ПОКАЯНИЕ
К первой публикации публикации статьи о. Александра Шмемана "Авторитет и свобода в Церкви"
Доклад о. Александра продолжает тему, поднятую в прошлом номере нашего журнала публикацией статьи Николая Бердяева "Церковная смута и свобода совести". Прочитанный сорок лет спустя, доклад этот имеет по отношению к ней очевидную, порой даже буквальную, преемственность, но и развивает тему.
Поводом для него послужило запрещение в священнослужении патриархом Алексием (Симанским) двух московских священников - Николая Эшлимана и Глеба Якунина в ответ на их знаменитое письмо, обличающее действительное положение церкви в тогдашнем СССР. О. Александр Шмеман был опытным церковным человеком и прекрасно понимал, что патриарх был вынужден поступить так, дабы отвести от церкви еще более серьезный удар. Однако он понимал и другое, а именно, что несмотря на видимость, дело, к сожалению, было не только и даже не столько во внешнем давлении на церковь в тогдашних условиях: в любой стране, в любой православной юрисдикции могло и может произойти подобное; к сожалению, церковь стала в недопустимой степени подвержена внешнему воздействию со стороны власти. Почему же это произошло?
Разобраться в этом, не все проговаривая до конца, и пытается о. Александр, и главную проблему он обнаруживает в неправильной постановке вопроса о соотношении свободы и авторитета.
С самого начала своего существования Церковь переживалась как откровение истинной и последней свободы человека. Когда же в начале константиновского периода своей истории она впервые всерьез столкнулась с проблемой власти и авторитета - не как внешнего давления, но внутреннего искушения - она, прекрасно понимая, что власть и авторитет, как и сама свобода, всегда стремятся к абсолюту, сразу же отреагировала "выходом из тех рамок жизни, где авторитет и свобода сталкиваются и соотносятся", т.е. уходом в пустыню, возникновением монашества. Только прочно заняв эту позицию полной свободы, Церковь стала постепенно возвращаться в мир. И долгое время, несмотря на все компромиссы, ей удавалось сохранять, иногда ценой великого подвига и крови, по отношению к власти эту внутреннюю свободу, которую сохраняло и отстаивало монашество.
Правда, нельзя не сказать, что возвращаясь в мир, монашество не избежало и смешения себя с миром, что не замедлило сказаться: "с крушением православных теократий", как отмечает о. Александр, это равновесие нарушилось, что сразу же проявилось, например, в конфликте между стяжателями и нестяжателями на Руси. Действительно, исследователи отмечают, что св. Нил Сорский мечтал именно о новом уходе в пустыню1, о новой точке отсчета, о новом месте свободы - в противоположность тому авторитету, подчинившись которому ученики его оппонента, Иосифа Волоцкого, в конце концов потеряли все, вплоть до нравственных ориентиров. Не будем судить их строго. Думается, не чья-то злая воля свела на нет движение нестяжателей и привела Русскую церковь того времени к трагедии. Предположим, что само желание пустыни в то время уже было анахронизмом, что внешней спасительной пустыни уже не существовало, конечно, не в географическом, но в духовном смысле, и простым уходом из мира проблему свободы и авторитета было уже не решить...
Говоря о деле двух московских священников, о. Александр и обнаруживает то же столкновение двух правд: правды внутреннего требования свободы и правды "пользы церкви", выступающей как власть и авторитет. Однако, упомянув о пустыне и монашестве, он более не заводит о них речь. Он как бы говорит, что на этих путях мы более ничего не достигаем и не достигнем. (Впрочем, весьма характерно, что у некоторых верующих того времени еще были подобные настроения, в частности даже говорят, что и один из пострадавших - о. Глеб Якунин - какое-то время пытался пустынножительствовать на Кавказе.)
Что же предлагает о. Александр Шмеман? Прежде всего, он не предлагает административные решения и реформы, но провозглашает покаяние. Покаяние не как битье себя в грудь, но как глубокое осознание того, что мы теряем сокровище церковной жизни - свободу, что мы давно отступили от самого существа Церкви и церковной жизни, что все мы живем в постоянном страхе, что само уже есть первый признак отступления от Бога и Церкви, что мы превращаем Церковь в идола и искажаем учение Церкви о Святом Духе. Наконец, он провозглашает покаяние как желание и решимость вернуться на пути Божии, как живую веру в возможность этого возвращения и жажду сошествия Святого Духа, отпускающего "измученных на свободу".
Конечно, о. Александр не был противником конкретных реформ, и в других своих статьях он предлагал различные преобразования - от литургических до приходских и иерархических, но опять-таки, как церковный человек он понимал, что в конце концов только Сам Дух, при условии нашей веры и открытости к Его действию, может найти Себе те формы, в которых Он желает воплотиться в Церкви.
Мы надеемся, что первая в России публикация этого доклада теперь, через тридцать лет после его произнесения, когда то, о чем предупреждал о. Александр, становится слишком очевидным (поскольку как раз в условиях наступившей внешней свободы наша церковь все больше и больше стремится занять позицию власти и авторитета и предоставляет все меньше и меньше возможностей для внутренней свободы своим членам, и следовательно, как и во времена победы стяжателей, "съедает" самое себя), поможет нам всем совершить усилие и подвиг подлинного покаяния, о котором в последнее время так много говорят, так мало отдавая себе отчет в том, что оно должно значить, и что из него должно следовать.
С.З.
