Эвдаймонизм
Эвдаймонизм или эвдемонизм (от Еudаiмоniа - счастье) - этическое
направление, полагающее своим принципом или целью жизни счастье.
Греческое слово еudаiмоniа, подобно русскому "счастье", обозначает,
во-первых, субъективное состояние удовлетворенности, во-вторых -
объективный условия, так называемые внешние блага, вызывающие состояние
удовлетворенности (здоровье, богатство етс.). Хотя оба элемента,
субъективный и объективный, обыкновенно тесно связаны, однако возможно и
полное их расхождение, т. е. человек может быть несчастным при
наличности всех объективных данных, обусловливающих счастье, и наоборот.
Второе хорошо иллюстрируется индийской сказкой о том, как искали, по
приказанию царя, рубашку счастливого человека, и во всей империи
счастливым оказался один нищий, рубашки не имевший. Сообразно различию
указанных элементов счастья и виды Э. оказываются различными, смотря по
моменту, которому придается решающее значение. Родовое понятие Э.
распадается на два главных вида: гедонизма, усматривающего счастье в
индивидуальном наслаждении, и утилитаризме усматривающего счастье в
возможном благополучии большинства людей, причем центр тяжести
естественно передвигается от индивидуума в социальную сферу и от
субъективизма - в область объективных условий благополучия. Вся
древнегреческая этика носит на себе характер более или менее
эвдаймонистический, причем чистый гедонизм (киренаиков) постепенно
заменяется "моралью расчета" и допускает, наряду с своей эгоистической
основой, мотивы альтруистического характера. Так например, этика Платона
и Аристотеля далеко отошла от эгоистического гедонизма Аристиппа;
однако, основа этических воззрений обоих гениальных мыслителей остается
эвдаймонистической. Платон (в "Филебе") и Аристотель в "Никомаховой
этике" нисколько не сомневаются в том, что еudаiмоniа есть принцип
этики, и расходятся с киренаиками лишь относительно средств достижения
счастья. Оба мыслителя сознают слабость эгоизма, как основы морали: в
изречении Платона, которое он охотно повторяет - "лучше терпеть
несправедливость, чем быть несправедливым", - яснее всего чувствуется
стремление к освобождению этики из оков эгоизма и Э. Христианская мораль
представляет собой разрыв с античной, узко-национальной и индивидуальной
нравственностью. Нравственность греков, сколько бы они не заблуждались
относительно принципов её, может быть названа автономной, ибо понятие о
счастье ставится в прямую зависимость от человеческого творчества;
христианскую мораль следует назвать гетерономной в том смысле, что её
этические нормы и понятия о счастье стоят в зависимости от религиозных
представлений, данных Откровением и поэтому независимых от разума.
Христианство изменило воззрение на формальную сторону этических норм и
на их происхождение, но в содержании удержало эвдаймонистический момент,
сделав его трансцендентным. Счастье, как цель, определяющая человеческую
нравственность, достигается в ином мире, в котором нет разногласия между
нравственным достоинством и его естественным результатом - счастьем. Но,
сделав эвдаймонию трансцендентной, христианство, вместе с тем должно
было признать негодность эгоистической и гедонистической морали в
пределах мира явлений. Действительно, ежели нравственные нормы суть
веления Бога, проистекающие из Его природы, то они должны иметь
абсолютное значение и тем самым исключать принципы, с ними не
согласимые. Таким образом, гедонизм и более утонченная его форма -
"мораль расчета", взвешивающие и оценивающие различные виды наслаждения
с точки зрения рассудка и пользы для индивида - оказались упраздненными.
Универсальный характер христианства и социальная его тенденция сделали
невозможным возвращение к Э. в форме индивидуальной, и попытки
восстановления Э. по необходимости должны были принять форму
утилитаризма, видящего цель жизни не в индивидуальном счастье, а в
счастье возможно большего числа людей. Вся этика западноевропейских
народов по своему содержанию остается христианской и в будущем нельзя
предвидеть изменения этих принципов. Ницшеанство, отвергающее содержание
христианской морали, не дает почвы для развития этических начал, ибо
представляет собой чистейший натурализм, т. е. отрицание не только
христианской нравственности , но и нравственности вообще. Современная
этика, оставаясь по существу христианской, с ослаблением веры в
догматику, а также в личное бессмертие, должна была устранить или
ограничить эвдаймонистические элементы христианской морали, на которую
указано выше. Сверх того, в этических учениях все более и более
выступает на первый план социальный момент, отнюдь не противоречащий
христианству. Если, таким образом, в содержании нравственного сознания
человечества не произошло в течение почти 2-х тысяч лет существенных
изменений, то нельзя того же сказать относительно формы. Обоснование
этических требований естественно должно было стать иным, чисто
рациональным, т. е. не зависимым от религиозных представлений. В этом
отношении Канту принадлежит большая заслуга, не в том, что он пытался
обосновать религию нравственностью, - дело , на наш взгляд, безнадежное,
- а в том, что он оправдание этических требований искал вне сферы
религиозной.