|
|
|
|
|
|
|
|
Рассказ о краже без взлома . |
|
|
Вокзал пребывал в своей привычной бесконечной суете, смешанной подобно водке с портвейном в противоречивом коктейле с томительным ожиданием в скверно прибранных закутках. Кто-то бежал за ушедшим пять минут назад поездом, по инерции продолжая лихорадочно пучить глаза, тщетно пытаясь найти свой прошлогодний снег. Кто-то, притомленный ожиданием, бессильно опустив уставшие от тяжести дорожных сумок руки, бесцельно разглядывал стальные конструкции вокзальных опор, напряженно удерживающих над головами собравшейся публики длинные навесы от дождя. Кто-то, очертенев от часовой очереди в кассы, стоял, погрузившись в тягостное скольжение мыслей, беспорядочно мелькающих в голове в такой же вокзальной суете: "Правильно ли я написал адрес в телеграмме? А вдруг не встретят?", "Эх, банку клубничного варенья надо было все-таки положить!", "Обратный билет пожалуй куплю на месте; денег бы только оставить, чтобы хватило на купированный:" Незатейливые мысли почти написаны на лицах сбившихся кучками у ограждений и высоких несущих опор пассажиров, порой озирающихся, шарящих глазами вокруг своих ног - все ли вещи тут.
Включился динамик и заполнил уши отъезжающих граждан совершенно лишними словами: "Поезд номер двести двадцать два Москва - Петербург прибывает на четвертый путь". Затем другой такой же всеохватывающий голос выдал уж совсем ненужную фразу на английском, из которой публика уловила только: "Ту-ту-ту: Моску: Петэрсбуг: фо:" "А наш-то когда? - Еще полчаса". - Донеслись голоса послабей, но не из динамика, а из-за колонны. Снова наступает тишина, то есть постоянный непрекращающийся шум, в котором ни один звук не выделяется среди тысяч других, не привлекает внимания, - все снова погружается в самосозерцание смешанное с беготней, сменяющейся приступами суеты, в спокойствие, чреватое внезапной бешеной скачкой, и все это в движении постоянном, а потому неизменном и по существу застывшем, как взмах крыла птеродактиля, который дошел до нас в ископаемом каменном оттиске, а, может быть, в посмертном изваянии, - каменный взмах как посмертные маски у людей. Вот и вокзал как посмертная маска: тела пассажиров еще здесь, а душой все они либо еще, либо уже где-то там. Впрочем, не все, кто-то здесь всей душой, живет тут, работает, питается соками полуразложившегося организма, отбирая слабые особи, отбившиеся от семенящего по асфальтовой тундре стада. А вот и эта отбившаяся особь. Не ему суждено стать главным героем, но существенным персонажем он уже стал, - ведь куда бы без него делся главный герой? Пропал бы с голода. Так кто же появился на сцене? Да-а-а: Проводы были знатные: Вопрос задачки: сколько надо выпить, чтобы движение из линейного преобразилось в синусоидальное? А мужичонка-то, вроде бы, и не хлипкий, но под воздействием больших доз алкоголя совершенно теряющий всякую сознательность. На нем надета куртенка рабоче-крестьянского пошива, приобретенная пять или более лет назад. Под куртенкой - пиджачонка, на голове - кепчонка. Куртка и пиджак расстегнуты, настежь распахнуты, в каждой руке - по чемодану. Бредет как-то вкривь по диагонали прямоугольной площадки, образуемой зданиями вокзала, ищет уголок, куда бы приткнуть чемоданы. Хороши же его кореша, которые провожали: друзья ли, родственники ли, но сволочи большие, это точно, - так в зюзю напоить мужика, а самим остаться дома! Вот он бредет распахнутый всему миру с чемоданами наперевес, он идет навстречу приключениям, которых уж недолго осталось ждать. А где же наш главный герой? Его нет. Точнее говоря, он есть, но его никто не видит. Зато он видит всех, скрываясь в неведомом для непосвященного уголке, напряженно наблюдая за сутолокой, опасаясь встречи с теми, свиданию с которыми он был так рад в прошлый раз. Но одного раза достаточно - повторно наш горой с персонажами своих придумок предпочитает не сталкиваться , это - дело принципа, а принципиальные люди заслуживают уважения, не правда ли?Принципиальный человек душой был здесь, на вокзале, любил его и оберегал, как заядлый грибник затаенную делянку с боровиками, как рыбак ему одному ведомую яму на омуте. До времени наш главный герой не выплывал из укрытия, лишь созерцал картину мира, перебирая взглядом всех входящих на прямоугольную площадку, покрытую асфальтом и отороченную киосками, будто речка по берегам покрыта тростником, среди которого маленькому ершу так легко укрыться после удачной вылазкой за мальками. Вот идут две располневшие бабы с растолстевшими сумками в руках. Не интересно, - интересны лишь одинокие пассажиры. Вот стремительно проходит молодой человек с модной дорожной сумкой. Не интересно, - почему, поймете сами. А вот и малек пошел: кепка на затылке, распахнутая куртка, руки заняты чемоданами: Остановился, поставил поклажу на пол, достал из внутреннего кармана бумажник, посмотрел билет, убрал обратно, вскинул левую руку - взглянул на часы. Часы! Ага: Наш герой, - его никто не видел, а кто видел, не запомнил, - незаметно покинул свое укромное местечко и быстрым шагом двинулся по дугообразному маршруту к узкому месту на выходе с площадки, которое зажато с одной стороны административным зданием, а с другой путями и перронами. Он обогнул основание громоздкой металлической стойки и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, вышел в лобовую атаку на пьяненького мужичонку, бредущего по-прежнему с чемоданами в руках, не подозревая, что был избран из многотысячной толпы, то есть как бы стал избранником, если не божиим, то, по крайней мере, избранником человека весьма талантливого кое в чем. Вот они и сошлись нос к носу буквально, - мужичонка и наш герой: мужчина лет тридцати расположенный к полноте, но не толстый, одетый в невзрачные темносерых тонов брюки и курточку, на голове - черный берет, а лицо у него самое что ни на есть обычное, ничем не выдающее тайного таланта. Он почти в упор, лоб в лоб подошел к мужичонке, перегородил ему дорогу, и вдруг произнес неожиданно мягким, почти заискивающим тоном: "Здравствуйте!" - Правой рукой при этом как бы в почтительном обращении стянул с головы берет; рука с беретом (запомните этот жест) застыла на уровне груди где-то посредине между ним и мужичонкой. - "Извините, вы не подскажете, сколько сейчас времени?" - А тон его еще мягче, еще слаще, еще более заискивающий, будто бы не время спрашивает, а руки дочери незадачливого пассажира просит.Пьяненький, удивленный благовоспитанностью неизвестного встречного, его правильным интеллигентным выговором и нежным обхождением, остановился, медленно соображая, о чем его спрашивают, наклонился, чтобы поставить чемоданы. Полы куртки и пиджака от наклона распахнулись еще шире и почти впритык приблизились к правой руке с беретом, а левая рука вежливого "интеллигента" ловко так нырнула во внутренний карман чужого пиджака (Во что творит, безобразница!) и моментально вернулась обратно, спрятавшись под беретом, который все в том же месте заботливо держала правая. Мужичонка вскинул руку (это было уже лишним, но он-то еще не знал), посмотрел на часы, произнес заплетающимся языком: "Дфатсат питьнатсат". Мужчина с беретом проникновенно сказал: "Спасибо!" - и отвалил в сторону, слившись с толпой, растворившись, как дешевый желудевый кофе в кипятке, почти без осадка. Через метров тридцать он опять вынырнул из суетящегося моря, проверяя, не заметил ли кто происшедшее, не преследуют ли его, все ли, как всегда, в порядке, и снова нырнул, пропал, исчез бесследно. А опустошенный кратким, но емким по своим последствиям, общением с избыточно ласковым незнакомцем пьяный мужичонка проследовал далее без остановок. И что же с того, в чем тут конфликт, какова сверхидея рассказа, - спросит нетерпеливый читатель. Да нет тут никакой сверхидеи. Просто отъезжающий горемыка через тридцать минут понял, что никуда не отъезжает, и был этим очень недоволен. А нежный и интеллигентный субъект остался довольным встречей, прошедшей в теплой дружественной обстановке. Но если вы меня спросите, стало ли кому-нибудь от этого счастливее и лучше на душе, то я ответу вам: так и нет.
Москва, август 1998 г. |