Там люди скрываются днем от жары, 
Полжизни проводят в тени чайханы. 
Там правит над всем всемогущий Аллах 
Там мудрость седая на вечных горах. 
Там прелесть востока, цветочек Гюли 
И  дни моей юности с ней утекли... 
 
 
Я проснулся от резкого толчка, что - то громыхнуло и мы остановились. Я выглянул в окно, на перроне, несмотря на ночь, было много людей. Мы прибыли на второй путь, на первом стоял пассажирский поезд.  "Москва - Иркутск", прочитал я на вагоне. Больше ничего не было видно. 
- Какая-то большая станция, - подумал я, натягивая одеяло повыше и поворачиваясь на бок, чтобы продолжить  спать.  Я лежал на нижней полке, вокруг меня никого не было, ни в купе, ни на боковых местах. Стояла зима и желающих путешествовать было немного. Так и катился наш плацкартный вагон полупустым по притихшей и заснеженной России. Заснуть никак не по-лучалось, холодный свет от вокзальных фонарей проникал в окно не давая сомкнуть глаз. Где-то в начале вагона послышались сдержанно-тихие голоса. 
- Сейчас подсадят кого-нибудь. - подумал я. Мне этого не хотелось. Так хорошо было ехать одному, глазеть в окно на проплывающие мимо деревушки, засыпанные чистым, белым сне-гом, на вросшие в землю домики с сизым дымком из печных труб. Так мирно и спокойно делалось на душе и даже не верилось, что где-то есть шумный, слякотно-грязный, вечно спешащий Петербург, который всего лишь сутки назад выплюнул меня из своего безжалостного людского муравейника на просторы нашей огромной родины. Мои опасения оправдались. Через минуту передо мной возник мужчина в черном полушубке. В руках он держал большую спортивную сумку и чемодан средних размеров, судя по всему довольно тяжелые. Он бросил взгляд на верхние полки, как бы прикидывая, хватит ли ему здесь места. Лица его, я рассмотреть не мог, из-за большой бобровой шапки, которая полностью закрывала лоб и глаза. 
  - Оля- позвал кого-то незнакомец, - Идите сюда! 
Подошла женщина и девочка, лет десяти. - Наверное жена с дочерью- подумал я. - Это терпимо, с такими соседями можно ехать. 
В тусклом свете я не мог рассмотреть своих неожиданных попутчиков, тем более, что не испытывал к этому большого желания, мне хотелось спать. Но имея природную склонность к наблюдению, некоторые детали я все же подметил. Женщина была уже не молодая, внешности самой обыкновенной, но от лица ее, от глаз, исходила безмятежность и покорность. Но покорность не задавленного мужем и бытом человека, а та что сопутствует женщинам не капризным, добрым и кротким. Когда мужчина, которого я сразу счел ее мужем, ставил чемодан в багаж под полку, я увидел, что на правой руке у него не хватает двух пальцев, мизинца и безымянного. Я все также не видел его лица, но его руки уже говорили о нем очень много. Обветренная, ороговевшая кожа и толстые сильные пальцы с коротко остриженными ногтями выдавали в нем человека рабочего. А отсутствие двух пальцев свидетельствовало, что работает он с техникой. Ведь согласитесь, отрубить себе два пальца на правой руке не так просто. В этом ему явно кто-то помог, либо машина, либо другой человек. И только вид девочки спутал все мои стройные умозаключения. Она была не русская, скорее какой-то восточной национальности. Черные волосы, смуглая кожа. Устав строить догадки я отвернулся к стенке, поезд наш тронулся и я уснул до утра. 
Когда я проснулся, то увидел, что мои ночные попутчики уже собрались завтракать. Правда не все. Девочка наверное еще спала на верхней полке, прямо надо мной. Спросонья  я чувствовал неприятную смесь запахов, вареных яиц, котлет и бог знает чего еще. Лишь только чай манил своим ароматом скорее просыпаться и прочистить горло. 
-Молодой человек, присоединяйтесь- услышал я слегка хрипловатый мужской голос. 
- Спасибо- сказал я и приподнялся. Передо мной сидел мужчина лет сорока. Теперь я мог рассмотреть его во всех деталях. Его русые, слегка вьющиеся волосы уже отметила седина, на мужественном подбородке красовался старый шрам, нос напоминал боксерский, немного с горбинкой и косил влево, лицо обветренное с глубокими морщинами. Что удивительно, при такой внешности он не производил дурного впечатления. Наверное из-за глаз. Казалось они принадлежали другому человеку, молодому. Зеленые и живые, только немного грустные. 
- Ехать, то далеко? 
Словно сочувствуя спросил он. 
- Да далековато еще, - ответил я. 
- Тогда давай знакомиться, Анатолий! 
И он протянул мне свои три пальца. Какую-то секунду я колебался не зная, каким образом пожать ему  руку. Он это заметил, но лишь виновато улыбнулся. Мы пожали друг другу руки и я представился. Даже тремя пальцами его рукопожатие было достаточно крепким, дабы засвидетельствовать свое уважение. Терпеть не могу когда протягивают руку словно дохлого карася. 
-Это моя жена Оля, - продолжал он. 
- А это, - сказал Анатолий кивая на верхнюю полку надо мной, - Моя дочь, Г юли. 
Я посмотрел на него, потом на его жену и в голове моей окончательно все перепуталось. Попив чаю мы разговорились о самых разных вещах, о которых говорят в поезде. О том, кто, куда и зачем едет, сколько времени ехать до той станции, а сколько до этой. Я все ждал случая, чтобы удовлетворить свое любопытство. Меня интересовал всего лишь один вопрос. Как у двух совершенно русских людей, может быть столь смуглая дочь, да еще с таким именем? 
Но разговор наш протекал вяло и случая такого мне все не представлялось. 
- Да и какое мне в сущности дело, - думал я, - Чего только в жизни не бывает... 
Так прошел целый день. Стемнело. Поезд наш заметно прибавил ходу, колеса застучали все чаще и чаще, за окном мелькали редкие огоньки. Наше немногочисленное вагонное население потянулось ко сну. Спать мне не хотелось, Анатолий зачитался каким-то журналом и я было совсем уже заскучал. Как вдруг я заметил на боковом месте, через купе от нас молодую и симпатичную особу, одиноко сидевшую возле темного окна. 
Я стал посматривать в ее сторону. В какую-то минуту она словно почувствовав мой недвусмысленный, оценивающий взгляд, обернулась и посмотрела на меня также откровенно. Тут я понял, что пора сменить общество. 
- Ты женат? - неожиданно спросил Анатолий, не отводя глаз от журнала. 
- Женат. - удивленно ответил я. 
Анатолий отложил журнал в сторону и начал шарить в своей сумке. Через минуту он извлек оттуда бутылку водки. 
- Составишь кампанию? 
- Да я вообще водку не очень, - ответил я. 
- А пить я тебя и не заставляю, пойдем, я там купе свободное видел, сядем, поговорим. 
Я с досадой посмотрел в сторону моего неудавшегося знакомства. Он взял водку, кое-что из еды и мы перебрались в пустующее купе. Анатолий налил водки в пластмассовые одноразовые стаканчики. 
- Ну, что, за прекрасных дам, - сказал он улыбаясь. Выпив первую порцию и закусив сыром, Анатолий звучно втянул воздух носом и откинулся от стола. Я медлил посматривая, то в стаканчик, то на бутылку, прикидывая, что будет, если мы ее всю выпьем. 
- Пей, водка так себе, но пить можно, - подбадривал Анатолий дожевывая сыр. Я собрался с духом и проглотил эту жгучую жидкость. 
- А насчет той девчушки, ты не переживай, - продолжал он. - На твой век хватит, ты молодой. И вот я тебе скажу, жене не изменяй. Измена жене это палка о двух концах, одним ласкает, другим бьет. 
- Да какая же это измена! - возразил я. - Поговорили,  поулыбались... 
- А измена ведь не в постели начинается, а у тебя в голове. 
Ну вот теперь он мне еще и морали читать будет, - думал я. И толи от возмущения, толи водка дала о себе знать, но я вдруг спросил: " А почему Гюли? Или это не ваша дочь, не родная? 
- Да нет, родная, - выдохнул он. - А почему Гюли...     Он  осекся  и отвел глаза в сторону. Взгляд был отсутствующий словно мысли его, унеслись куда-то далеко в прошлое. 
- А вот потому, - сказал он облегченно и потянулся за бутылкой. - Что жене изменял. Налил себе еще водки, потом сказал понизив голос: " Так сразу не расскажешь..." 
- А  я  не тороплюсь, вся ночь впереди, - подталкивал я, предчувствуя интересный рассказ.  Он выпил, на этот раз не закусывая, снова потянул носом воздух. 
- Ну попробуй, послушай, если такой любопытный. Собираясь с мыслями, Анатолий сделал паузу, потом заговорил с хрипотцой в голосе: 
Я вообще сам из Свердловска, сейчас переименовали, теперь Екатеринбург называется. Так вот, есть у нас в Свердловске, тьфу ты, Екатеринбурге, горный институт. Я когда был помоложе, вот как ты наверное, у меня там один приятель хороший учился. Сам то я водитель по специальности. С девятнадцати лет, так и шоферю. И в армии водителем был, уволился пошел опять шоферить. Устроился на один завод, в транспортный цех, работа была неплохая. Платили, правда, хреново, но и не дергали особо. Женился. Жена мне красивая досталась. Дом, работа, все как у людей.  Год прожили отлично, ни упреков, ни скандалов. А потом, знаешь, она меня пилить начала. Мало, мол , зарабатываю, сначала  помаленьку, потом разошлась. Разными примерами меня достала, что вот, Петр у Ленки, на север смотался, денег привез кучу. Так они уже всю квартиру обставили. И чем ей работа моя не нравилась? Квартиру мне от завода дали, ну и чего, что какой-то там "стенки" нет, главное крыша над головой. Раньше то я домой, с работы, как на крыльях летел, а как началось у нас все это...  Одним словом, стал я с корешами выпивать. Домой поздно приходил, да и не приходил вовсе, а приползал. Какая уж тут семейная жизнь. Но, один раз встретил я приятеля, который в горном институте учился. Так он мне и говорит, что мол, на практику их посылают в Узбекистан. Будут они там золото разрабатывать. Ну дескать, слышал он, что водители там нужны, да и деньги хорошие платят. Предложил вместе поехать. Я сначала отказался, думаю, мне еще узбеков не хватало, в армии на них насмотрелся. Но как домой пришел, послушал немного женушку свою... Все говорю, баста, ты хотела чтоб я денег заработал. Но, на север не поеду, там пускай Ленкин Петька работает. В Узбекистан поеду, золото добывать. Тут у нее глаза и округлились. А у меня так, если что решил, то сделаю обязательно. Недели через две я с приятелем уже в Ташкент летел. А я до того, в тех краях никогда не был. 
И только мы в Ташкенте с самолета вышли, меня жаром, как из печки обдало. - Ну и привез ты меня, -  приятелю говорю, - в самое пекло! А он смеется, - Подожди, - говорит, - нам еще дальше на юг в Самарканд. До Самарканда мы уже поездом. Я в этом поезде от духоты чуть не умер. 
Литров пять с меня пота сошло. Слушай, а грязища, ни тебе матрасов, а про белье вообще молчу, его и в проекте не было! До сих пор одну бабку узбечку помню! Вошла она вся обвешанная... 
Чем бы ты думал? Детьми! Как рассадила их грязных, сопливых по полкам. Так и не трогала пока не приехали. Кроме одного, наверное любимец ее, голова у него была большая, круглая, как термезкий арбуз. Так ведь обделался, засранец. Я не знаю, чем она его кормила, но только пришлось нам с приятелем в тамбуре дожидаться пока бабка эту катастрофу уберет. Пришли мы, а бабка все чего там возится, потом на грязной такой, засаленной газетке протягивает мне чего-то серое и по своему лепечет. Ну бабка, думаю, спятила ты что ли. Отвернулся, чтобы на гадость эту не смотреть, а она настойчиво так впихивает и приговаривает: "Барашка, барашка на тебя был похож". Присмотрелся я, а  там мясо. Тут до меня дошло про какого барашка она мне лепечет. А сам думаю, не барашка я, а баран, нашел куда ехать. И так  я думал пока мы до Самарканда ехали. Так начал я восток познавать. Да и приятель меня успокаивает, - Не нужно, - говорит, - к ним  со своей меркой подходить, это Азия, грязь и небрежность их вечные спутники, здесь люди по-другому живут, когда поближе с ними познакомишься, поймешь, что народ хороший. 
- Не знаю, не знаю, - думал я, когда мы по Самарканду гуляли. Улочки в старом городе узкие, заборы серые такие, глиняные, высокие и ни одного окна на улицу не выходит.   Я так понял, они друг от друга прячутся. С какой меркой не подходи, а все равно, чужаком себя чувствуешь. Я даже, жалеть стал, что на север не поехал.  Мечети, минареты резные, красиво конечно, но все равно, не свое это, не родное. Да и от пищи их,  желудок у меня расстроился. Чайхана на каждом углу дымит, и везде, плов, лагман, шурпа. Чай мне только не нравился, не привык я к зеленому чаю. Все жирное, острое, вот живот мне и скрутило. Дыни, арбузы, фрукты разные, все за бесценок. А я не рад ничему, такая меня тоска взяла, так мне вдруг домой захотелось. Но отступать поздно было. С работы уволился, да и жене своей красавице, хотел доказать, что не тряпка, что меня уважать должно. Из Самарканда мы автобусом до Китаба добрались, а там за нами  "УАЗик" пришел с рабочего поселка в котором нам жить предстояло. Едем мы, а я шоферу узбеку замечаю: 
- У тебя бензин плохой, пальцы бренчат! 
 Подивился он, узбек этот, а потом, как узнал, что я тоже водитель, оживился сразу . И мне, значит,говорит: 
- Если что, спроси, - Где дом Фархада? Любой покажет, меня все знают. Хлеба надо, мой дом, заходи, бери! 
Хороший мужик был Фархад, но не знал он тогда, какого хлебушка я у него возьму... 
Ехали  мы часа полтора, а дорога все выше серпантином в горы ползет. Фархад лихой водитель, ему что, ему привычно. А я вот страху то, натерпелся, слева скалы, справа пропасть. А он все на газ давит, да приговаривает: - Подожди Толя, перевал пройдем, вниз быстрей поедем. Тут мне снова, так сильно домой захотелось. Но всему конец бывает и мы приехали. Поселок наш находился в предгорье, рядом с кишлаком "Причан".  Мой  новый знакомый Фархад из этого кишлака был, да и многие из узбеков в этом кишлаке жили. Для них работа была простая, вагонетки в штольни катать, пищу варить, некоторые, как Фархад, водителями работали. А инженеры все были наши, из Свердловска, из других мест, так что мы там своей русской семьей жили. Узбеки в столовой готовили для нас по-русски, правда плохо, грубо, как в армии. Вот так мы устроились. Но,  рассказом про поселок я тебя утомлять не буду, это к делу не относится, скажу только, что машину мне не сразу дали. Сказали, что не пригнали еще "ЗИЛа" моего. Недельку, другую подождать просили. К Фархаду в помощь определили, он главного инженера возил. Стали мы с ним вдвоем машину до ума доводить. Иногда брат его, Нигманулло приходил, помогал. 
Чудные они конечно, всегда "под  кайфом".  У меня перекур, а они достанут свои кисетики с "насом", это табак с известью и еще какие-то снадобья, скатанные в шарики. Закинут они такой шарик под язык, минут через пять, смотришь, а он будто сто грамм принял, веселые делаются, разговорчивые, глаза красные. Я раз тоже попробовал, а мне как давай под языком щипать, я тут же эту гадость и выплюнул. А они смеются!  И вот, как-то раз, уже под вечер, опять у меня тоскливо на душе сделалось. Пошел я прогуляться, чтоб уныние свое прогнать. Иду о своем думаю, и сам не заметил, как в кишлак пришел. - Нет, - думаю. - В кишлак не пойду. Слышу речка шумит, я к ней и свернул. Сел на берегу на камешек, под раскидистую древнюю иву, в листве укрылся, сигаретку запалил, смотрю как потоки друг о друга разбиваются, пенятся. К концу дня на горных реках самая большая вода. За день солнце ледники растопило и потекли они вниз, сначала тоненькими  струйками, потом сливаются в ручейки и в конце, образуют один бурлящий поток, который и называется горная река. И вот сижу я так, о своем думаю, уже и темнеть начало. 
На небе звездочки зажигаются, луна засветилась, пора думаю, спать идти. Вдруг вижу, подошла к речке женщина узбечка. Два ведра у нее в руках. А меня то, она за листвой не заметила. На голове у нее платок, на ней платье просторное, на ногах штанишки и остроносые, резиновые калоши на босу ногу. А я значит из укрытия своего не выхожу, наблюдаю. Склонилась она, чтоб воды набрать, а фигурка у нее стройная, изящная, даже платье этого скрыть не может. Вижу тяжело ей, бедняжке. Зачерпнула она два ведра и пошла мягко, словно змейкой извиваясь. Но, видно камень скользкий  попался, поскользнулась она, упала на колени, вода у не вся расплескалась, платок с головы соскользнул и рассыпались по плечам ее, черные, блестящие в лунном свете волосы. И тут словно сила какая меня толкнула. Выскочил я из своего укрытия, а она от неожиданного моего появления   испугалась, воду бросила и в сторонку отбежала. Смотрит на меня и волосы под платочек смущенно прячет. Мне бы сказать, что ни будь, успокоить, но у меня словно язык к небу присох. Я только ведра взял, снова воды набрал и ей протягиваю. Подошла она нерешительно, хвать у меня ведра из рук, глазками блеснула и будто тень в темноте исчезла... 
Долго я в эту ночь заснуть не мог, все этот случай у реки вспоминал. Иногда казалось, что и не было ничего, привиделась мне узбечка молодая. Посмеялся я в душе над собой и решил мысли эти, мальчишеские, из головы выкинуть. После этого дня два или три прошло, я все также с Фархадом  работал , или  слонялся без дела. Но, чтобы ни делал, никак у меня узбечка из головы ни шла, глаза закрою все одно и тоже кино, все она.  И вот как-то, работали мы  с Фархадом, а он мне и говорит: 
- Обижаюсь я на тебя Толя, ни разу дом мой не заходишь! 
- Приду обязательно, - отвечаю. - Сегодня же приду. 
  Но один то, я идти постеснялся, позвал с собой двоих ребят и пошли мы к Фархаду втроем. 
И только мы  в кишлак вошли, видим, на  крыше одного из домов  Фархад стоит и рукой призывно машет. Возле дома, нас встретил древний транспорт востока - ишак. Он грустно стоял, привязанный  к палке, забитой в землю, весь  серый от дорожной пыли и лениво потряхивал головой, отгоняя мух.  Дом у Фархада, состоял из трех половин: мужская, женская и подсобная.  Провел он нас на мужскую половину, на циновки рассадил, а сам ушел жене указания давать. У них ведь женщины с мужчинами не сидят, только прислуживают и убегают сразу. Мы с ребятами и так, и сяк примостимся, непривычно ведь нам на полу сидеть. Огляделся я, не богато Фархад живет. Стены оказались глиняные не только снаружи, но и внутри. Голые стены, кое- где  прикрывали ковры, а вернее, некое подобие ковров. Окна маленькие, и в них вместо прозрачного стекла, стоят разноцветные, красные, зеленые, синие. Но тут и Фархад появился, принес лепешки, пиалы, чайник. Начал чай зеленый в пиалы разливать и нам подавать. Но наливал не до краев, а всего на треть. Потому что, у них так, чем чаще он тебе чай подливает, тем больше знаков внимания и уважения оказывает.  Фархад сидит довольный, важный. 
- Сейчас плов кушать будем, - говорит. И правда, входит его жена, на большом блюде гору плова несет и сверху, куски мяса положены. Все это дымится ароматно. Ребята мои от удовольствия стали одобрительные звуки издавать. А я то, как на жену Фархада глянул, так от изумления, чуть было чаем не подавился. Бог ты мой! Она! Ну, та, что на речке...  Я в этот момент окаменел будто, никого вокруг себя не слышу, никого кроме нее не вижу. А она значит, блюдо свое возле мужа поставила, а в нашу сторону и не взглянула даже. Но в дверях уже, замешкалась как-то, и тут  глаза наши встретились, всего на секунду, но мне хватило, чтобы все понять. И почему-то показалось мне, что она улыбнулась, еле заметно, уголками глаз. И пока мы у Фархада  гостили не раз еще она к нам заходила, то посуду уберет, то принесет что-нибудь. Но больше ничего в этот вечер я от нее не дождался. А когда мы уже в поселок возвращались, ребята надо мной подшучивают. - Видели мы, - говорят, - как ты  жену фархадовскую метил, гляди у них с этим строго! Слушаю я их, а сам думаю: 
- А ведь, правы они. Надо эти глупости прекратить, так себе только неприятность наживешь, да и ребят подвести можно. 
И так я, весь следующий день думал. Но только вечер наступил, не выдержал, опять к реке пошел. На том же самом месте присел и размышляю: 
- А вдруг она снова придет, а не придет...  Так может оно и к лучшему. 
Я еще засветло пришел, солнышко только к закату, заревом горы подсвечивает, лучами играет, а от гор тени поползли, словно через них, ночь силы свои темные распространяет. И все вокруг сразу каким-то таинственным делается. Душа чудо ждет. - Как же, - думаю, - я раньше ничего этого не замечал. И  тогда понял я, что люди стареть начинают, когда душа чудо ждать перестает. Просидел я там, часа два наверное, все ждал. Совсем занятие это мне наскучило. Вдруг слышу, за спиной хихикнул кто-то. Повернулся... Она! Чаровница моя темноглазая! Подошла  два ведра  передо мной поставила.         И глазками, значит, мне показывает, на мол, набери.          Поиграться  со мной надумала. Зачерпнул я одно ведро, взял второе. Нагнулся, ведро в воду опустил, вдруг чувствую, равновесие теряю, засуетился, а река потоком у меня из рук ведро и вырвала. Понеслось оно по перекатам. Что делать? Побежал я  за ним по берегу, авось, думаю, 
зацепится за отмель какую, или к камню прибьет. Гляжу и правда, зацепилось. Но посередине реки, пришлось мне за ним в воду лезть. Вода студеная, ледяная, лезу ору, как медведь, но достал.  Воды набрал и к ней возвращаюсь. А она надо мной звонким смехом заливается. 
- Смейся, смейся, - думаю, - теперь ты просто так от меня не уйдешь. 
Приблизился я к ней, ведро за собой поставил, но ей не отдаю. 
-Как зовут  тебя? - спрашиваю. Смотрит она на меня, как ребенок на пришельца и молчит. И тут до меня начинает доходить, что по-русски  она не говорит. У них ведь как, в горных кишлаках, по-русски говорят мужики, которые в армии, чаще всего в России служили, там их русскому и научили.  Старики-аксакалы и женщины, которые дальше своего кишлака редко уходили, по-русски не понимали. И  тогда, я так стал делать;  тыкаю себя пальцем в грудь и говорю, - Толя!  А потом плеча ее рукой легко касаюсь и спрашиваю, - А ты? Как твое имя?    Она головкой понимающе закивала. 
- Нозгуль - отвечает. 
- Нозгуль - повторил я. - Гуля, Гюли. 
Она в ответ только смеется, точно ручеек журчит. Я не знал, что сказать еще, что делать дальше. Я только безмолвно смотрел на нее. Она  наивная, такая милая и юная.  Каждая ее прелесть была образцом красоты. Нозгуль, что значит, нежный цветок. Но цветок не садовый, яркий, кричащий, а скорее из горных долин, неброский и дикий, но естественный и гармоничный в окружающем его мире... 
             Здесь, Анатолий прервал свой рассказ. 
-Извини, я кажется увлекся, - выдохнул он. - Давай лучше еще выпьем! 
Мы выпили, поставив стакан на стол, Анатолий молчал. Я заметил, что после каждой новой порции водки Анатолий говорил более вычурно, не стесняясь слов. Но от этого рассказ его нисколько не страдал.  - А дальше, что было? - не терпелось  мне. От моего вопроса Анатолий, словно, очнулся. 
     Дальше!? А дальше, смотрю я на нее и такое вдруг меня волнение охватило, так мне ее к себе прижать захотелось. И она порыв мой ощутила, уж не смеется, замерла, в черных глазах огонь блистает. Мы совсем рядом стояли, взял я ее за плечи, к себе привлек, одной рукой за талию, другой плечи обхватил и целую, как безумный, в губы, глаза, щеки!  Она от поцелуев моих затрепетала вся, но через несколько секунд опомнилась, из объятий  моих вырвалась, в глазах слезы, ведра подхватила и бежать. А я в след ей гляжу, в висках стучит, сердце из груди выпрыгивает, желание страшное догнать ее, вернуть... 
На следующее утро, чувствую, будит меня кто-то, за плечо трясет. Глаза открываю, Фархад надо мной стоит. Неужели, думаю, она мужу все рассказала. 
- Фархад, что случилось? - спрашиваю. 
- Вставай Толя, сегодня с главным в командировку уезжаю. А она отказывается. 
- Кто отказывается? 
- Машина Толя, заводиться отказывается! 
- И надолго уезжаешь? 
- Два сутка, Толя. 
- На два дня, значит. 
Ну, что же, помог я ему его "арбу  огненную" завести и отправил с радостью в сердце. Злая, то была радость или добрая, не знаю. Скорее злая. Чувствовал я тогда, что добром это не кончится. Но, как говорится: " Когда поет любовь, голос разума молчит."  На силу я в этот день вечера дождался. И только чуть смеркается, помчался я на то место, под раскидистую иву, быстрее лани. На этот раз я почему-то не сомневался, знал, что она придет. Так оно и случилось. Примчался я, а она уже там, на камешке моем сидит. Я, не проронив ни звука, рядышком присел. И в этот момент, она посмотрела на меня так, что и без слов, мне все ясно стало! 
В нашей любви не было слов, которые уводят от сути, а суть ее проста - желание обладать любимым. Именно это желание сейчас горело в глазах  Г юли! Я стал звать ее не Нозгуль, а Гюли. 
Для русского слуха, это имя звучало более ласково. Я обнял ее и поцеловал в губы, она отвечала мне. Я вобрал в ладонь ее левую грудь и почувствовал, как бешено колотится сердечко Гюли...  И между нами произошло то, что и должно было произойти, после этого, между мужчиной и женщиной. Гюли была такой дикой, такой... Даже не знаю, но с ней я познал, что такое любовь  настоящей женщины, что такое первобытная страсть! До нее были не женщины, амебы. Расставаясь, мы условились о новой встрече, молчком, не говоря ни слова. 
Мы стали встречаться, при этом позабыв всякую осторожность. Мои вечерние прогулки, ребята в поселке не могли не заметить. Но почему-то, никто не спрашивал меня ни о чем. Казалось, что все вокруг все знают. Не знал  только Фархад.  Мужья всегда об этом узнают в последнюю очередь.  Но, однажды Гюли не пришла. Вместо нее у реки меня ждали Фархад и его брат Нигманулло. Они наверное прятались, потому что, заметил я их уже слишком поздно. Нигманулло держал в руках какую-то железяку, вид у них был явно воинственный. 
- Шакал, - процедил сквозь зубы Фархад и они кинулись меня бить. Какое-то время я довольно успешно оборонялся, но этот паскудник Нигманулло  "заехал" мне своей железякой в подбородок. В глазах у меня сначала вспыхнуло, а потом темнота наступила. Я потерял сознание. Когда в себя пришел, чувствую. Губы слиплись, ни руками, ни ногами пошевелить не могу, а передо мной рожа Нигманулло. И еще гнида спрашивает - Живой?  Тут   и  Фархад ко мне склонился. 
- Ээ, Толя, мой дом хлеб кушал, эй, Толя! 
 Я бы ответил ему... да не могу. В общем сказали они мне, чтобы я уезжал, если не уеду, убить грозили. Жаль, что губы у меня распухли и зубы кровоточили, а то бы я ему ответил, что женщине не только таксыр-господин нужен, она иногда еще в любви и ласке нуждается. Ведь овца  и та, прежде, чем шерсть с нее стричь, заботы требует. А коль заботы нет, то и птаха не разумная, которая и свободы никогда не видела, и та норовит из клетки выпорхнуть. Отлеживался я там, у речки, под раскидистой древней ивой и думал: " Сколько ж дерево это на своем веку повидало, если за такой короткий срок и любовь и ненависть людскую, наблюдать ему пришлось." Всю ночь я там лежал и много еще о чем передумал. Тогда, в ту ночь, я твердо решил, с женой своей расстаться. И раньше мысль эта в голове у меня появлялась, но не то чтобы сделать, одной мысли этой боялся. А тут Нигманулло железякой своей страх из меня выбил. Одного только боялся, что теперь с Гюли будет? Под утро уже побрел я в поселок. Ребята, как увидели лицо мое синее, всполошились сразу. Но я их успокоил, сказал, что это мое дело, личное и "дружба народов" здесь ни при чем. А к вечеру уже, узнал я, что Гюли в эту ночь, вены себе на руке ножом перерезала. Но Фархад успел ей руку тряпкой перетянуть и в Китаб, в больницу отвез. А мне велел передать, если через два дня не уеду, убьет! И не то, чтоб я угроз его испугался, но через меня там такой переполох начался, что оставаться мне не было никакой возможности. Поэтому пришлось мне вещички свои собрать, расчет получить и сам главный инженер меня в Китаб на автовокзал отвез. Купил я билет до Самарканда и стал автобуса ожидать. А на душе мерзость такая твориться, что ж ты, про себя думаю; вот так и уедешь, словно и не было ничего. Словно не ты Гюли совратил, словно не ты ее до самоубийства довел. И опять будто сила какая меня толкнула, побежал я больницу искать, в которой Гюли должна быть. Долго искать не пришлось, в Китабе одна больница была, да и та низенькая, одноэтажная. Медсестра, русская бабулька, в больницу меня не пустила, наверное вида моего испугалась. Но жара стояла страшная и окна во все палаты были открыты настежь. Стал я в окна заглядывать и в одной из палат увидел Гюли мою. Рука забинтована, под глазами круги, осунулась вся... запрыгнул я  в окно, на руки ее взял и обратно на улицу, бегом на автовокзал, пока в больнице шум не подняли. Я был готов на руках ее до самого автовокзала нести, слаба она была, в чем только душа держалась. Но она мне знак сделала, дескать, сама пойду. И действительно, чтобы люди могли подумать, видя, что русский мужик с опухшим лицом, узбечку молодую на руках тащит. Так и шла она шатаясь, но на автобус мы в самый раз поспели. Потом поезд, так и добрались до Свердловска.  Я по приезду сразу письмо Фархаду написал, так мол и так, что увез  я жену его, прощения попросил. Написал, что зла, за то что побили меня не держу и что судьба наша теперь в его власти. А сам настроился милицию ждать. От каждого звонка в дверь, как ошпаренный подскакивал. Но через некоторое время, получил я письмо заказное, а в нем все документы Гюли, уже со штампом о разводе. Почему и как он это сделал, не знаю. Мужик он был простой, безграмотный почти, но понятие о честности и великодушии имел, хотя и не знал наверное, что это так называется. Сложнее с женой моей получилось. Как ее перекосило, когда она увидела, кого я вместо денег привез. Долго у нас с ней война продолжалась. Хоть и не любила она меня, но задело, что на узбечку ее променял. Но в скорости ушла она к какому-то таксисту. А мы с Гюли моей поженились. От Фархада то, у нее детей не было, а мне вот она дочку родила. Вот такая, друг мой, коллизия со мной приключилась. Я смотрю ты уже засыпаешь, пойдем-ка спать, а то нам уже скоро выходить и немного отдохнуть я бы не отказался. При этом Анатолий хлопнул себя по коленям, собираясь встать. 
- Постойте, - произнес я, - а где же сейчас Гюли? 
- Нету, - тяжело вздохнув, ответил Анатолий, - вскоре после родов умерла. Заболела и умерла. 
Не растут на севере, южные цветы. А дочку я в честь нее, Гюли назвал. Ну, все брат, спать! 
- Извините, - настаивал я, - скажите, где это вас так?  И я указал на его правую руку. 
Что!? А это! Так это я по пьянке пилой циркулярной себе два пальца отпилил. Я видишь ли, после смерти Гюли выпивать начал, ну и попросили меня с водителей, вот я в плотники и перевелся. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы с Ольгой не встретился. Она меня к жизни вернула. Ни за что не укоряла, принимала таким, какой есть. И дочку вот мою, как родную любит. За что я ей по гроб жизни благодарен буду.  Ну все, теперь спать, спать... 
Я уснул сразу же, как только голова моя коснулась подушки. Когда я проснулся моих прежних попутчиков в купе уже не было. Вместо них, напротив меня сидела грузная, пожилая женщина. 
- Доброе утро, молодой человек ! - сказала она. 
-- Доброе, - отвечал я. 
- Ехать то, далеко? - спросила она. 
- Теперь уже нет! - улыбаясь произнес я и вспомнил Анатолия и его рассказ. Правду он мне поведал или ложь, я не знаю. Но, с другой стороны, чего только в жизни не бывает. 
 

Лет десять тому назад, когда я был еще совсем юный паренек, довелось мне быть в Казахстане, в селении "Баян-Аул", а точнее на турбазе с таким же названием. Место это находится не так  далеко от Экибастуза, когда-то очень известного шахтерского городка. Место, должен  сказать, изумительное! Живописные сопки, покрытые сосновым лесом, поразительные по красоте озера и не менее красивые легенды об их происхождении. Казахи очень любят рассказывать легенды о том, почему это озеро называется так, а не иначе, или как случилось, что у этой скалы такой причудливый вид. И будучи там, я слышал великое множество различных рассказов и историй. Сейчас, по прошествии времени, я пожалуй не вспомню ни одной из этих историй и легенд, кроме одной. Ее рассказал нам инструктор по туризму, когда мы вернулись с экскурсии в которой  наблюдали одно очень интересное место. Мы шли наверное около трех часов, то поднимались на сопки, то снова спускались. Наконец поднявшись на очередную сопку мы увидели широкую долину и на краю, у леса, какая-то маленькая черная точка. Когда мы подошли ближе, то точка эта оказалась полу разрушенным домом, а скорее избушкой. На наши вопросы, что здесь было, инструктор сразу ничего не ответил, но обещал вечером рассказать нам историю этой избушки. И вот вечером, когда уже стемнело, мы все вылезли из своих палаток и собрались вокруг костра. Ночь была тихая и безлунная и лишь пламя костра выхватывало иногда наши лица из темноты, заворожено смотрящие на огонь. Все молчали, лишь потрескивание костра, да шум реки разрывали ночную тишину, а  вокруг нас шла таинственная ночная жизнь леса. И в эту минуту мало нашлось бы смельчаков, желающих шагнуть в  темноту и неизвестность, мы словно мотыльки рвущиеся к свету, прижимались со всех сторон к спасительному огню. Инструктор первым нарушил тишину, но голос его звучал тихо и вкрадчиво, казалось, что он продолжение шума реки и шуршания листьев на деревьях. - Помните, - сказал он. - Я обещал вам рассказать историю той избушки, что мы видели сегодня. - Да, да расскажите- подтвердили мы. Инструктор сделал  паузу,  обвел нас насмешливым взглядом и начал свой  рассказ. 
Долина, что мы с вами сегодня видели не всегда была такой пустой и безжизненной. Когда-то там жили люди, была  целая  деревня. Был в этой деревне даже свой лесник. Эта полуразрушен- 
ная избушка и была его домом. Она стояла отдельно от других домов деревни у края леса. Лесник слыл человеком замкнутым и жители деревни его недолюбливали, отчасти из-за того, что он не давал им убивать зверей и птиц в окрестных лесах, а отчасти из зависти, потому что ни у кого в деревне не было такой красивой жены, как у него. Она была красавица! Тонкие и правильные черты лица, наивные голубые глаза и светлые, как бы воздушные волосы, особенно красивые, когда развивались на ветру, словно волны морские, текли  плавно и грациозно. 
Каждое утро лесник уходил из дома, обходил свою территорию и вечером, усталый возвращался к своей красавице. Шло время, казалось, что ничто не может нарушить их счастья, но у судьбы на это были свои соображения. Случилось так, что жена его вдруг тяжело заболела и через месяц умерла. Горю лесника не было предела, похоронив жену, он две недели не выходил из дома, 
перестал ходить в лес и никому не показывался на глаза. Но по ночам, жители деревни видели, что в избушке его горит свет и оттуда доносится стук. По деревне начали ходить различные слухи, что лесник дескать, сошел с ума, что кто-то видел как он ночью выходит из своей избушки и воет на луну точно волк. И в один из дней, лесник собрал свои вещи и уехал. Жители деревни наконец вздохнули с облегчением, но никто и близко не хотел подходить к дому лесника, все говорили, что там обитает дух безумия. Через несколько дней из района прислали нового лесника.  Им оказался молодой мужчина лет тридцати. Бодро и весело он шагал по деревне, останавливался возле каждого дома всех приветствовал, знакомился, разговаривал и шутил. И у каждого дома ему рассказывали странную историю его предшественника. В ответ он лишь улыбался 
и приглашал всех к себе на обед. В назначенное время, несколько человек, чье любопытство оказалось сильнее страха собрались возле дома лесника. Вдруг дверь отворилась и на пороге появился новый лесник. С добродушной улыбкой на лице он пригласил их к себе в дом. Войдя внутрь эти отважные люди ничего странного не обнаружили, лишь накрытый для них нехитрый стол, состоящий из одних консервов и бутылки водки. Правда и этого оказалось достаточно, чтобы они прониклись уважением и любовью к новому леснику и совершенно позабыли все страхи связанные с этим местом. Дело близилось к вечеру и все гости начали расходиться по своим домам, рассказывая по дороге какой славный у них теперь лесник. Солнце клонилось все ниже и ниже, пока совсем не скрылось за сопкой и на деревню опустилась ночь.  Со спокойным сердцем жители  отправлялись спать, думая, что теперь в их деревне все по своим местам и никто не будет тревожить их сон. И вот когда солнце уступило место луне, а  сумерки сменились темнотой над  деревней плыла безмятежная тишина. Как вдруг  страшный, поразительный крик доносившийся из избушки лесника разбудил всех.  Собаки чуя что-то неладное подняли жуткий лай. Жители деревни встревожились не на шутку, но решив наконец покончить с этим проклятьем раз и на навсегда, вооружились кто чем мог, палками, топорами и лопатами  и решительно двинулись к дому лесника. Подойдя к  избушке они увидели  только темные окна и никаких признаков жизни. Когда жители держа наготове свое оружие, ворвались в дом, то зрелище которое предстало перед ними заставило их остолбенеть  от ужаса, холодный пот выступил у них на лицах. Они увидели своего нового лесника лежавшего в кровати мертвым, судороги его рук показывали на потолок.  А там, на потолке, они увидели светящиеся лицо, оно смотрело на них и улыбалось, застывшей, но все такой же волшебной улыбкой. Это было лицо жены первого лесника. Он нарисовал ее светящимся фосфором и при лунном свете создавалось впечатление, что ее прекрасные волосы колышутся на ветру, словно живые. И только глаза ее были холодны и неподвижны. Это был взгляд с того света... 
На этом слове инструктор закончил свой рассказ, а я запомнил это место и этот вечер у костра на всю жизнь. 
 
 
 

  У причала номер восемь царило необычайное оживление, люди с большими чемоданами, сумками выстраивались в очередь чтобы погрузиться со всем своим добром на большой трехпалубный теплоход  " Римский-Корсаков". Этот прекрасный, недавно воссозданный заново 
бригадой китайцев теплоход производил эффект гадкого утенка, превратившегося в прекрасного лебедя. Сверкая белизной свежевыкрашенных надстроек, медью лееров, внушая уважение локаторами, один большой, другой запасной поменьше, антеннами спутниковой связи, "Римский-Корсаков" отшвартовался у причала номер восемь, чтобы принять на борт эту пеструю, жужжащую толпу людей и отправиться в свой первый  после капитального ремонта рейс. 
Круиз в жаркие страны, что может быть прекраснее когда над головой у тебя зреют свинцовые тучи и того гляди прорвутся мелким холодным дождем, который будет моросить целый день, а потом закончится чтобы снова начаться. И вот совсем скоро белый теплоход увезет этих немногих счастливчиков туда, где всегда солнце, пальмы и загорелые дамы не слишком обремененные одеждой. Осталось только взойти на палубу, расположиться в своей каюте и забыть обо всем до конца круиза. Среди этих счастливчиков был и Павел Петрович Меликов. 
Он заслужил этот круиз, что называется собственной кровью и потом. Целый год карпел он в конторе над различными бумагами, отчетами и декларациями, голова его пухла от множества правил и инструкций. Да еще эти вечно недовольные налогоплательщики, только и думающие о том как бы скрыть деньги от государства, а стало быть от него, от Меликова, потому что служил он налоговым инспектором. Но никогда и ни при каких обстоятельствах не брал он взяток. Как ни пытался коварный сатана совратить его, как ни вился над ним, как не шептал на ухо, 
как ни подталкивал стоя за спиной, сделай шаг и ты богат, сделай шаг и ты мой. Нет  не сдавался Меликов сатане, не брал взяток и никому не давал спуску, ни друзьям, ни врагам, ни знакомым. Сослуживцы  хоть и не одобряли его прямолинейной честности но ничего не могли сказать о Меликове плохого. Денег в долг у них он не просил да и вообще слыл спокойным, даже тихим человеком, одним словом добропорядочный гражданин. Государство просто не могло не оценить этакой добродетели и исправно платило Меликову жалование, на которое он мог не только не умереть с голоду, но и отложить кое-что про запас, на отдых. 
И теперь находясь среди пассажиров шикарного теплохода Павел Петрович радовался, как ребенок новой игрушке, да что там, он ликовал! И вот матросы подали сходни и вся эта разноцветная масса с улыбками, махая провожающим руками, что-то радостно выкрикивая на прощание устремилась в недра теплохода и уже спокойно, по хозяйски растекалась по каютам согласно купленным билетам. Теперь это их дом, их территория. Меликов и не заметил как оказался в каюте, двухместной, не первого класса конечно, находящуюся на первой палубе, где отлично слышно рев машинного отделения, зато вода плещется совсем рядом. Его соседа еще не было и Павел Петрович блаженно растянулся на койке насвистывая себе под нос какой-то мотив. По судовому радио звучали эстрадные песни, но Меликову вдруг захотелось тишины и он протянул руку, чтобы убавить громкость приемника, но не успел, музыка прекратилась сама. 
- Удивительно, как на этом теплоходе угадывают желания пассажиров, - подумал Павел Петрович. Радио опять начало издавать какие-то звуки, но вместо музыки Меликов услышал встревоженный голос человека представившегося капитаном судна. Капитан просил всех незамедлительно проследовать обратно на берег, при этом багаж он настоятельно рекомендовал оставить на теплоходе. - Как только незначительная неисправность будет устранена, все пассажиры смогут вновь вернуться по своим местам. 
- Странное дело, - подумал Меликов, - как же так оставить багаж. - Не пойду никуда, пускай устраняют свою неисправность, я им не мешаю.  За дверью каюты Меликов услышал шум, это ругались люди которым как и ему не хотелось никуда идти. 
- Да что вы черт возьми, - донеся голос принадлежавший по видимому одному из матросов, 
- Судно дало течь, пробоина, вода прибывает. Недоумевая по поводу происходящего Павел Петрович решил все-таки подчиниться. По коридору Павел Петрович вместе с другим людьми проследовал на палубу. Там уже скопилось множество народу, люди сходили на берег и у сходней образовался затор. Как вдруг судно резко накренилось на правый борт, а так как сходни были поданы с левого борта, длины сходней не хватило и они вместе с людьми оказались в воде. 
По громкоговорителю капитан кричал, что бы все сохраняли спокойствие, но напрасно началась паника! Люди стали пихать и толкать друг друга, никто не разбирал старый перед ним или малый, замешательство кончилось, начался всеобщий страх. Кто-то сильно толкнул Меликова в спину .  Павел Петрович чуть не оказался за бортом. Тут он увидел какую-то девочку лет десяти. 
Она барахталась в воде и хоть матросы бросали ей спасательные круги, она никак не могла до них добраться.    - Утонет, подумал Меликов и бросился в воду. 
Когда матросам удалось вытащить Меликова вместе с девочкой на борт, Павел Петрович прижимал к себе девочку еще с минуту, пока насмерть перепуганная мать, ужасным криком не привела его в чувство.    И вдруг четкая, ясная мысль, молнией пронзила Павла Петровича. 
- Документы, мои документы, они остались там, в каюте! 
Павел Петрович как опытный матрос сбежал вниз по трапу, потом прямо, по коридору, теперь снова вниз, первая дверь, вторая, третья... И тут  Меликов  вдруг осознал, что двери во все каюты  не заперты, а весь багаж, все вещи и ценности лежат себе спокойненько, ведь их хозяивам сейчас совсем не до них. Никто ничего не разберет в этой суматохе, безнаказанность практически гарантированна. Павлом Петровичем овладели силы о существовании которых он и не подозревал, они подхватили и понесли его по чужим каютам. В одной из них  Меликов обнаружил часы, кажется золотые, он сунул их в карман . Стоп! Вот сумка, там могут быть деньги... Павел Петрович так увлекся, что перестал ощущать время, то ли час прошел, то ли пятнадцать минут, так или иначе карманы его мокрого пиджака и брюк  трещали по швам. Чего только не напихал туда Павел Петрович, в его карманах теперь было все; деньги, золотые и серебряные  украшения , но больше всего в его карманах было различных безделушек не представляющих особой  ценности, типа дешевой бижутерии и складных ножей. Все теперь наверх! Но пробегая по коридору Меликов увидел еще одну  приоткрытую дверь, на которой была надпись "кладовая".  Пройти мимо такой двери  Меликов уже не мог, неведомая сила поглотила его целиком и даже частично переварила. Здесь Меликов обнаружил  большие настенные часы, неземной красоты, скорее всего старинные и представляющие не малую ценность. Но они такие большие.  - Да кому будет до них дело если теплоход тонет, может даже спасибо скажут, подумал Меликов,  схватил  часы и что есть духу  рванулся наверх. 
А тем временем наверху , на палубе, матросам удалось снова подать сходни, благополучно эвакуировать с теплохода всех людей и даже остановить дальнейший крен судна, благодаря  мощному насосу, который откачивал воду  быстрее, чем она прибывала. 
От паники не осталось и следа. Команда теплохода действовала четко и без суеты, капитан вышел на мостик, откуда  ему хорошо был виден бак и часть палубы. Пассажиры стоящие на причале номер восемь в оцепенении наблюдали, что будет дальше. Но капитан уже понял, что опасность миновала. И тут он увидел Меликова, который метался по палубе как жеребенок на пожаре. Да но в руке у этого человека его капитанские, любимые часы. Эти часы он купил в Турции за огромные деньги. Турок , который  продавал эти часы уверял, что они куплены еще его дедом у русских эммигрантов в годы гражданской войны в России. Очень долго эти часы висели в каюте капитана, но после ремонта они еще не успели вернуться на свое прежнее место. 
Меликов все еще не понимая , что происходит, выскочил на бак и тут глаза его встретились с глазами капитана. Казалось,  капитан сейчас сожрет его только глазами, такую неистовую ярость излучал его взгляд, что Меликова бросило в жар, он почуствовал жуткую слабость в ногах, таинственные, неведомые силы покинули его, исчезли также предательски внезапно, как и появились.    - Бес попутал- только и смог выдавить Меликов и обречено опустил голову. 
 

Главная страница / Россия / Болгария / Турция / Финляндия / Расскажи где был / Ссылки