|
|
|
|
Расплатов Олег |
|
|
|
Тихо как в гробу . |
|
|
Тихо как в гробу: а я и так в гробу. Не помню только, по ошибке меня сюда вчера засунули или это у них шутки такие плоские. Темно и тесно. Дышать уж нечем. При том холодно и пить очень хочется: А почему это я не бьюсь в истерике? Не стучусь лбом о сосновую доску гроба с частотой отбойного молотка? Не царапаю ногтями косые струганные стенки? Не кричу во все горло: "Спасите-помогите!!!" Наоборот, я спокойно лежу на спине и прислушиваюсь к темноте. Какой дурак сказал: "Тихо как в гробу"? Он, наверное, никогда в гробу не лежал. Тихо? Да тут шумов больше чем где бы то ни было. Свежая земля проседает - слышно. Шуршание какое-то доносится - то ли мышка норку роет, то ли жук какой. Лес же рядом. Лес, потом шоссе: вот, оказывается, что так шумит! Это ж машины по асфальту шинами шуршат. А по земле звуки лучше чем по воздуху разносятся. А это уже что-то у меня в животе заурчало. Если бы я был покойником, то здесь стало б гораздо тише: Сколько раз о таком читал - у Бредбери, у Суворова, еще у кого-то. А сам веду себя не по сценарию. Нет никакого страха. Почему бы так? Наверное, с перепою, - вчера на поминках выпил слишком много, голова совсем не варит. Поэтому и не соображу, что надо испугаться. Вместо этого разные смутные мысли в голову лезут, воспоминания о всякой ерунде.
Вот я еду в поезде метро. Время позднее, народу мало - не все сидячие места заняты. Вагон раскачивается из стороны в сторону, грохот колес в тесном тоннеле заглушает все звуки. Вдруг поезд резко тормозит и останавливается посреди подземелья меж двух станций. Пол, стены, потолок , фигуры людей замерли недвижно. Наступила кромешная тишина, а пассажиры продолжают сидеть в прежних напряженных позах, словно едут. Молчание полное. Никто не шевелится, будто что-то боятся испортить неосторожным жестом. Словно опасаются: если кто пошевелится, то никуда не поедем. Пауза затягивается. Женщина лет сорока пяти ожила, испуганно озирается по сторонам, - людей не замечает. Ее страшат стены подземелья. Ее пугает вдруг наставшая тишина в самой толще земли. Она поднимается, делает бессмысленный шаг к двери, отшатывается обратно. В ее глазах испуг, нет, леденящий душу ужас, паника. Руки лихорадочно перебирают ремешок сумочки. "Оооооой:" - полушепотом выдыхает она. Снова переминается с ноги на ногу, не зная, куда пойти и что предпринять. На лицо опускается жуткая гримаса, ужас в глазах все больше концентрируется - сейчас будет взрыв истерики:Вагон дернулся, где-то на стыках буфера щелкнули, поезд сходу набрал скорость. Густой плотный шум опять заполнил пространство между сиденьями, затыкая уши, заглушая страхи. Женщина села на место и быстро успокоилась. На ее лицо вернулась привычная маска бытовой озабоченности и бесцельной задумчивости. Но на ближайшей станции она, наверняка, сойдет:
А я нисколько не боюсь подземелья. Со мной что-то никакой истерики не происходит. Я, наверное, должен вопить диким голосом и биться всеми частями тела об дерево. Не бьюсь. Какое разочарованье! Только холодная рассудительность поставляет новые мысли для обсасывания.Дааааа: а куда же тогда делся настоящий покойник? Не мог же он уйти с похорон своим ходом. Или вдова тоже выпила и в забытьи по привычке потащила своего мужа в машину и отвезла домой. А дальше? Она бы уже обнаружила что-то неладное. Столько денег на похороны и на поминовение усопшего потрачено: о потраченных деньгах вдова не должна была бы забыть. О покойнике могла, о деньгах - никогда! Нет, так не пойдет! А ребятки что? Да, конечно, они такие говнюки, что могли этакую шуточку со мной сотворить, особенно по пьяни. Когда же они собираются меня раскопать и расхохотаться мне в лицо своими раскрасневшимися полными рылами? Когда? Сейчас они отходят от попойки, ворочаются в кроватях и силятся вспомнить вчерашний день, выдавливая хриплым шепотом: "Чо только не приснится! Живьем в гроб засунули: эй, бред! Ну, привидится же такое!" Часам к десяти или к одиннадцати начнут созваниваться между собой, делиться своими сновидениями, пока не выяснят, что сновидение у всех было об одном и том же , - как меня в гроб засунули и закопали. Потом еще часа два будут на пьяные головы думать, что же делать. Потом:А что же администрация кладбища? А могильщики? Они-то куда глядели? Тоже, небось, пьяные все напропалую. Никто ничего не заметил. А, может, покойника тоже похоронили и меня по соседству. Тогда сегодня одной пустой могилы должны не досчитаться. Они это обнаружат и начнут выяснять. А головы после вчерашнего как деревянные. Начнут друг у друга выспрашивать: "Михалыч, ты опять неучтенного покойника захоронил?" - "Нет, я обычно два гроба в одну яму кладу, если нужно левака сделать" . - "А кто тогда мою яму занял?" - "Я почем знаю?! У Петровича спроси". - "Да он еще в отрубях:" И пошла морока часа на три.Влажный глинистый грунт осел рывком, - сосна гроба жалобно скрипнула на стыках досок. Ого! Так, чего доброго не дождусь своих дружков. Года три их не видел, и на поминках как-нибудь обошелся бы без их компании. Да и с покойником мы никогда близки не были. От скуки я на похороны поехал, от безделья. Так и лежу, расслабившись, закрыв глаза, постепенно холодея все больше, приближаясь по температуре к соседям по могилам. Безразличием к окружающему миру я уже с ними сравнялся.Вот я лежу в глубине почвы, среди подземных шумов и шорохов. Повернул обе руки ладонями вверх и коснулся крышки. Шероховатая сосновая доска холодит руки. Не открывая глаз, - а много бы мне дали глаза во тьме, - стараюсь представить, что там, над крышкой. Взрезанная и перемешанная лопатами, земля свалена в мою яму рыхлыми шматами как ни попадя. На срезах видны следы чьих-то норок, и нечаянно разрезанные на куски дождевые черви, и заснувшие личинки жуков, и обрывки дерна с зеленой еще травой. Поднимаюсь выше, на поверхность. Там возвышается утрамбованный длинными штыками специальных лопат сырой светлокоричневый холмик подмосковного глинозема. Ночью, видимо, шел дождик, грунт стал мокрым и скользким. В следах от сапог натекла вода мутного коричневого цвета. Глинистая грязь размазана по нешироким асфальтовым дорожкам. Поднимусь выше над полем скорби. Вот оно, обширное голое поле, покрытое стальными и бетонными конструкциями разных калибров. Разномастные памятники - кто в лес, кто по дрова. Железные изгороди. Тут же баки с мусором, и мусор на земле навалом, чуть не на могилу наезжает.Я поднимаюсь еще выше. По дорожке к краю поля бредет процессия человек из четырех, катят перед собой ржавую кривую тележку из сварных труб, а на ней гроб стоит. На лицах родственников печаль. Печаль неизбывная. Сзади тащатся двое могильщиков с лопатами. Их качает из стороны в сторону, штормит дешевая водка принятая внутрь с утра натощак. Наверное, они идут сюда. Вся эта кампания еще не знает, какой их ожидает сюрприз. Поднимаюсь еще выше. Отсюда кладбище уже напоминает городскую мусорную свалку - пожухлую и пеструю. По черной мокрой полосе асфальта в обе стороны снуют машины, источая характерное шуршание, когда мокрым катят по мокрому. От дороги напрямую через хилую полосу леса, среди пестроты изгородей виднеется два свежих холмика . Под одним из них лежит мое тело. Ну и пусть лежит. Наверное, это будет лучшей участью для меня. Опостылел этот свет, отправлюсь на тот. Я не стану сопротивляться. Просто постепенно задохнусь, остыну, усну, теперь уже навечно. И ничего не будет: ни ржущих рыл, ни мусорного кладбища, ни похабных попоек до потери сознательности. Ничего не будет.
Когда мои дружки вместе с могильщиками и с вдовой умершего раскопали меня и дрожащими руками вытащили из гроба, то волосы на моей голове были седые, аж белоснежные. На пальцах ногти оказались полностью содранными, сочились кровью. На лбу от частых ударов об доску образовалась кровавая мозоль, в которую влипли волосы. Так мне хотелось выбраться на свет:Москва, 18.11.1998 10:30 - 11:10 |