
чисто автоматически: надо опереться - его рука
уже здесь, она всегда найдет эту руку. Если
наклонюсь - не упаду, меня всегда подхватят. И
наступает кульминационный момент. Он страдает от
таких взаимоотношений, и происходит надлом.
Когда в очередной раз ей нужно опереться на него -
привычной руки уже нет. Он уходит. И только здесь
она понимает, что потеряла ту опору, на которой
она могла существовать и процветать... Вот такой
был номер.
А после него меня вдруг обуяла гордыня - я решил
поставить не номер, а ба-лет. Это были "Картинки
с выставки" Мусоргского. Я начал эту
постановку, но никто особенно не верил в мои силы.
Мне все время говорили: "А ты не хочешь
посоветоваться по этому поводу с таким-то или
таким-то?" Все считали, что я должен с кем-то
советоваться. И мне не очень давали время для
репетиций, людей, а если и давали, то не тех, кто
мне был нужен, а тех, кто в это время не был занят...
И в результате всего этого постановка очень
задерживалась. Но пришел в студию новый
руководитель, Уксусников, посмотрел на то, что я
делаю, и поверил, что балет может получиться. Он
пригласил Сапогова, который к тому времени стал
репетитором, и сказал: "Дорогие мои педагоги! Я
даю "Картинкам" зеленую улицу". И только
поэтому в течение трех месяцев все было
завершено. А иначе могло бы ничего и не
состояться.
К моменту выхода спектакля случилась одна
незадача. Одновременно со мной "Картинки с
выставки" поставил Ф.Лопухов. Хотя я и начинал
раньше, к финишу мы пришли почти одновременно. И,
конечно же. Лопухов - это мастер, а что там такое
какой-то Пинаев? Но поскольку мы по-разному
представляли идею постановки, в конечном итоге
получились и совсем разные балеты. Одинаковой
была только музыка.
В этом спектакле были Баба Яга, танец не
вылупившихся птенцов, старый замок и другие. Один
из номеров этой постановки - "Быдло" - вы
могли в некотором приближении видеть в "Иване
Грозном" (1989 г. - М.П.).
Я долго думал, в каком виде представить не
связанные между собой музыкальные номера. Мне не
хотелось преподносить это как набор отдельных
танцев. И я поставил балет таким образом, что
некий ремесленник, как хулиган пробирается
вечером или ночью на выставку. Он ходит и
знакомится с разными персонажами оживших картин.
И не просто знакомится, а принимает во всем
непосредственное участие. С этим ремесленником
постепенно происходит преображение. Пройдя
через знакомство с разными сторонами жизни, он
превращается в человека, который начинает
ощущать свою причастность к происходящему
вокруг. Когда в конце Балета идут "Богатырские
ворота", он оказывается впереди, и богатыри
идут тесте с ним. Наверное, сейчас это все
выглядело бы несколько наивным, я бы теперь так
не сделал.
А в последней постановке, которую я начал более 20
лет тому назад, я хотел показать творца. Это была
"Апассионата" Бетховена. Мне удалось
поставить только первую часть, которая и
демонстрировалась на одном из приличных
концертов. А дальше мне просто не дали над этим
работать. И. может быть. это было правильно. В то
время я еще не был готов к тому, чтобы выразить в
балете идею человека-творца...
Домой