Обложка Альманаха

ПОЛУНОЧНИК


 

 

 

 

 

Вячеслав Румянцев

 

 

Смерть в кубе.

 

 

 

 

1.

Погода с утра стоит такая, что в пору удавиться.

Солнышко светит, небо голубое, жара. На пруды, что перед моим балконом до самого леса простираются, стянулось население окружающих трущоб, обступивших три водоема с трех сторон. Ребятня купается в верхнем, дальнем от меня озере, которое темней других, а берега у него земляные, поросшие веселой травкой. В ближайшее озеро, самое большое, взятое по периметру в грубый бетонный обод, тоже некоторые ныряют, но вода в нем нехорошая, коричневатая, непрозрачная. Взрослые, кто не пьян, в воду не лезут - загорают, распластавшись на подстилках, разложенных поверх травы. А мне ото всего этого все больше хочется удавиться.

Смотрю на простирающееся передо мной пиршество жизни с завистью и отвращением. Вот телевизор хоть можно выключить, а это не выключишь. Сижу один в квартире на тринадцатом этаже и гляжу на творящееся подо мной безобразие с балкона. Чтобы им не завидовать, я должен увидеть в этом что-то плохое. Нашел. Долго искать не пришлось. Вот они разлеглись среди мусора как свиньи в свинарнике. В озера все нечистоты стекают с окрестных площадок для мусорных баков, от гаражей, в которых машины моют, масло в грунт спускают. А им все равно. Это же не люди.

Ну почему, почему у нас не как у людей?! Я им рассказываю, как немцы живут, какие у них магазины заваленные всем, какие у них розы растут перед каждым домом, а эти слушают, кивают, глаза большие делают, восхищаются: "Да? Не может быть! Надо же!" - и дальше как свиньи: Противно мне на все смотреть, на все вокруг происходящее. На душе тошно делается. А они что? Они привыкли так жить. А я, если бы отец меня не устроил на внешнеэкономическом поприще, если бы я этого всего там не увидел, может быть, я тоже привык и жил бы в свинарнике с удовольствием. Как все. А сейчас уже не могу как все. Меня все тут раздражает. Стоит выйти за порог квартиры - все раздражает. Как они живут? Все мои соседи так живут. А я не могу. Вон с первого этажа половину недоеденного арбуза - нет чтобы в мусоропровод - в урну перед подъездом положили. Конечно, маленький сосед-дебил, местная знаменитость, тут же разбил арбуз об асфальт - повсюду валяются осколки, которые никто не уберет до завтрашнего утра. Из подъезда выходить тошно. А стены? Кто-то постоянно наклеивает на стены и на стекла всякие объявления. Я этого просто не переношу. В Германии за такое художество штрафанули бы разок - хватило бы на всю оставшуюся жизнь.

Оставшуюся жизнь: Жизни осталось: Черт! Странное у меня какое-то ощущение. Наверное, это от жары и духоты. Что-то неясное в голове, будто голова не моя, а чужая, чужие руки, ноги, все чужое. Такое чувство, что я гляжу на них и на себя откуда-то глубоко изнутри или даже со стороны. Ощущение, будто я не живу, будто моя жизнь уже закончилась, а это - не я, а оболочка одна.

Тьфу! Надо встряхнуться, прийти в себя.

Водки что ли выпить для успокоения?

Что-то я раскис. Отец никогда бы так не раскис. Он был стойким. Опять я про отца вспомнил. А ведь с него все и началось. Как он разбился: как я страдал, не мог смириться со смертью отца. Что я без него? Все мои достижения - ничто. Он меня сделал, слепил из кусков безвольной плоти и вдохнул душу, вселил волю, научил работать. Меня стали ценить: Кому я вру? Ценить?! Эти: эти сволочи только деньги способны ценить. Люди для них - расходный материал: попользовались и выкинули. Без отца никто никуда меня не берет. У него связи были, влияние. А погиб - ничего. Вежливые ответы секретарш: "Извините, на совещании", "Еще не приезжал", "Уже уехал:" Жуки навозные! Когда я разрабатывал для них схемы перекачивания денег на запад, таких ответов не было. Теперь даже поговорить со мною брезгуют. Лощеные, одеты с иголочки, ногти накрашены бесцветным лаком, надушены, прически - как фундаментальная пропаганда на площадях Москвы - локоны будто из бронзы отлиты. И я среди них, такой же лощеный: был. Я был среди них. Я был: и брат мой:

Брат мой старший был - не ровня мне - человек волевой с самого детства, весь в отца. Он далеко бы пошел. После аварии на поминках, когда мы с ним вдвоем пошли на улицу проветриться, он мне сказал, что затевает свое масштабное дело, обещал взять к себе. Где дело? Где брат? Глупо. Все глупо как-то получилось, до обидного глупо. Ведь лег в больницу с ерундовой операцией: Отек: Смерть: в два дня сгорел. Как же это несправедливо!

Водки что ли выпить с горя?

Да надо бы выпить, а то мысли разные начинают одолевать. Гнать их, мысли всякие. Гнать водкой. Выпью. На жаре развезет ведь. Ну и пусть - не будут мучить меня мысли, мысли, мысли:

Фу-ты, гадость, какая! Ну и пьют же люди эту: Аж передернуло всего. Гадость, гадость: У-у-ух. Этикеткам нельзя верить никогда. Гадость, но не действует. Не действует водка-то. Еще надо добавить. Доконает она меня, совсем доконает. Но лучше она, чем мысли и воспоминания. Он скорее меня убьют. Убьют меня они: если еще не убили, то скоро.

Все к одному и все сразу. А тут еще жена ушла: Да и жили мы последнее время - одни склоки да свары. "Тебя больше за границу не отправляют: дай денег, хочу шубу купить:" Постыдись - последние годы как сыр в масле: "Ты меня, давай, еще куском хлеба попрекни:" Да ты грязнуля - из грязи в князи захотела, тебя с собой за границу стыдно такую взять: "Да ты больше никогда не поедешь за границу, уйду я от тебя:"

Ушла. Ушла и ушла. Черт с ней. Значит не я ей был нужен, а шмотки всякие. Лучше раньше: Кажется водка подействовала - воздух над перилами балкона поплыл. Или он от солнца поплыл, нагрелся сильно? Пожалуй. А я уж подумал, что глюки, видения чудятся: Запахом откуда-то потянуло, падалью разложившейся: Хорошо хоть, что пока не от меня. А то я уже вполне готов. Отец погиб, брат умер, жена ушла. Ушла: Я один и пойти-то некуда. Друзей не нажил, женщин других тоже. С работой все. Нет больше смысла. Что мне в голову лезет? А что есть, то и лезет. Ничего более. Ничего. Не осталось больше: Все кончилось. И меня нет и не будет более. Кончился. Непонятно только, почему я еще дышу и пью водку? Давно пора перестать это делать. Пора.

Водки что ли выпить для смелости?

Ух-ты, как обшивка балкона на солнце раскалилась, - больно прикоснуться. Ветерок слабенький, но горячий, даже на такой высоте. Там внизу перед домом травка зеленеет, прикрывая нечистоты, которые мои сограждане в окна выбрасывают. В ведро в мусорное надо, в пластиковый пакет, как цивилизованные люди, а они в окно. Свиньи!

Кто они? - Свиньи!

Тошно смотреть на это. Хотя отсюда, с тринадцатого этажа, не видно мусора - трава разрослась и все закрыла. А может быть, убрались по приказу начальства. Сегодня же выборы какие-то. Начальство приказало - убрались, а не прикажет: Свиньи! Не могу больше на это смотреть. И не надо. Не буду больше, никогда больше не буду:

Высоко здесь, что значит тринадцатый этаж. Все равно что бесконечность. Мне бы хватило меньшего. Так и хорошо, что их тринадцать. Тогда уж точно на меня хватит. Много ли надо? Ведь я уже умер: До прыжка уже умер.

Как это делается-то? Перекину ногу через борт балкона. Готово. Как верхом сел. Только бы равновесие не потерять! Почему не потерять? Наоборот, стоит только потерять равновесие и все, больше ничего делать не придется. Надо лишь чуть податься вправо: Шорох ног по стальной обшивке: Это мой балкон или уже следующий? Нога задела за жестяной козырек, который смялся со скрежетом и шорохом. Как медленно все происходит! Закричать что ли? Да ну: Быстрей лечу, быстрей: Ускорение свободного: Кусты, трава: приближаются:

Чавк:

2.

Кажется я увлекся болезненными фантазиями. Нет, эта песня не про меня. Не дождетесь! Чтобы я взял да спрыгнул с балкона по собственной воле?! Как бы не так! Я буду жить! Я буду драться до конца! Я знаю. Зная, что моего отца и брата убили. Их убили, конечно, убили. И подстроили: Я догадываюсь, кто за этим стоит. С помощью моего отца и брата деньги перекачали и концы в воду. Концы в воду вместе с людьми, которые деньги перекачивали. С людьми! С моим отцом, с моим братом! Концы в воду. Гады! Не прощу никогда! Вы у меня попляшете!

Я знаю, что делать. Надо позвонить Георгию Владимировичу, другу детства отца. Друзей в этой поганой сфере не густо, даже у отца было не густо. Но дядя Жора поможет. У него есть влияние, он должен помочь. Остальные не помогут - все вместе взятые и каждый в отдельности. Такие там люди. Вежливые слова, слащавые улыбочки, а за пазухой - нет не камень припрятали - кусок дерьма для тебя припрятан, приготовлен, чтобы в любой момент им в тебя запустить, когда ты ослаб, когда ты повернулся спиной. Подлый мир шакалов, растаскивающих тушу падшего слона. Падшего мамонта, а не слона, неважно кого..

Ничего, я им устрою. Я подготовлю удар. Я отомщу этим шакалам. Я все продумаю и отомщу. Я слишком много знаю, чтобы они спали спокойно. Спокойно спать они будут на нарах. Я добьюсь. Ненавижу этих подонков!

Что за щелчки в коридоре? Замок? Кто это может быть? Жена? Вряд ли. Неужели одумалась? Вернуться решила:

Кто это, что за люди? Ай, больно как: кованным ботинком в солнечное сплетение: аж скрючило всего от боли. В глазах потемнело. Кто они? Грабители? Надо им побыстрей сказать, где деньги лежат, а то начнут избивать - убьют в стараниях. Куда они меня волокут? К балкону зачем? Зачем?! Из-за удара не могу вздохнуть во всю грудь. Не могу рта открыть, разве что как рыба - без звуков. Надо сказать им: "Шт: шт:" - лишь шипение изо рта выползает. Ах-х-х: Опять удар в живот: На перила меня кладут: Слышу шорох моих ног по гофрированному железу обшивки балкона. Что-то жестяное проскрежетало о пятку. Они же сбросили меня с балкона: Это не бандиты. Они подосланы теми, которым я помогал деньги прятать: Скорость нарастает: Ветром обдувает: В глазах просветлело. Солнце слепит: на прудах загорают: Надо закричать, что есть мочи: Сейчас вздохну:

Ах:хрясть:

3.

Проснулся почему-то на полу. Упал? Ну почему же я лежу на полу? Слегка приподнимаюсь на руках над полом - потолок и стены внезапно начинают вращаться по часовой стрелке, будто это не моя привычная за десять лет комната, а бочка, - квадратная бочка, покрытая изнутри паркетом, оклеенная обоями и обставленная мебелью, - и эту бочку кто-то большой и сильный толкнул снаружи, так что она заколыхалась, но пока не покатилась. Фу--ух-тф, как я напился с утра! Да еще жара:Ах, это я сам сюда лег, чтобы не так жарко было. Да, от вотки в жару развозит со сттрашной силой. Выпил для настроения, потом для вдохновения. Видения поползли. Ну и пусть. Трезвым мне быть не с руки. Что еще одному делать? Все меня покинули. Все меня бросили. но ведь это не причина для столь бредовых видений. Ишь чего приснилось - будто я себя уже мертвым считаю. Или еще лучше, - будто меня люди из некого специального подразделения приканчивают. Во бред! Привидится же такое! Надо будет все это записать. Рабочее название дадим такое: "Смерть в доме". Нет, не пойдет - слишком простецкое называние. Назову как-нибудь пооригинальней: "Смерть в кубе". Вот это звучит.

С тех пор, как работу потерял, от безделья писать начал. Денег такое творчество почти не дает. после внешнеторговой деятельности это - вообще не деньги. Но что делать?

Как же жарко сегодня. Солнце печет в окна. Некуда деваться. У-у-у, а народу-то сколько высыпало на поляну перед озерами. Вот люди, простые такие: А ведь я им в тайне завидую. Им проще на белом свете. Тяжко жить сочинителю. Постоянно приходится ломать голову над сюжетом, над названием очередного рассказа, ловить крупинки вдохновенья. Эти просто живут себе. Мне же нужно не жить, а так жить, чтобы все это описать.

Последнее время без допинга - пятисот грамм - что-то ничего не пишется. Раньше мог писать на одном голом энтузиазме. Была у меня прежде свежесть восприятия, некая искренность во взгляде на мир. Стиля, правда, не было. А теперь уже нет ни свежести, ни искренности, ни стиля, - исписался совсем. Кончился, не начавшись. Чтобы что-то стоящее написать, нужно вжиться в образ, прочувствовать его до глубины души. а не получается ничего, не вживаюсь никак, не вживляюсь. Что толку с того, что у меня, как и у моего героя, отец погиб и брат умер в больнице? Никакого толку. Что проку, что жена недавно ушла от меня, как и от него? Никакого проку. А мне все по фигу. Так, видно, устроен. Живу и в ус не дую, пописываю.

Жена: одна ушла - другую найду. Или не стану искать. Ну их всех к дьяволу, баб этих! Дуры они все набитые. Все у них одно и то же: "Скажи, ты меня любишь?" Тьфу-ты! Надоели все.

Конечно, иногда хочется потискать за сиськи, за ляжки, но чтобы уж вовсе дуру, которая и не пытается из себя умную корчить. Такую же сискастую, как та, что разложила окорока на розовой подстилочке на травке у пруда, у ближнего.

О-о-о! Как меня мутит, качает из стороны в сторону. В этот раз водка дурная попалась. Не надо было брать в киоске у метро, ох не надо было. Каждый раз зарекаюсь и каждый раз снова беру там же. потому что блишайший.

Что-то у меня с головой, - балкон раскрыт, а я сквозь грязное стекло на пруды смотрю. Так любая уродина красавицей покажется. Или наоборот, - в зависимости от направления работы воображения. Во как сказал! Получилось из той же серии, что "количество электричества". С тем же успехом можно сказать "количество чувств", "степень дифференциации любви", "качество чести": Но все это - словоблудия, не имеющие отношения к моему сюжету. Мой сюжет был на балконе. Или с балкона виден был: Чу, какое чудное зрелище открывается взору, когда смотришь не через немытое стекло, а чрез потоки разгоряченного воздуха, поднимающегося от стальной обшивки, раскалившейся на немилосердном солнце. Подо мной россыпь голых тел. У-у, сколько их! И каких! Тут в пору эротический рассказ писать. Только вот голова на солнце раскаляется, раскалывается, раскраснелось лицо от всего - от жары, от водки, от голых тел:

На балконе еще хуже, чем в комнате. Также жарко и душно, но еще солнце печет прямо в лоб. Гофрированная обшивка балкона так разогрелась, что об нее можно руку обжечь. Гофрированная обшивка: Что-то знакомое. Откуда это? Голова на такой жаре совсем перестает работать. Начинаю понимать тех людей, что собрались у воды. Ну-ка, ну-ка, где мой бинокль? Та женщина безо всего, что ли, загорает? Сюда бы сейчас полевой: В этот не видно ни хрена. То, что она без верха - точно. И, вроде, даже без низа. Да не может быть - люди же вокруг. Хотя она в кустах загорает. Значит, есть что прятать. Черт, кусты мешают. Вот был бы балкон на метр длинней в ту сторону, я бы смог разглядеть все, что на ней есть, а чего нет. Сейчас, сейчас: а если перегнуться:

Интересно, а почему это я назвал свою рукопись "Смерть в кубе"? В каком смысле "куб"? В математике это когда что-то само на себя умножается троекратно:

А баба-то, вроде, голышом загорает, ну-ка еще дальше если:

Рукопись к черту: Допишу рукопись - узна:

Вот черт! Выпал: Ногой зацепил за что-то: козырек из тонкой жести: Вертануло меня от этого: Вот угол перил: головой:

* * *

День был выходной. В городе проходили очень важные выборы, поэтому все службы находились на своих местах. Через десять минут приехала милицейская машина. Через пятнадцать - скорая. Через двадцать - съемочная группа популярного телевизионного канала. Почти через час приехал труповоз с кузовом в форме ящика. Так всегда: самое нужное появляется последним.

Москва, март 1998 г.

lahta@sonnet.ru