Веревочка
Однажды я три года жил в Ленинграде. Теперь
уже я могу не кривя душой написать - однажды , - так давно это было,
что три года кажутся одним длинным днем. Я много работал и старался доказать
себе, что чего-то стою в деле, которое мне трудно давалось. Тем больше
чести, если я добьюсь своего так я думал. Для молодого человека это может
быть и так, и я не жалею о том времени.
Ходить по знакомым я не любил. Иногда мне
хотелось куда-нибудь пойти, но отвечать на вопросы не хотелось. Как твои
дела?... а на самом деле никого не интересовали мои дела, может быть,
одного-двух интересовали результаты моих дел, а результатов не было.
Но я чувствовал необходимость куда-то пойти, чтобы свободно смотреть на
людей, и на меня поменьше смотрели. И я ходил по улицам и смотрел в лица,
которые сильно отличались от тех, к которым я привык... Но это особый разговор.
Потом я шел в Эрмитаж. Мне казалось, что я неравнодушен к живописи, потому
что много читал о художниках, и мне тоже хотелось жить так, свободно,
создавать что-то свое... Но я ни на что путное не был способен, так мне
казалось.
Я ходил по залам и добросовестно смотрел.
Я уже понимал, что дело не в сюжетах, но в чем дело, что главное в картине
не мог понять. В общем я скучал, отмечал мысленно галочки видел, видел...
такие галочки ставят себе очень многие люди, которые регулярно ходят в
музеи, а некоторые даже что-то записывают, бросит взгляд и в книжечку.
Эти всегда меня раздражали о чем тут писать, если я не отличаю одного
художника от другого, и плохое от хорошего. Потом я понял, что плохое от
хорошего сами могут отличить немногие, а хорошее от очень хорошего почти
никто, и картины стоят годами и десятилетиями, пока не появится такой человек.
Один раз я шел себе и шел, и наткнулся
на веревочку. Здесь собирались открыть новый зал, но еще только готовились.
Кажется, это были голландские картины. В глубине, в полумраке суетились
люди, некоторые картины уже висели и выглядели таинственно в случайном
рассеянном свете. Это была другая жизнь картин, которую я раньше не видел,
и я стоял и смотрел. Может быть так они когда-то жили в комнатах и кухнях
голландских купцов, в черных лакированных рамах, среди людей и обычной
их суеты. Мне это нравилось, потому что многие картины не живут напоказ,
им гораздо больше подходит ненавязчивое внимание постоянных жителей, чем
восторги чужих людей, специально приходящих посмотреть на них.
И тут я увидел одну картину, небольшую,
метрах в десяти от меня. Она вся светилась каким-то нежным зеленым светом.
Я подумал, что это случайный лучик падает на нее, но нет, она вся была
в полумраке. Это упрямое свечение цвета остановило меня. Я не видел, что
на ней, не видел деталей, но, кажется, разглядел что-то важное. Как хорошо,
что мне не дали подойти к ней вплотную, и что был полумрак, а не яркий
музейный свет, уравнивающий и обедняющий цвет. В этом ровном ненавязчивом
свечении чувствовалась упрямая сила... Я стал смотреть другие картины
и ничего такого не увидел, пока не дошел до Сезанна, который мне раньше
казался скучным. Тут я увидел то же сияние цвета, и понял, что заметил
что-то не случайное.
А потом я надолго забыл об этой картине,
делал свои трудные дела, доказал себе, что могу - и уехал... Прошло
много лет и я вспомнил тот сумрачный день и картину в полумраке, и эту
спасительную веревочку, которая остановила меня.
Продолжение
Возврат к Содержанию/content/