САМОДЕЯТЕЛЬНЫЙ БАЛЕТ УЧЕНЫХ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА
Сценическая площадка - конференц-зал Института цитологии

Эта страница создана на основе материалов, собранных к.б.н. М.Пуниным, историографом труппы и ее солистом
 

ФУЭТЭ НА БЕРЕГУ ОКЕАНА
В.В.Матвеев
Опубликовано с сокращениями в журнале "Химия и жизнь"
N 4-6, 1986 г., с.52-53)

2bratabig.jpg (69537 bytes)

Все с годами стирается в памяти,
Но романтикам смерти нет!
Зданья рушатся, но фундаменты
Остаются на тысячи лет.
(Неизвестный автор)

История возникновения нашего балета подтверждает старую истину о том, что цивилизации и, соответственно, культура возникают прежде всего в местах с выгодным географическим положением и благодатным климатом. Только потом, окрепнув, цивилизация и культура начинают распространяться на другие, более суровые регионы, в которых человек больше думал о выживании, чем о наслаждении.

Думаю, не случайно балет Пинаева появился именно там, куда многие мечтали и мечтают попасть, а именно - на биостанции "Восток" Института биологии моря Дальневосточного научного центра Академии наук СССР, расположившуюся под Находкой. Разве не веяло на ней, затерянной на границе Евразии и Океана, романтикой дальних странствий? Мог ли свежий утренний бриз не пробуждать чувства, давно умолкшие в городской суете? И разве случайно первые балеты появились на свет именно летом, когда природа поощряет и томление души, и полет фантазии? Можно смело, как мне кажется, предположить, что наша балетная традиция возникла бы гораздо раньше, если бы биостанция была основана еще южнее и еще дальше, например, где-нибудь в устьях рек Хуанхэ, Инда, Евфрата или Нила!

Правда, Пинаеву, не смотря ни на что, потребовалось целых 6 лет блаженства на Дальнем Востоке, прежде чем он сотворил первую балетную постановку в 1982 г. Сколько же льда и других свежемороженых образований в душе надо было нажить в Северной столице, чтобы так долго оттаивать? Появление наших балетов - это начало конца Великого Пинаевского ледникового периода в его творчестве, который закономерно завершился счастливой женитьбой Маэстро. Им был создан совершенно новый жанр подлинно академического балета в истинном значении этого слова.

Идея первой постановки была встречена так, как встречают дождь после многолетней засухи. Устав от бесконечной и часто бесплодной борьбы с природой за овладение ее не всегда сокровенными тайнами, народ ринулся на балетную сцену в таком количестве и с таким энтузиазмом, что на ней осталось ровно столько человек, сколько она смогла вместить. Этот поток увлек за собой и лаборантов, и кандидатов наук, и заведующих лабораториями, и, наконец, самого Пинаева. В первых 2-3 спектаклях он не покидал сцены, вдохновенно создавая убедительные образы руководящего плана.

Уже во втором балете ("За синей птицей", 1983 г.) в полной мере проявилась потребность Пинаева использовать свое искусство как оружие сатиры. "Балет, - нередко думалось Пинаеву, - это продолжение интриг иными средствами". Именно с этого балета берет начало традиция острых обсуждений в коридорах власти истинного значения сюжетных ходов и многочисленных намеков, без которых не обходились ни фуэте, ни па де-де, ни арабески. Лишь с переходом к рыночной экономике и системе грантов балеты Пинаева освободились от земной суетности и перестали означать что-либо, кроме самого искусства. Робкие ростки лиризма, появившиеся впервые в 1985 г., теперь завладели всей сценой и частью кулис, вытеснив отовсюду политику и сатиру.

Кроме удачного географического положения и теплого времени года, первым балетным всходам способствовали и условия жизни. Прежде всего надо сказать, что впервые в мировой балетной практике зрители и исполнители проживали компактно на весьма ограниченной территории. Это уникальное единение искусства с народом необходимо отметить как первостепенное, достойное любой книги рекордов или воспоминаний. Никто, кроме Пинаева, думаю, не может утверждать с большим основанием, что именно его искусство родилось в народе, вышло из народа и служит народу.

Эта небывалая народность позволила сделать важное открытие. Оказывается, не столько искусство стремится отразить жизнь, сколько жизнь желает подражать искусству. Поначалу у поднаторевших солистов вдруг стали меняться к лучшему походка, жесты, повседневная бытовая пластика, а вслед за ними нечто подобное стало происходить и с компактно проживавшими с ними изгоями сцены, которые ни в коем случае не хотели уступать звездам хотя бы в изяществе чаепития или движения по спортивной площадке. Искусство давало понять жизни: посмотри на себя в мое зеркало и ты обязательно станешь лучше. Наблюдая за тем, как человек центрифугирует или препарирует морскую звезду, можно было с уверенностью судить о том, танцует ли он (она) у Пинаева или только смотрит его балеты.

Полная свобода от бытовых проблем, характерная для жизни на станции, медитативная погруженность в науку или в созерцание окружающей ее прекрасной среды создавали самые благоприятные условия для расцвета как искусства в тебе, так и тебя в искусстве.

Репетиции обычно начинались после ужина, когда усталость после прошедшего рабочего дня и съеденная за ужином вкусная котлета рассеивали нежелательных зевак по койкам, рыбалкам и теплым кампаниям. Мешать было некому. Проходили они в помещении столовой. Сначала в старой, тесной, а затем в новой, просторной и уютной. Но даже в новой столовой "сцена" была довольно мала по сравнению с объемом сцены под открытым небом, и поэтому на генеральной репетиции и на представлении не без усилия приходилось сбрасывать с себя смирительную рубашку стесненного пространства, ограниченного экономно поставленными стенами и неизменным нагромождением раздвинутых столов и стульев.

Уже в те дни обнаружился главный секрет популярности пинаевских балетов у тех, кто в их участвовал - репетиции полюбились всем больше, чем представления перед публикой. Представление - это мгновение на сцене, репетиции - это жизнь на ней. На репетиции видишь то, о чем не прочтешь ни в одной статье о балете. Где еще можно наблюдать за тем, как первые неуклюжие движения, оскорбляющие эстетическое чувство всякого зрителя, постепенно превращаются в симпатичный и даже трогательный образ? Кроме того, только на репетиции можно ощутить упоительный момент, когда необходимость кривляться перерастает в потребность, а затем - в удовольствие движением, в достаточной степени отвечающем заданному образу. А где еще, кроме как не на репетиции, можно увидеть своего коллегу с новой стороны - со стороны осваиваемого им сценического образа, который, впрочем, всегда оказывался неожиданным продолжением его давно знакомого характера и повадок?

Поскольку летом число гостей станции, приезжавших со всех концов страны, начинало соперничать с количеством аборигенов, то и в составе труппы находило себе то же соотношение. А как-то раз в спектакле участвовал даже иностранец - чех, доктор наук. Он с удовольствием играл бармена в спектакле "На диком Западе", явно отдыхая от своих научных забот. Так что с самого начала наша труппа была межрегиональной - понятие, изобретенное I Съездом депутатов СССР и идеально подошедшее для характеристики состава нашей труппы.

Репетиции проходили быстро и плодотворно - их участников не нужно было собирать по всему городу, как сейчас. Если кто-то забывал о своих театральных обязанностях, то его мгновенно отыскивали в радиусе 100 метров от столовой. В вечернее время станция сама, казалось, превращалась в декорации к нашему спектаклю. Так здорово она менялась в густоте южной летней ночи. под искристым звездным небом и единственным фонарем на всю округу. Театральная декоративность станции в такие часы распространяла дух сцены далеко за пределы репетиционного зала и, выйдя на волю, многие, уверен, часто оказывались во власти настроения Элизы Дулиттл, когда она с упоением распевала: "Я танцевать хочу, я танцевать хочу до самого утра...".

Особым испытанием на станции были генеральные репетиции. Дело в том, что проводить такую репетицию, по понятным причинам, необходимо уже на натуре, т.е. на той или иной открытой всеобщему обозрению площадке. Начинать ее в привычные 7-9 часов вечера означало бы раскрыть перед праздношатающейся публикой все свои сценические секреты и сюрпризы. Что делать? Единственный выход - репетировать в час или два ночи, когда тяга к искусству у здорового человека угасает в силу естественных причин. В результате, генеральная репетиция оборачивалась бессонной ночью перед самой премьерой.

Надо сказать, что публика нас очень любила. Накануне спектакля из Владивостока, как правило, приходил набитый до отказа автобус со зрителями, рейс которого специально приурочивался к нашей премьере. Стекался народ из соседних поселков - Авангард, Средняя, Южно-Морской. Спектакль превращался в событие культурной жизни дальневосточной академии и близлежащих окрестностей. Фотоаппаратов было не меньше, чем на нынешних столичных пресс-конференциях. Были даже кинокамеры. Принимали спектакли с огромным энтузиазмом, особенно дети. А однажды восторг зрителей превзошел все рекорды и публика отказалась расходиться, пока мы не исполнили несколько сцен на бис. Такого приема больше не было, на бис нас после этого случая уже никогда не вызывали. Может быть именно тогда у начальника экспедиции В.А.Воробьева и родилась идея своей властью присвоить ведущим исполнителям звание Народного артиста биологической станции "Восток".

Успех балетов спровоцировал идею о проведении на станции ежегодного Дня биолога. Тут уж никому отсиживаться не приходилось - кто не был принят в балет, находил выход своим актерским дарованиям в капустниках, в исполнении песен, или утешался, на худой конец, участием в спортивных соревнованиях. Радость и ликование были, понятно, всеобщими.

Там же на "Востоке" появился и обычай завершать премьеру застольем, которое всегда проходило бурно и интересно. Только за столом, должным образом сервированным, мог завязаться такой заинтересованный разговор о достижениях и пробелах последнего спектакля. Никто не уходил и от суда, которому Пинаев всегда умел придать поощрительный уклон. Шутки и танцы завершали веселье.

Надеюсь, эти исторические заметки - только начало. Еще очень многим есть что сказать. Ожидая новых свидетельств будем, однако, помнить, что историческая истина всегда уклончива, и что единственный наш долг перед историей - это заново переписать ее.

Июль 1995 г.
Санкт-Петербург

arcpreva.gif (256 bytes)
Домой