СВИДЕТЕЛЬСТВА

Мой путь к Богу и в Церковь

Мой путь к Богу и в Церковь во многом остается тайной для меня самого. Возможно, все "неслучайности" откроются в будущем.

В церковь я пришел когда мне было 29 лет, а крестился тремя годами раньше. Решение креститься я принял, прочитав большое количество религиозной литературы самого разного толка. Пойти в храм на крещение для меня означало: я ищу "другую реальность", я больше не атеист, я надеюсь, что мне все расскажут и всему научат.

Таинство помню плохо: с одной стороны, я очень волновался, с другой, поразило равнодушие священнослужителей к новообращенным и обрядовый формализм.

Моя духовная жизнь началась примерно через год, когда я присоединился к движению "Сознание Кришны". Первые шаги в вайшнавском ашраме подтвердились до тех пор неизвестными внутренними переживаниями, что для меня означало действительность этого учения. Мне показалось, что я нашел то, чего не нашел в церкви. Привлекали открытость и энтузиазм кришнаитов, их жизнерадостность и в то же время строгость в соблюдении всех установленных правил и ограничений. Вскоре я почувствовал себя одним из них, хотя полностью соблюдать регулирующие принципы не мог. Предполагалось, что это придет со временем.

Продвижению в сознании Кришны мешали две вещи: трудность выполнения аскетических требований в семье и христианство. В первом мне не хватало решимости, второе вызывало недоумения и сомнения. Ранее я много раз читал Евангелия, иногда заходил в православные храмы, но был уверен, что все религии - лишь разные формы поклонения одному и тому же Богу. Но всегда смущали резкие выпады церкви против вайшнавов и вообще против любой религии кроме христианства, а внутри христианства - кроме православия. Впрочем, расхождение "самого сокровенного знания" и Благой вести Христа я интуитивно чувствовал с самого начала. По мере изучения "Бхагавад Гиты" и "Шримад Бхагаватам" утверждение Бхагтиведанты Свами о том, что "Кришна и Христос одно и тоже", все больше напоминало уловку, лишь способ проповеди в христианских странах. При некоторых внешних сходствах, несовместимость двух учений ощущалась все более явственно. Объяснить ее я не мог. Спрашивать в церкви не решался, опасаясь, что прежде ответов от меня потребуют покаяться в "кришнаитской ереси". Серьезные кришнаиты же христианством не интересовались вообще.

Полузабытое крещение все-таки меня к чему-то обязывало. Разрешить сомнения можно было только признав, что Христос - это другой Бог, а христианство несет другой дух. О чем мне однажды и сказал один брахман - переводчик всех книг Бхактиведанты Свами на украинский язык. Уверенный, что вайшнавизм - это религия будущего, он говорил, что столкновения с церковью неизбежны. Поскольку между сознанием Кришны и христианством нет ничего общего, впереди нас ждет война за души людей.

Мне оставалось сделать выбор, что и было сделано, не без мыслей о возвращении к нормальной семейной жизни, где супружеские отношения позволительны не только для зачатия детей, а к детям не относятся как к побочному продукту материального тела.

Ко второй попытке воцерковления я пришел с уже сформированным в ашраме магическим сознанием. Первое время подражать жизни верных было несложно. Место гуру занял батюшка, я оставался вегетарианцем, при опыте чтения по два часа в день мантр я спокойно вычитывал утреннее и вечернее правила. Сакральный санскрит сменился церковнославянским, в вибрации которого я вслушивался во время богослужения в храме, где молился "ногами".

В научении основам христианской жизни батюшка ограничился апологетикой и благочестивыми преданиями. Его требование покаяться в "кришнаитской ереси" я выполнил, скрепя сердце, на первой же исповеди.

Вскоре появились проблемы. Действенность причастия я не чувствовал, богослужение оставалось непонятным. Неизбежно возникшие вопросы в конце концов привели к совету читать покаянный канон и не умствовать.

Я пытался войти в круг общения священников, но увидел, что их жизнь иногда далека от святости. Как невольного свидетеля, меня просили хранить "сокровенные тайны церкви".

Однажды батюшка (у него были какие-то неприятности на службе), выпив лишнего, посоветовал мне быть подальше от церкви, ограничившись посещением богослужений и более-менее регулярным причастием.

Тогда же я пустился в самостоятельное плавание и начал молиться своими словами после правила. Я просил Бога помочь мне выйти из тупика и направить меня к людям, знающим дух и смысл Православия. В то же время я искал современные примеры обращения в христианство, трезвые и спокойные. Многие советовали мне прочитать книги о. Серафима Роуза. В поисках этих книг я обратился к знакомому художнику-иконописцу, однажды пригласившему меня в мастерскую с обещанием дать мне почитать кое-что о Роузе.

Оказалось, что это рецензия о. Георгия Кочеткова на книгу "Православие и религия будущего" из журнала "Православная община", сам же художник связан с московским православным братством "Сретение" и Огласительным училищем.

Записи бесед о. Георгия с оглашаемыми и журналы "Православная община" стали для меня открытием. Я почувствовал прорыв.

Православие перестало казаться стилизованным заповедником, в который можно убежать от жизни (каковым оно, конечно, никогда и не было).

Отказ от духовного потребительства, личный опыт общения с Богом, христианская жизнь в полноте, все, на что направлено оглашение, было как поток свежего воздуха.

Вскоре появилась наша заочная группа, попавшая сразу в необычное положение. Мы шли в Церковь и в тоже время несколько дистанцировались от церкви. Знакомство с книгами Д. Поспеловского по истории церкви, впрочем, в конце концов развеяло мои "оппозиционные" настроения.

Мое оглашение проходило, вопреки собственным ожиданиям, трудно. Несколько серьезных срывов заставили задуматься о том, что христианская жизнь требует от человека усилий, сосредоточенности, дисциплины и ответственности. Лишь утвердившись в этом, можно идти дальше. Я надеюсь, что Господь даст мне силы и поможет продолжить мой путь к Богу и в Церковь.

Первый раз в своей жизни я зашла в храм, когда мне было 17 лет. Я в то время была абитуриенткой, только что приехавшей из провинции поступать в МГУ. Это был храм Всех святых на Соколе. Мы с подругой зашли просто посмотреть. Впечатление было такое, будто я прикоснулась к чему-то тайному и запретному. Запомнилась надпись над Царскими вратами: "Все святые, молите Бога за нас", которую я потом на экзаменах писала в углу страницы на всех черновиках. Может, именно это и помогло мне тогда так легко поступить в Университет? Были такие мысли, но на дальнейших экзаменах уже "не помогало", и я благополучно обо всем этом забыла.

В церковь иногда заходила, и мне нравилось там, но только когда не было службы. Служба отпугивала своей непонятностью, бабушками в темных платках, глядящими на тебя осуждающими взглядами (было непонятно - почему?), и какой-то постоянно ощущающейся мрачностью и связью со смертью. Библию в нашей библиотеке студентам филфака выдавали только на один день (больше не положено).

Тогда гораздо больше нравились католические соборы с праздничными, нарядными и современно выглядевшими людьми, с аккуратными рядами скамеек (на которых можно сидеть, а не ломать спину). И сами храмы с эстетической точки зрения выглядели более привлекательными: светлые и устремленные ввысь (наверное, сказывалась моя любовь к истории Средневековой Европы и к готическому стилю).

Со смертью близкого человека я впервые столкнулась, когда умер мой дедушка. Горе было непереносимым, и только в церкви, во время отпевания, несмотря на то, что священник постоянно путался и называл моего дедушку чужим именем, я вдруг почувствовала необычайное облегчение. Впечатление было таким сильным, что я помню это чувство до сих пор.

Креститься мы решили всей семьей. Маленькому сынишке тогда было около двух лет. Когда мы приехали в церковь, выяснилось, что меня крестить не могут, потому что у меня не было с собой рубашки. Поэтому крестилась в тот день только мужская половина нашей семьи. Муж держал ребенка на руках, и батюшка, проходя по кругу, совершал все манипуляции только над ребенком, а про его папу постоянно забывал ("Батюшка, а меня?"), что, конечно, благолепия не прибавило, а оставило ощущение некоторой неудовлетворенности. Я же так и осталась некрещеной. Семейная жизнь наша не складывалась, и отношения скорее напоминали боевые действия: каждый яростно отстаивал свои позиции и уступать не желал, будучи полностью уверенным в своей правоте. Как-то моя родственница, которая часто поддерживала меня в трудные минуты, и которой приходилось выслушивать мои жалобы на неудавшуюся семейную жизнь, посоветовала сходить на пастырскую беседу к некоему о. Георгию в храм на Сретенке. Отец Георгий почему-то сразу выделил нас с мужем из толпы, и, выслушав наши сбивчивые жалобы, сказал, что причина наших бед - в унынии и гордыне (я тогда подумала: "как в точку!"). А еще запомнилось ощущение, что от него исходит доброта, которую я почти физически ощущала. Посоветовал остаться на службу и записаться в огласительное училище. На службу мы остались, ни в какое училище мы тогда, разумеется, не записались, но мир в семье на некоторое время был восстановлен.

Года через два мой муж опять поехал к отцу Георгию и записался в огласительное училище. Я увидела, как на глазах он стал меняться (хотя, конечно, не сразу), как изменилось его мировоззрение, отношение к людям, ко мне. Это было для меня лучшим аргументом в пользу оглашения. Я стала вместе с ним ездить на открытые встречи, на службу в храм, хотя не могу сказать, что испытывала в этом большую потребность. Скорее, относилась к этому как к обязанности.

Но это чисто внешний путь. Получилось отрывистое изложение, наверное, потому, что сам путь был таким отрывистым.

Наверное, в церкви, в вере меня сначала привлекла эстетическая сторона (живопись, музыка, душа устремляется ввысь), причастность к чему-то высокому, навеянная, не в последнюю очередь, русской литературой ("Девушка пела в церковном хоре" и т. д.), а также этическая сторона. Для меня всегда было бесспорным, что в этике не может быть других законов, кроме тех, которые проповедует христианство. Я знала, что вера приносит утешение скорбящим.

Однако сама религия не приносила удовлетворения. Я не понимала ее, не видела никакой связи между возвышенным строем души, который я испытывала в церкви, и неправдоподобными рассказами о Христе, верить в которые было как-то даже "стыдновато". Евангельские сюжеты воспринимались как бабушкины сказки. Всемогущий Бог никак не связывался в моем понимании с Иисусом Христом. Религиозность ассоциировалась исключительно с бабушками в темных платочках. Вера - утешение для слабых людей. И оглядываясь в храме, я все удивлялась: что у меня может быть общего со всеми этими людьми? Наверное, все это звучит ужасно, но я уверенна, что такие взгляды разделяют 80% моих сверстников.

В церковь я шла только тогда, когда было очень плохо, когда душа разрывалась от скорби и отчаяния. Там находила утешение. С радостью и счастьем церковь для меня никогда не ассоциировалась, даже празднование Рождества и Пасхи не воспринимались как что-то радостное, а скорее - скорбное.

И только в лекциях и проповедях о. Георгия я нашла то, чего мне не хватало раньше: связи веры и церковной жизни с мирской жизнью. Я вдруг поняла, что христианство - это не просто набор застывших историй и догматов, но среда, в которой должна протекать наша жизнь. Оказалось, что физические законы и происхождение мира и человека не противоречат христианскому мировоззрению, а религиозная литература - не сборники "бабушкиных" сказок, а поиск истины, поиск добра. К тому же в храме на Сретенке я увидела, что прихожане могут быть молодыми, веселыми, красивыми людьми.

Не буду скрывать, что мне не хватает веры. Я продолжаю мучиться противоречиями, продолжаю вести бесконечные споры с собой и внутренне - с о. Георгием. Нелегко избавиться от "атеистического прошлого" - все, что внушалось в ранние годы накрепко засело в сознании и, наверное, в подсознании. Оглашение помогло найти ответы на некоторые прежние вопросы, но добавило еще больше новых, которые пока мне даже сформулировать трудно. Для меня путь к Богу и в Церковь - еще долгий путь.