Старушка-БаЛовница

Лето 92 года было необыкновенно длинным, это было мое первое вожатское лето, и мою фантазию ничто не сдерживало.

Пацаны фанатели от скейтборда, музыки и гор, а все, что им нужно было от меня - так это, чтобы я только посмотрел и похвалил; деньги я не считал, мой бизнес шел неплохо, да еще и бюджетных денег подкинули.

Я купил на них невероятно дешево просто горы походной еды - чего стоили, например две бочки по 64 литра каждая сгущенного молока!?! Почти каждый вечер какая-нибудь двойка-тройка парней (а они все так неразлучно дружили в классе или во дворе) приходила на <отсос>. Бочка была под завязку наполнена сгущенкой, и чтобы перелить ее в бутыля или пластиковые бадеечки для походов, надо было тянуть сгуху через обрезок алюминиевой трубы, а потом выдувать в бутыль. При этом всегда что-то попадало в рот. Я делал мальчишкам крепкое горькое какао на воде, но они все равно уставали от сгущенки, и обычно, уползая после фасовки, говорили <на этой неделе нас больше не жди>. Впрочем, на следующий вечер приходили другие.

Днем они колбасились, кто на Дворце пионеров, кто на Пентагоне (обкоме партии), а я мотался по делам. Одно из главных моих дел был поиск информации, в общем, в экстрим-культуре это изначально было (и остается) самым важным. Я вычислял адрес завода, где делали легендарные <АПОМы>, лучшие из советских роликовых досок. К тому времени на осях этих скейтов появились буквы <ЖМЗ>. Через товароведов областной базы спорттоваров я получил адрес и телефоны Житковичского моторостроительного завода. Это была Гомельская область, Белоруссия.

Мы резко подорвались и отправились заниматься промышленным шпионажем. Все дело заключалось в том, что из телевидения и прессы до нас доходили какие-то обрывки сведений о братьях по шизе. Да и быть такого не могло, чтобы╘ нигде в Союзе не проводились╘ соревнования по скейтборду, если в мире он так популярен (у нас были уже американские и немецкие журналы и видео, к тому же мы с Пятаком уже успели познакомиться со скейтерами в Софии).

Итак, я взял с собой Пятака, в нем гармонично сочетались несколько достоинств: папа - зам. министра юстиции; воспитание и спокойный характер; хороший, а главное осознанный, стиль катания; милая внешность. Впрочем, все мои ребята были достаточно симпатичны, они любили повыделываться перед фотоаппаратом, часто снимались и как-то всегда контролировали свою внешность, так что в своей массе всегда выглядели приятнее средней детской толпы. Собственно, это и привело к забавному эпизоду со старушкой, ради которого я затеял этот рассказ. Возможно, Пятаку было лет 14, но выглядел он точно помладше. Он был пухловатый слегка блондинчик с карими глазами, темными бровями и ресницами. Лицо у него было открытое и приятное из-за короткого слегка вздернутого носика, откуда и произошло его погонялово - Пятачок.

Фрал был тоже маленький и кругленький, но только, пожалуй, в овале лица (и еще в парочке полуовалов), а в остальном худой и жесткий. По манерам он был полной противоположностью Пятаку. В нем сочетались крутые повадки центрового с легким налетом деревенской корявости (он часто проводил время у бабушки), разговаривал он только матом, курил и пил водку лет с 10, так что голос у него хрипел. Масть у него была темная, глаза слегка навыкате. В общем, такая малышня может мужика и до смерти забить - под настроение. Катался он необыкновенно хорошо и красиво, причем, если ходил он в раскачку, и для пофигизма подволакивая ноги, то на доске летал легко, и каждый силуэт его был скульптурно ясен и грациозен. Это не просто слова. В 93 году он стал вице-чемпионом России во фристайле, уступив только очень продвинутому парню из Питера (старлею милиции уже, кстати).

Третий парень вполне выглядел на свои 15, звали его Шпета, а папу его в районе дразнили Алилуйя. Они были из секты пятидесятников, впрочем, Шпета никого Иисусом не грузил, только мата от него никто никогда не слышал (за исключением случая, когда он уж очень круто на#бнулся - поскольку именно это как раз с ним и произошло, никакие другие слова облегчения ему доставить не могли. Случай этот вошел в легенду, а один из парней даже нарисовал серию комиксов). Шпета был высокий брюнет, костлявый, но ладно сложенный, с добрым, понятное дело, лицом, ясными черными глазами, забавно блестящими, когда он нес какую-нибудь веселую чушь. При всей его набожности, он старался всех веселить, и даже его некоторая приторможенность и оторванность от материализма располагали к нему детей, поскольку он всегда первым смеялся над собой. Зарабатывал он почти столько же, как я. У него всегда был какой-нибудь высокодоходный и независимый ни от кого бизнес - то он пыльцу какую-то хитрую собирал с елок, то машины мыл в Вильнюсе. Бог ему помогал. Кстати, и в скейтборде. В 93 году, когда у нас появился заезд на стену, он разворачивался на вертикальной стене на высоте около 2.5 метров.

Все наше путешествие прошло под непрерывное хи-хи. Над нижней полкой, на которой валялся Шпета, он навязал из цветных шнурков какую-то невероятную паутину (я всегда таскал их за собой, чтобы учить пацанов плести, когда нечего делать - оставлять их без занятия всегда было опасно для окружающих). Эту бешеную конструкцию он назвал елкой и украсил ее фантиками, огрызками, мелкими деньгами (купоны тогда были). Выбрался из-под нее он только для того, чтобы с другими оболтусами выскочить где-то в Днепропетровске прокатиться по перрону.

Поезд тронулся, я сижу в пустом купе и соображаю, дергать ли мне стоп-кран (естественно, никакого разрешения у меня никто не спрашивал, а исчезли они дружно и незаметно). Я уже стал наезжать на проводника, чтобы как-то начинать суетиться, как они все-таки объявились, бешено хихикая, хотя и со следами некоторого покаяния.

К середине ночи они все-таки отрубились. Фрал во сне дергал ногами и постанывал, но это вовсе не были столь приличествующие его возрасту и темпераменту поллюции. Он-таки разбудил всех своим твердым хриплым <Нет, я все-таки прыгну, пустите меня, мне надо прыгнуть>. Мы дружно посмеялись и опять заснули.

Гомель встретил нас совершенно замечательными вывесками, вроде <Чагуначныя касы>, мы бродили по городу, просто читая вывески и таблички с названиями улиц - нас колбасило от хохота. Мы вели себя как бригада клоунов: разговаривая с какой-нибудь продавщицей, каждый вставлял пару слов между фразами другого или сопровождал его действия такими комментариями, что нас опять качало.

Выражение <одолев очередной перевал, спутники решили подкрепиться> всегда вызывало у меня во время чтения жгучий аппетит, и нередко звездой, ведущей меня по романтическому пути приключенческой словесности, был свет из раскрытого холодильника. Конечно же, мы нагуляли аппетит и бросились в кафешку. Там были железячки для проезда подносов и некоторая очередь. Пока она двигалась, мы тысячу раз жрали, шматовали, лобзали, терзали глазами отнюдь не кровавую, а довольно симпотную пищу. Фрал заказал сосиски, сметану, булочку и желе; Шпета заказал сосиски, сметану, пирожное и желе (ох какое красивое яркое полосатое желе!); я заказал что-то с мясом, сметану и желе (ну ясное дело - красивое яркое полосатое желе!). Наконец, Пятак дорвался <Желе, пожалуйста>, а потом он попросил сосиски, булочку и кефир. Девушка на раздаче не скрывала легкого недоумения, но я пояснил: <Покрошите ему сосиски и булочку в желе и залейте кефиром, вы же видите какой у него пятак - он всегда так кушает>. Как мои бедные друзья донесли свои подносы до столов? Это был подвиг железной воли!

Мы искали магазины спорттоваров и прошли уже весь центр. Поскольку у меня мания воспитывать детей через предоставление им самостоятельности, я заставлял их вежливо спрашивать и уточнять дорогу. Впрочем, хриплое обращение Фрала могли не так понять, поэтому спрашивал обычно Пятак. Выслушав очередной ответ местной молодухи с кучей поворотов и кварталов, Шпета задал совершенно замечательный уточняющий вопрос: <А это больше, чем мы уже прошли?> Тетка разинула рот в легком интеллектуальном запоре, лишь тараща глаза на наше судорожное уже веселье.

Мы обнаружили все-таки в магазине спорттоваров доски <ЖМЗ> по совершенно смехотворной цене по сравнению с нашими магазинами. Уже было ясно, что промышленный шпионаж продвигается.

Мы отправились в гостиницу на привокзальной площади. Я уже не в силах был ходить, но мальчишкам надо было отбиться от рук и побродить самим. Вскоре они вернулись возбужденные, наслаждаться свободой без меня они долго не умели. Они потащили меня на вокзал. Одна из дверей внутри вместо стекла была грубо и наспех забита финской фанерой. Из такой фанеры можно было выпилить и выгнуть совершенно неубиваемую деку для скейта (причем - три деки). Я должен был придумать, как эту фанеру украсть, потому что дети ходили кругами вокруг двери, головы их просто закручивались при этом на бант, потому что оторвать глаза от такого чуда было невозможно.

На наследственного, в четвертом поколении, юриста Пятака (сейчас как раз окончившего юридическую академию), матовый блеск фанеры произвел столь сладостное впечатление, что полночи он метался по влажным от возбуждения простыням и мечтательно шептал: <какая фанера, нет я не уйду: какая фанера:>.

Где-то в глуши немерянного партизанского леса нас ждал сверхсекретный поселок Житковичи, край непуганных авиастроителей. 15 тысяч заводчан лепили турбины для ядерных бомбовозов. Но партия сказала, надо делать товары народного потребления, и вот в одном из цехов стали производить по чертежам, переданным из Андроповского (Рыбинского позже) Производственного Объединения Моторостроения скейты, о которых здесь в Белоруссия не знали даже, где у них перед, а где зад. Впрочем, все это мы выяснили чуть позже. Причем, меня провезли через три секретных проходных и три ряда бетона и колючей проволоки на машине главного инженера и со страшными печатями на корочках с водяными знаками, а мальчишки приехали на скейтах и пролезли сквозь дыру в заборе.

Но Гомель нам всем запомнился вот по какому поводу. Последний раз мы там подкреплялись в вокзальной кафешке. Я сидел за столом, а мои славные весельчаки таскали еду от стойки. В углу сидела бабулька, слегка поддатая, и радостно пожирала глазами их юную красоту. Она откровенно упивалась каждой их ужимкой и каждым словечком, светлые и добрые чувства переполняли ее, так что она не выдержала и решила излить свой восторг и безграничную нежность: <Рабятки, какие вы харошаи, дай вам Бог, шоба х#╠чки у вас вырасли пабальшее>. Она вдруг засмущалась, а потом все же обрадовалась, что подобрала в своем расплавленном от страсти мозгу нужное слово <Ой, прастите дуру старую, стручочки шобы стояли у вас харашо. Стручочки, стручочки:>. От этого слова ей стало совсем здорово, и она села рядышком и радостно смотрела, как они едят и хихикают, как сверкают их зубки и искрятся╘ глаза.

Долго еще мы состязались в том, чтобы как можно тверже произнести два замечательных <Ч> и как можно круглее <О> между ними: <СтруЧОЧки, струЧОЧки>.

О чем думала старушка, вытягивая свои видавшие виды губы, в столь возбуждающем звуке?

Зверозуб

7 февраля 2000 г.

20.44