Михайлова Н.В.
Женский дискурс:
эмансипация или мифологизация?
Только о девушках и низких людях труд-
но заботиться. Если вы приблизите их,
они становятся нескромными, если вы
держите их на расстоянии, они жалуются
Конфуций.
Женщина не существует.
Ж. Лакан.
Вероятно, у одной группы читающих название данного текста вы-
зовет скептическую усмешку, у другой - безразличный зевок, у треть-
ей - резкое негодование: перечислять качество реакций можно до бес-
конечности. Проблема скорее заключается в своевременности текста с
подобной тематической территорией. Какова степень его актуальности?
- или вопрос был задан со слишком утилитарных позиций? Но ведь
расцвет первой волны борьбы за эмансипацию как раз совпадает с
оформлением утилитаризма в теоретическое учение? Следовательно,
весь пафос женского движения редуцируется к обыденному получению
выгоды путем ультимативной линии поведения? А если дело в сакраль-
ном поиске категорически иного мироощущения, присущего половине че-
ловечества, ранее не имевшей голоса, ныне же заговорившей на все
лады сразу? По правде сказать, ни один из поставленных вопросов не
достоен получить хоть какой-нибудь ответ.
Задать вопрос - означает произвести имплозию смыслов на по-
верхности вопрошаемой представленности, положить конец ее сиротли-
вой бесхозности, вывести на освещенную ойкумену знания. Сегодня не-
кого спросить /да и спросить не с кого!/. В ответ слышится гул го-
лосов, не сочетающихся по диапазону, фоно-эффект проходит звуковым
смерчем и затихает, поглощенный акустическими устройствами. Спро-
сить о женщине некого, точнее: о ней расскажут слишком многие, но
каждый будет иметь ввиду конвенционально сложившуюся структуру, ко-
торую принято именовать женщиной. Поэтому с самого начала следует
оговориться - в дальнейшем дискурсионным практикам подвергнется ис-
торически сложившаяся структура, претерпевающая в последнее время
/а именно, на протяжении двух веков/ постоянное корректирование и
одновременно требующая своей легитимации: ее кодовое название -
женщина. Еще одно категориальное допущение - нетрадиционность пред-
ложенной структуры: при достаточно четко выписанном ядре /физиоло-
гические особенности, линия поведения, сфера применения и т. д./ -
деконцентрация, размывание границ /женские ценности, этика, логика
и т. п. - споры о них не утихли и по сей день, а напряженность
проблемы объясняется гетерогенностью методологических установок и в
то же время отсутствием в них универсального принципа /как-будто
универсализму суждено сыграть роль панацеи//.
Разомкнутая структура неизбежно стремится к самоликвидации:
нечто вроде техногенного суицида. Уничтожение строгой классифика-
ции, смещение многоуровневой системы иллюстрируются "мужскими" эле-
ментами в женской моде, толерантностью манер, перераспределением
социальных и интимных ролей; последнее, что традиционно идентифици-
рует женщину как таковую - материнство /правда, киноиндустрия в
своих фантастических видениях продемонстрировала деконструкцию
единственного "стойкого" звена структуры - по счастью, это всего
лишь киноиллюзии/. Общественные движения за запрещение абортов и
усиление опеки над материнством настойчиво пытаются своими акциями
удержать от распада рассыпающуюся у всех на глазах структуру-женс-
твенность /к чести кинопромышленности необходимо отметить ее адек-
ватную реакцию на подобные социальные явления - но об этом, если
придется к слову, позже/.
Процесс самоликвидации нельзя отождествить с капитуляцией, он
скорее напоминает мутацию /и на физиологическом уровне, и на интел-
лектуальном/, в ходе которой совершается не смена парадигм, /прес-
ловутые диалектика, оппозиционность и противостояние по-прежнему
организуют дискурс мутирующей структуры-женственности/, а спарива-
ние прежних, но хронически больных стратегий мышления, конструиро-
вания субъекта, морально этических установок, в результате чего на
свет появляется хтоническое чудовище феминизма, больше соответству-
ющее архаическим фантасмагориям, чем современному изощренному /даже
"извращенному"/ фантазму.
О чем здесь речь? Да лишь о том, что декларируя отвращение к
общепринятому порядку, выдержанному в маскулинных тонах, феминизи-
рующие авторы /как правило, относящиеся к структуре-женственность/
становятся в оппозицию и тем самым укрепляют маскулинистическую
культуру, в рамках которой и существует описываемая структура. Ко-
нечно, они зачастую объявляют отсутствие у себя каких-либо "крово-
жадных целей", стремятся "создать новый ракурс интеллектуальности".
Но в том-то и дело: создавая, строя, концептуально оправдывая свои
поступки /в общем, легитимируя _свои_ корреляты знания, патентуя их
открытие/ феминизм способствует оформлению современного мифа женс-
твенности; прежняя, отнюдь не совершенная структура утрачивает во
многом смысл, обращаясь в мифе в полую форму. Важно подчеркнуть
глубокий трагизм этого мифа, заключающийся в его маскулинистской
приверженности. Как бы авторы феминистского толка не уклонялись от
фоно-фаллоцентрической культуры, они к ней и вернулись - нет, не
так: они сконструировали гиперфаллоцентрическое видение мировиде-
ние, претендующее на высочайший уровень мифологизации.
Дальнейшее текстовое пространство будет заполняться в соот-
ветствии именно с этим выводом, т. к. на данной стадии он еще слиш-
ком суггестивен и требует если не развернутого спекулятивного дока-
зательства /оно, несомненно, ввергнет нас в эпицентр фаллического
мифа/, то ряда примеров, взятых из самих текстов с феминистской
спецификой. Здесь самое время очертить круг используемого материала
и объяснить некоторую предвзятость в его выборе. Феминизм - понятие
двухуровневое: с одной стороны - это общественное движение, имеющее
свои информационные органы, выпускающее множество деклараций, про-
водящее конгрессы и издающее итоговые коммюнике; с другой - комп-
лекс теорий, окрашенный социальными, философскими и психологически-
ми оттенками. Первое явление феминизма значимо в историческом ра-
курсе, при рассмотрении становления структуры женственности; одна-
ко, так ли уж остро стоит вопрос об "этапах" ее оформления? Хотя
справедливо будет отметить значительную долю социологических изыс-
каний в теоретической нише феминизма /это одна из его характерных
черт/. Наибольший интерес представляют тексты, написанные в русле
постструктурализма и проводящие, как им кажется, подрывную деятель-
ность относительно фаллического мышления. В какой-то степени "женс-
кое письмо" действительно разрывает когерентность маскулинистских
знаковых оборотов, но смешав иерархию одних позиций, оно с бравым
самодовольством вводит другую гипероппозицию: до сих пор всех за-
бавляло /а кого-то умиляло/ противопоставление мужского - женскому,
духа - телу, правого - левому, теперь оппозиции сместились, благо-
даря введению в их структуру элемента "гипер": мужское - гипермужс-
кое, дух - гипердух и т. д.
Кроме работ самих авторов-феминисток / Дж. Гримшоу, Ю. Кристе-
ва/ нельзя оставить без внимания тексты современных мыслителей, так
или иначе высказывавшихся по поводу "эротизма", "сексизма", "женс-
твенности" и т. п. /Ж. Батай, Ж. Бодрийар, Ж. Делез, Р. Барт/. Не-
кое подобие верности постструктурализму прослеживается на примере
трактовки мифологичности структуры-женственности, репрезентируемой
текстами "женского крыла" пишущей "братии". Миф как коммуникатив-
ная, конвенционально выверенная система безотказно работает на тер-
ритории пост-мысли. Навести матрицу мифологемы на выбранную струк-
туру - единственная возможность, пользуясь конденсатами нашего язы-
ка, выйти из гипноза маскулинизма, не ударяясь в другую крайность и
избежав двойного влияния. Но вступив на тропу мифа, либо принимаешь
его безоговорочно, либо производишь его деструкцию, взяв на себя
полномочия мифолога. Вряд ли обе позиции окажутся подходящими: миф
женщины создан задолго до нас и не в наших интересах производить
его разоблачение. Существовать внутри структуры, испытывать на себе
все перебои в его работе и вместе с ней претерпеть трансфертный пе-
реход - кто способен пойти на подобные "испытания" и не удариться
затем в "мемуарный" жанр или, что еще хуже, - в саморефлексивное
чудачество? - видимо одному дискурсу по силам поставленная задача;
тогда последуем за ним, не сопротивляясь и не предписывая никаких
установок и условий, в противном случае тексту будет грозить аббе-
рация, двусмысленность обернется бессмысленностью, коннотативный
ряд сменится механически сцепленными, до боли знакомыми знаками.
Последнее вводное замечание, относящееся к состоянию структу-
ры-женственности. Его достаточно сложно объективизировать теорети-
чески; метафора на языковом уровне - удачный эквивалент дефиниции,
поэтому сначала отметим: структура "подвешена в воздухе", в ее рам-
ках классификации, распределению, описанию и т. д. подвергается
нечто, никогда не присутствовавшее, это даже не структура структу-
ры. В действительности /хотя большой вопрос, что понимать под дейс-
твительностью/ нет такого аналога, который соответствовал бы струк-
туре-женственности /если не считать ребра Адама/. Женщина - искусс-
твенно выращенный продукт маскулинистской культуры /по крайней ме-
ре, образ женщины, постоянно встречающийся на улицах, в печатных
изданиях и на телеэкранах/, она - программа, сканированная с по-
верхности структуры, бодрийаровский симулякр четвертого порядка,
скрывающий факт своего несуществования; и может быть насилие в со-
циальной и интимной сферах не идет ни в какое сравнение с насилием
симуляционным.
Всякое замечание о "таинственности" женщины, о ее "природном"
тяготении к утаиванию истины одновременно пародийны и кощунствен-
ным. Тайна заключается в отсутствии носителя сакральности; характе-
ристика женщины как природного начала перечеркивается ее техноген-
ным производством; стихийность, спонтанность, эмоциональность выве-
ряются словно лекарственные дозы. Впрочем, достаточно метафоричес-
ких сравнений, пора конструктивно обсудить, отчего одна из состав-
ляющих самой глобальной оппозиции "мужское" - "женское" оказалась
искусственно "оживленным" зеркальным отражением другой компоненты?
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Как ни стараются изжить историческое развертывание смыслов в
пользу теоретического дискурса, без определенной перспективы, исто-
рического горизонта и выделения этапов не обойтись. Правомерен воп-
рос: почему? Что несет с собой мыслительная эклектика? Неужели дух
Просвещения все еще крепко держит свои позиции? Здесь происходит
смещение двух разных понятий "исторического" и "историзма" /поппе-
ровская традиция различения этих категорий в данном случае не учи-
тывается/. Историзм провозглашает всеобщность мета-повествований
/нарративный тоталитаризм/, легитимацию знания, связанного с идеей
научного и социального прогресса: глобализм и фундаментализм явля-
ются генетическими уродами, порожденными историзмом. Исторический
же дискурс преследует совсем иные цели: на территории мысли с его
помощью расставляются метки, ориентирующие теоретический дискурс в
хаотичном скоплении фактов. Историческое повествование если не раз-
решает проблему репрезентации мысли, то переводит ее на более ус-
тойчивую почву исторически достоверных событий;предлагается бесхит-
ростная операция - скомпоновать выдернутые из различных сфер факты
в определенной последовательности и продублировать заключение авто-
ра того или иного текста. Предложение заранее провокационное, но
дающее неплохие результаты. Второе положение, оправдывающее необхо-
димое присутствие исторического элемента, связано с "онтологичес-
кой" установкой автора. Оперировать фактами означает играть ими,
оставаясь на поверхности мысли, горизонтально раскручиваясь, а не
пробуравливая пласты, уподобляясь кроту. Тех, кто скептически отно-
сится к "легкому" стилю и предпочитает нагромождение тяжеловесных
фраз, можно отослать к одному меткому замечанию Делеза: "Кольца
змеи более запутанны, чем подземные ходы крота". (1)
Учитывая оба момента, прежде всего обозначим временные рамки
материала, подвергаемого исследованию. Одним из первых декларацион-
ных документов феминизма выступает работа Мери Уоллстоункрафт "За-
щита прав женщин", датированная 1792-м годом, именно с конца восем-
надцатого столетия и начинается процесс субъективации женщины, при-
ведший в наши дни к ее мифологизации. Весь предыдущий период вполне
укладывается в формулу становления структуры-женственности, форми-
рования наиболее распространенного психологического, физиологичес-
кого и интеллектуального типа женщины. Помимо исторической границы
требуется провести и географическое деление. Несомненно, важны эт-
нические и расовые особенности оформления структуры в различных ре-
гионах; дабы текст смог дойти до некоего рубежа, ограничим поле
размышления Европой.
Объявив восемнадцатый век началом конструирования женского
субъекта, легко попасть под высказанный М. Фуко в "Словах и вещах"
контртезис, провозглашающий: человек - изобретение недавнее и конец
его, быть может, не далек. Следовательно, нет ничего экстраординар-
ного в появлении феминистического движения, оно соответствует всему
строю культуры? Весьма парадоксально: ведь феминизм клеймит маску-
линизм и одновременно совпадает с его организующими установками.
Отныне он тактически продуманно лишает общепризнанную структу-
ру-женственность ее смыслового наполнения, превращая ее в форму, в
манекен, ожидающий новых концептуальных вливаний, вырабатывающихся
в "лабораториях" пишущих дам /полностью мифологическая формула бу-
дет описана чуть ниже/. Существует еще одно "непроясненное" место в
теоретической базе феминизма; он достаточно определенно связывает
себя с постмодернистскими течениями, объявляя даже большую последо-
вательность в своих текстах, чем у мужчин-постмодернистов, опуская
при этом категориально важное допущение. Кроме критики эстетики
Просвещения постмодерн отличается ощущением крайней усталости,
утомленности, удрученности от вынужденного пребывания в центре вни-
мания. Постмодерн - это принцип ускользания, толстого слоя грима.
Предшествующая ему европейская мысль так или иначе повторяла опыт
Сократа, проповедывавшего на улицах Афин, этого мрачноватого враче-
вателя, теребившего афинян в их языческо-несведующем состоянии; че-
ловека, находящегося под пристальным вниманием, провоцирующего воп-
росы и разрушающего ответы. Современная философия не забыла Сокра-
та, однако ее опыт - это опыт того, кто выпил цикуту, принеся в
жертву Асклепию петуха, в благодарность за излечение от жизни.
Постмодерн оставил пустой орхестру греческого театра и фемини-
зирующие писательницы не замедлили ее занять, во многом заново пов-
торяя пройденный путь. Подтверждением этому служат их тексты, вме-
щающие в себя и критику "патриархального традиционализма", и телео-
логические установки, сопряженные с "универсализмом" и "абстракт-
но-познавательной ориентацией": "...смысл "феминистического вызова"
в разоблачении традиционного типа научности, который в ряде случаев
принципиально связан с отказом тематизировать собственные посылки".
(2). Обличая сексизм и порнографию, "дамская" теория сама "раздевает
себя" на глазах у изумленной публики /простите за излишнюю нагляд-
ность, но точнее не скажешь/.
Примерно до конца восемнадцатого - начала девятнадцатого сто-
летий структура-женственность пребывала в состоянии самоконструиро-
вания, саморазвития и т. д. Женский дискурс исключался из прост-
ранства знания и это стало благодатной почвой для скрытого, непро-
явленного размывания границ и "водоразделов" фаллоцентрической
культуры. Как только структура-женственность добровольно отказыва-
ется от смыслового наполнения и концепция феминизма начинает наби-
рать обороты, возможность "перевести женственность по другую сторо-
ну черты и смешать термины оппозиции" /Бодрийар/ превращается в
утопическую и раздражающую болтовню. Отныне любые теории "женского
письма", женские способы означивания, женский эротизм лишь способс-
твуют дальнейшей мифологизации женственности, трансформации интим-
ного, находящегося всегда где-то на изнанке бытия, в гипертрофиро-
ванную симуляционную систему.
Нет необходимости идеализировать прошлое женщины и оплакивать
ее настоящее: ни в первом ни во втором случае о ней речь не идет,
практикам текстового анализа подвергаются конвенциональные, дистри-
бутивные единицы. Они расположены "по ту сторону добра и зла", и
если у кого-то та или иная дефиниция вызовет симпатию, подобные ак-
сиологические выпады объясняются индивидуальными склонностями чита-
ющего, а не пристрастиями репрезентатора.
Расставив все точки, обратимся к наиважнейшей проблеме, о ко-
торой было заявлено еще в начале текста: субъективация женщины,
окультуривание ее в качестве субъекта. Способы субъективации, при-
меняемые к ней, в большинстве случаев укладываются во всеобщую схе-
му конструирования субъекта, однако, есть и некоторые новшества,
чье использование возможно исключительно в рамках структуры-женс-
твенности, особенно ее трансформации в форму. Дабы не увязнуть в
разнообразии материала, для исследования выбраны четыре операции.
После их оглашения правомерно возникновение вопроса об их временном
несоответствии выбранной проблеме. Что здесь имеется в виду? -
практики субъективации в роли неких общественных установок сущест-
вовали и до конца восемнадцатого столетия /в нашем случае/, но
пройдя через фильтр дискурса, общепризнанные нормы теряют смысл
жизнеорганизующих устоев, сублимируя в принципы построения субъек-
та. Старые понятия принимают новое звучание, ранее являя собой пре-
цессию будущих потрясений. Поэтому в качестве примеров взяты следу-
ющие средства сегрегации /назовем их так/:
1 - именование
2 - сексизм
3 - конъюнктура моды
4 - симуляционная репрессия
Порядок способов воздействия на структуру-женственность не оп-
ределяется временным отношением, интенсивностью влияния и чем-то
еще в этом роде. Они расположены согласно убыванию явленности их
присутствия, т. е. первые три практики находятся примерно на одном
уровне /с небольшими градациями/ признания обществом их существова-
ния. Действительно, документы, гендерные роли и новации в моде дос-
таточно четко прослеживаются в непосредственном общении людей и в
текстовых аналогах. Симуляционная же репрессия признается в редком
случае, и это легко объяснить: допустив ее наличие, придется либо
объявить все комбинаторные модели симуляционными, либо сменить их
на иные /на какие?/ - обе перспективы не из приятных.
1. ИМЕНОВАНИЕ. По сути, в структуре-женственности всегда дейс-
твовали две силы: центростремительная и центробежная, созидающая и
разрушающая, разоблачающая /вернее, требующая разоблачения/ и дис-
симулирующая. Первая "ипостась" флегматично подчинялась "зову вре-
мени" и приняла субъективацию за должное, вторая - сопротивляется и
по сей день, делая это все так же незаметно, ускользая в любую под-
вернувшуюся щель.
Имя - неоднозначное явление в культурном пространстве. Сейчас
оно представляет интерес с позиции конкретизации: именно Эта женщи-
на и никакая другая. Имя женщины, раз и на всегда ей данное, обязы-
вает ее к выполнению разнокачественных ролей: жены, матери, сестры.
Иокаста, признающая единичность своего имени, фиксирует все возмож-
ные отношения с окружающими, замирает в социальной статике и этим
обрекает себя на кровавую жертву. Иокаста - жена Лайя, Иокаста -
сестра Креонта, Иокаста - мать Эдипа - круг смыслов замкнулся и из
него не вырваться хотя бы потому, что она получила исчерпывающее
определение посредством именной идентификации: микроструктура, го-
товая подорвать сложившиеся связи или, наоборот, пожертвовать собой
ради их нерушимости, достигла своего зрелого состояния. В любом
случае под сомнение ставится не акт именования, а коммуникатив-
но-родственная линия. Женщина, стремящаяся к закреплению за собой
конкретного имени, намеренно выдвигает на первый план акт инцеста
как своего рода повод к само-пожертвованию. Иокаста ни на мгновение
не отказывается от своего имени; если бы ей это пришло в голову,
инцест оказался бы амбивалентен отсутствию кровосмешения. Данный
тип структуры-женственности с полным правом можно отнести к потен-
циальным самоубийцам /литература предлагает множество примеров та-
кого рода, чего стоит небезызвестная Кармен/.
Женщина, выступающая против жертвенности, разрушающая устано-
вившиеся связи и обвиняющая сторону, подтолкнувшую к инцесту /муж-
чину/ - рьяная феминистка - являет собой изоморфную структуру-женс-
твенность. Конкретная жертва сменилась абстрактным закланием у ал-
таря общественной справедливости, вопиющей о равноправии искусс-
твенно воссозданной структуры с пространством, ее вмещающем. Оба
женских типа укрепляли в течение предшествующих веков обывательское
представление о слабой половине человечества, включающее в себя
весь спектр расхожих критериев: истеричность, покорность, спонтан-
ность, эмоциональность и т. д. /кстати, теперь совершенно ясна не-
лепость подобных оценок/. Понятие жертвы консолидирует вокруг себя
сопутствующие элементу, делает работу системы отлаженнее, тем самым
совершенно удовлетворяя техногенный характер структуры.
Субъективация носит тотальную окраску и спорить с этим нет
смысла /спор опять-таки выводит дискуссирующих на обозреваемую по-
верхность, в свою очередь субъективируя их/. Впрочем, избежать опе-
рационального именования можно, правда. путем деконструкции и де-
территоризации. Следующий момент исследования - пример диссипации
акта субъективации, когда уничтожаются правила двусторонней игры
/мужчина - женщина/ и вводятся гетерогенные элементы, дублирующие
партнеров и не позволяющие поставить финальную точку в отношениях.
Игнорирование родового имени, позволяет расстаться с континуумом
маркировки, резко разделяющей сферы доступного и запретного. Мно-
жественность имен /даже не имен, а мимолетных прозвищ/ децентрали-
зует понятие субъекта, вводит принцип маскарада в бинарную оппози-
цию. Женщина-линейная-структура уступает место многоуровневой кон-
фигурации. Каждое новое имя референциально своему лицу. Женщину "не
поймать за руку", она не способна ничем пожертвовать, вернее, жерт-
вуя очередным именем, она сублимирует в следующее и так до беско-
нечности /здесь все зависит от развития фантазии у мужчины, дающего
женщине имена по ее просьбе/.
Инцест уже не нарушает вертикальной линии родства; ее топогра-
фические знаки декодированы и деконтекстуализированы. Инцест повер-
гает ее в ризоматическое состояние, отметая всякую возможность ре-
лаксации структуры. Диссипативный строй акта кровосмешения снимает
остроту субъективации, расщепляет личность, претендующую на целост-
ность и внедряет язык шизоанализа, на котором "говорят" "тела без
органов", причем делают они это отнюдь не в привычном для всех сти-
ле - без исповеди, без назидания, без критики, "а на шизо-языке
чуждых новых слов, где образы накаляются и внезапно изменяются, где
лица предпочитают избегать свои головы, где "ровное пространство"
примитивных кочевников впредь будет сталкиваться с "волнообразным
пространством" деспотического капитализма и где технологии контро-
лируемости времени восстают против ретерриториализации кодов прост-
ранственно-контролирующих технологий" (3).
Центробежные и центростремительные силы влияют на структу-
ру-женственность в одинаковой степени. Такая пропорциональность
способствует каждый раз искусственной регенерации структуры. Проти-
водействие равно воздействию, разоблачить женственность в силах
лишь дискурсивная практика. Оправдано ли разоблачение, граничащее с
порнографией?
2. СЕКСИЗМ. Ярчайшей иллюстрацией симуляционности всей струк-
туры-женственности и пародийности ее репрезентаций /если, конечно,
о них еще можно упоминать, т. к. их следы все меньше проявляются на
негативе реальности, уступающей место гиперреальности/ оказываются
слова Джейн Лаззар, приводимые Линдой М. Гленком в своей работе
"Женщины и дуализм": "Чтобы избежать самого ироничного из пораже-
ний, в котором мы /женщины/ объединяемся с мужчинами в их способе
полужизни - автономность за счет близости, - мы должны постараться
не потерять то, что имеем", - пропаганда независимости, понимаемой
в банально-узком срезе отказа от близости, создание замкнутой
структуры наподобие тоталитарного государства, а следовательно, лю-
бое спекулятивное измышление, рядясь в облик реального, становится
бесплодным, фригидным, механически сцепленным набором смыслов. До
каких же пор философия, да и всякая работа мысли будут оставаться
невинными девственницами, вышивающими гладью постельное белье бес-
сознательному?
В свете вышеизложенной сентенции, увы, распространенной, но
вводящей в заблуждение, необходимо внести категориальную ясность.
Женщины как субстанциональной установки нет, ничто не подпитывает
левую сторону противоположностей, известных со времен Пифагора
/древние китайцы были прозорливее европейцев, отказавшись от разде-
ления Инь и Янь, приняв их за единый эстетический импульс, не нуж-
дающийся в практике трансцендирования, дисциплинирования и техноло-
гизации/; прав Деррида, говоря: "Истина - это женщина", и та, и
другая могут быть "объективированы" только метадискурсом; отступив
чуть в сторону от нарративов, истинность и женственность демонстри-
руют свой конвенциально структурный характер.
Итак, раз нет женщины - нет и сексизма как подавления и вытес-
нения. Создается иллюзия разрешения проблемы, хотя нельзя упускать
из вида присутствие структуры-женственности, обусловливающей выра-
щивание женского субъекта посредством сексизма. Обвинения в адрес
порнографической литературы, якобы "изображающей женщину существом
с единственным желанием - быть порабощенной", - явно не состоятель-
ны. Порнографическая индустрия всего лишь производит макеты субъек-
тивации структуры-женственности, разрабатывает технологии.
Выступление феминизма против сексизма, совпадающего по его
мнению в современном обществе с порнографией, крайне непоследова-
тельно, т. к. он сам всеми силами способствует субъективации, пред-
лагая дискурс "женского наслаждения".
Сейчас возникла потребность сделать некоторое теоретическое
отступление-разъяснение. Что больше всего раздражает в сексизме?
-дискриминация по половому признаку, обусловленная биоидными причи-
нами. Сексизм уподоблен орудию дознания, используя его можно "выр-
вать клещами" истину из женщины - это и есть суть патриархального,
классически-рационального мифа /непростительная оплошность участниц
феминистического движения - забыть основной тезис философствования,
предопределившего европейский рационализм: "... а чем больше /душа/
вдается в чувства, тем более делает человека похожим на скота"/.
(4). Попытки отказаться от сексизма не деконтекстуализируют фалло-
центризм, а инвестируют его, ревалоризируя "чистоту знания".
Истинная нейтрализация сексизма как практики воздействия проис-
ходит в его дискурсе, т. е. переведенный на дискурсивную поверх-
ность, сексизм теряет прикладной смысл и становится автономным, са-
модостаточным императивом. Мужчина и женщина в равной степени игра-
ют роль средств дискурса сексизма; они не бинарные оппозиции, а
сингулярности в текстовом пространстве; сексизм - не орудие, а
цель, чье достижение детерминировано когерентностью сингулярностей.
Теперь очевидно: выделение дискурса "женского наслаждения"
окончательно мифологизирует структуру-женственность. Множествен-
ность женского эротизма, ее эрогенные зоны водворяются дискурсом на
поверхность, где желание через выговаривание разряжает напряжен-
ность сенсибильных точек, нивелируя их; метафоричность языка обра-
зует гипер метафору, т. е. все тот же миф. Вот к чему приводит на-
писание текстов и разработка теорий женского письма - к интеллекту-
альному дематериализованному сексизму. Безусловно, желание проти-
востоять мифологизации молчанием не поможет выбраться из двусмыс-
ленности. Однако, работая в рамках Этого языка, остается, действи-
тельно, только одно - промолчать, дабы не удариться либо в пош-
лость, либо в глупость, которые зачастую сопровождают друг друга.
Последняя интуиция, обращенная к сексизму, напрашивается сама
собой, т. к. невозможно проигнорировать источники, поднимающие
"знамя сексизма по флагштоку". Интуиция опирается на трактовку жен-
щины-матери, прослеживающуюся в подобной литературе; Ж. Делез пред-
лагает следующие определения трем типам матери /они касаются мазо-
хистских представлений, но вполне годятся и для обобщенного интерп-
ретирования/: гетерическая, эдипова и оральная. Не вдаваясь в под-
робности их отличий, отметим основное: женщина-образ, сканированный
со структуры-женственности, в первую очередь является носительницей
парадигмы размножения, она - "производительница себя самой как жен-
щины и как пола" /Бодрийар/. Именно сквозь эту позицию происходит
рефракция наслаждения и эротизма женщины, только так она может быть
"желанна", собирая вокруг себя организующие понятия "эрос" и "тана-
тос", в этом оплот ее присутствия, но в противовес возникает другое
провокационное предложение: отрешить женщину от ее последней иден-
тификационной характеристики, провести чудовищный процесс отчужде-
ния ее от материнства. Каковы окажутся результаты? - рухнет один и
з самых живучих мифов или воскреснет пра-архаическое чудо, воспри-
нимающее эротизм как цель, наслаждающееся телеологичностью процес-
са?
3. КОНЬЮНКТУРА МОДЫ. Третья практика субъективации выбрана не
для обособленного изучения, а в качестве референта к вышеизложенным
тезисам. Само понятие "мода" употребляется здесь в узком, специфи-
ческом смысле: модная одежда - конструктор стилизации человеческого
тела. Такое преднамеренное ограничение в трактовке категории "мода"
обусловлено магистральной задачей текста - продемонстрировать "до-
феминистское" состояние структуры-женственности, соотнести ее с ак-
том конструирования женского субъекта и обозначить два амбивалент-
ных процесса, происходящих в рамках структуры: мифологизацию ее
смыслов и разрушение /если угодно, эмансипацию/ ее элементов. Сводя
весь дескриптивный аппарат к указанной цели, следует остановить
внимание на автономном значении используемого материала, поэтому
предварительно речь пойдет о производстве первых модных печатных
изданий и швейных мануфактур связано с мутационными тенденциями в
структуре-женственности.
Не секрет, что в докапиталистические эпохи одежда представляла
собой не утилитарный предмет, а целое состояние, хранимое с особой
тщательностью и передаваемое по наследству /элемент традиционалист-
ского уклада жизни/. Континуум владения прерывался изменениями,
спровоцированными демографическими, экономическими, политическими и
даже экологическими причинами. Один и тот же силуэт долгое время
оставался неизменным эталоном, одежда не столько отвечала утилитар-
ным требованиям, сколько проводила четкие границы и различения меж-
ду сословиями, "кастами", а следовательно, и полами /гендерные роли
вполне укладываются в систему кастового деления/. Чем традиционней
общество, тем сильнее в нем приверженностей к внешнему отличию.
Ручная работа лишь подчеркивала разницу в пошиве дамской и мужской
одежды /в Чехии 14 века мужское платье шили исключительно мужчины/.
Постепенно в Европе стала сдавать свои позиции сословная иерархия,
но быстрее всего эта капитуляция отразилась на мире моды и в первую
очередь были смешаны, смещены различия между женским и мужским кос-
тюмами.
Структура-женственность получила двойную инъекцию. Вначале це-
ховое производство уступило место машинному, сводящему на нет инди-
видуальность. Мода требовала типичности и всеобщности; тогда ей на
помощь пришли периодические модные издания /первый журнал "Cabinet
des Modes" стал издаваться в 1785 г./, выкристаллизовывавшие в те-
чение многих лет характерные особенности женского поведения и пред-
лагающие ныне конкретные типы /например, женщина-вамп или женщи-
на-подросток/, разработанные до мельчайших подробностей /от цвета
волос до высоты каблука/. Следующая прививка привела к сильному за-
имствованию /а иногда совершенному копированию/ деталей мужского
костюма. Это не одно проявление женской страсти к переодеванию и
маскараду. Мужские детали в дамском гардеробе - последний, отсутс-
твующий ранее аспект мифологизации.
Разрушение классически-традиционных стандартов ведет не к
"разгерметизации" фалло-логоцентрической культуры, а к мифологиза-
ции одной из сторон оппозиции и, соответственно, к гиперреальности
противоположной структуры. На сегодняшний момент в дискурсе моды
произошло сцепление элементов мифа; структура-женственность изгнана
из своего последнего смыслового приюта - материнства, ведь принципы
пошива мужского платья, перейдя в правила покроя дамской одежды,
наделяют ее сексуальностью, которая, как известно, бывает только
мужской. Абсолютный миф. Интересен опыт склонных к переодеваниям
дам, подражавших мужчинам, но идентифицировавших себя при этом с
женщинами /наиболее показательна судьба Жорж Санд - Авроры Дюпен,
баронессы Дюдеван/. Дискурсу сексизма не по силам произвести дест-
рукцию структуры-женственности, он все равно вращается вокруг одной
и той же координаты - женщины-матери, "производительницы себя как
пола". Но дискурс моды без особых усилий аннулирует смысл материнс-
тва, подготавливая пустую форму для порождения мифа.
Следует констатировать факт, что в архаичных обществах, где
преследовали смертной казнью того, кто носил одежду, принадлежащую
другому полу, структура-женственность наименее подверглась мифоло-
гизации. Окончательно сложившийся миф был бы невозможен без протес-
тов врачей, бьющих тревогу по поводу увеличения смертности женщин
из-за ношения корсетов, без вызывающего поведения коротко подстри-
женных девиц. Однако, вырвавшись из-под "гнета" маскулинизма, смог-
ла ли женственность создать "новый ракурс интеллектуальности" пос-
редством дискурса моды? - без комментариев...
4. СИМУЛЯЦИОННАЯ РЕПРЕССИЯ. Бэтти Фридан: "Неспособность пол-
ностью реализовать возможности своего существования как патологии
женщины не была изучена, поскольку это считалось нормальной женской
установкой"(5). Т. Клименкова: "Говорить о "дефектности" женщины
можно лишь в смысле наличия особой ситуации, возобновляющей условия
постоянного вменения женщине некоей "прошлой дефектности" с исполь-
зованием каждый раз исторической инерции, которая сама по себе пре-
пятствует осознанию того, что произошло" (6). Роджер Т. Эймс, Дэвид
Л. Холл: "Альтернатива культурного развития требует, чтобы женщина
принималась на ее условиях, чтобы ей задавали ее вопросы, оценивали
по ее стандартам и допускали ее право на цельность" (7).
Совсем неплохая идея - свести все декодирование четвертой
практики субъективизации к бесконечному цитированию феминистских
текстов: симуляционность обвинений и симуляционность оправданий
сквозят в каждой строчке. Чаще всего встречаются два типа претензий
к структуре-женственности /причем, оба взаимообратимы/: пассивность
женщины и, как следствие, ее "дефектность"; именно с ними борются
феминистки, доказывая активное начало, присущее их структуре, и го-
воря о женском комплексе добродетелей. Позвольте однако заметить,
что спор в корне безоснователен, ситуация подавления алогична, т.
к. репрессия осуществляется исключительно по отношению к присутс-
твующему, легитимному субъекту /невозможно контролировать отсутс-
твующее/. Структура-женственность была введена в оппозицию для соз-
дания видимости равновесия. Оставаясь в информационной изоляции,
женщина обретала некое подобие алиби на случай предъявления обвине-
ния. За женщиной закреплена теневая сторона и в этой тени она всег-
да могла укрыться от навязчивого контроля. Феминизм высветил все
темные пятна, он вывел женщину в центр; ему не удалось опровергнуть
толком ни одного обвинения и структура-женственность оказалась под
воздействием двойной репрессии: с одной стороны - давление на ее
смысловой концепт /женщина - производное от мужчины/, с другой -
критика ее формализации/ феминизм искажает исконно "женскую сущ-
ность"/. Сложившаяся гиперрепрессия всем на удивление облегчила по-
ложение женщины, однако, "бесцветная, рассеянная феминизация" /Бод-
рийар/ способствует созданию "радужной" иллюзии, КАЖИМОСТИ, ощуще-
ния освобождения. Женщину заставили быть женщиной. Когда вокруг нее
выстраивался целый комплекс табу, когда ее элиминировали из сферы
знания, подавление распространилось на конвенционально выстроенную,
отлаженную структуру-женственность, но обязывать техническое орудие
сущностным концептом, влияющим и воздействующим на окружающих - это
уже гиперподавление или симуляционная репрессия.
Феминизм - явление, порождающее запредельные смыслы; он щедрой
рукой разбрасывает около себя приставки "гипер" и "супер". Говоря о
женском базовом "Я" как более родственном к другим, он проводит
жесточайшую операцию принуждения женщины иметь свое, а ничье иное
желание, собственный дискурс, ценность, нравственность и т. д. Ви-
димо феминистические тенденции - это закономерная абсолютизация
традиций западной маскулинистской культуры. Конструирование и субъ-
ективация достигли своего апогея, ведь объективизации подверглось
нечто не существовавшее. Вполне оправдано ожидание последующего
спада /уже начавшегося сегодня/ феминистических интенций; после
критической отметки они пройдут через фильтр децентрализации, но
пока женщина остается самой распространенной мифологизацией, под-
держивающей весь существующий строй. любопытно одно - откуда ожи-
дать ветра диссипации?
Четыре заявленных операции субъективизации получили дефиниции,
и, таким образом, исподволь вырисовывается семиологическая система
с ее тремя элементами: означающее - структура-женственность, пре-
терпевающая в ходе мифологизации деформацию; означаемое - феминизм,
привносящий новый концепт в формализованную структуру; и значение -
гипербола маскулинизма. Три компонента отвечают всем требованиям
системы мифа по Барту.
Каков же смысл подобной структурализации? - не надумана ли
она? Отойдите от поиска смыслов хотя бы на некоторое время и окуни-
тесь в полный соблазнов миф женственности, теперь попробуйте оч-
нуться..., смысл опять остался где-то сбоку, он приближался, а за-
тем скрылся за многочисленными иллюстрациями мифа.
Фалло-логоцентризм обеспечивает, спонсирует мифологизацию
структуры-женственности. Этот миф вызревал еще со времен Пигмалио-
на, правда, ему пришлось пережить периоды искусственной "демифоло-
гизации" - инквизицию, суфражизм и т. д. Разоблачение приводило по
большей части к физическому уничтожению /или самоуничтожению/: сжи-
ганию на костре, смерти под копытами лошади или колесами автомобиля
в знак протеста, но никогда - к пересмотру маскулинистских принци-
пов миропорядка, к их деидеологизации. Миф оставляет зазор между
означающим и означаемым, куда в состоянии проникнуть каждый желаю-
щий, оказывающийся сопричастным мифу, принимающий деятельное учас-
тие в его "азартных играх". Попав в систему мифа, человек в конце
концов теряет ориентацию, т. к. вынужден пользоваться двойной кар-
той: ее лицевая сторона репрезентирует означающее, одновременно
просвечивая изнанку означаемого - прежняя структура с феминистскими
элементами, бутылка "Абрау-Дюрсо", наполненная квасом, ближе к теме
- транссексуалы, отстаивающие свои права.
Потеря ориентации, смена пола - еще не децентрализация субъек-
та, скорее всего - установка новых норм в ситуации повальной мифо-
логизации. Быть расщепленным, раздвоенным сегодня стало модно. Миф
потребовал от каждого сделать выбор пола, независимо от биоидных
детерминант; мужчина разрывается между своей симуляцией и гипере-
мужчиной, женщина - между конвенциональной и мифогенной женщиной,
реальность предпочитает гиперреальность, рациональность - внерацио-
нальность. И все процессы происходят на фоне процветающего маскули-
низма в экономической, политической и творческой сферах. Он словно
монолит, архаичный идол, не поддающийся коррозии временем. Его ус-
тановки пронизывают наш язык и мы кружимся на мете, пытаясь сор-
ваться с крючка, вероятно, лишь парадоксальная игра слов, а еще
лучше - полу-слов, намеков, жестов позволит воистину оказаться "по
ту сторону" маскулинизма, не выстраивая "китайские стены" на его же
территории. Если и есть совершенно отличный от маскулинизма опыт,
то он не имеет названия, т. к. получив его, тотчас включится в бес-
конечную игру сингулярностей, вырвавшихся из оппозиционности, но не
преодолевших взаимного притяжения.
Понимая заведомую тщетность попытки применить дескриптивный
механизм к подобному "опыту" /но не в смысле эмпиризма, а в качест-
ве existentia/, во второй части текста основное внимание будет уде-
лено поиску внемаскулинистского способа означивания.
В заключение, порадуем особенно впечатлительных читателей, ре-
шивших, что их миру, спокойствию и благоденствию угрожает разруше-
ние гетерогенными элементами. Маскулинистская культура в существе
своем предполагает наличие чего-то иного, коренным образом отлично-
го от нее, пусть даже и творящего ее или производного от нее. Пе-
рефразируйте цитату Ангелуса Силезиуса, вставляя вместо Бога поня-
тие "женщина", "разум" или еще что-нибудь, и вы увидите неизмен-
ность и универсальность этого тезиса:
"Ich weiss, dass ohne mich Gott nicht ein Nu Kann leben, Werd
ich zu nict, er muss von Noth den Geistaufgeben" (8).
_______________________________________
1. Gilles Deleuze. Postscript on the Societies of Control.
Cambridge, 1992 year.
2. Т. Клименкова. Феминизм и постмодернизм// Феминизм: Запад,
Россия, Восток.
3. Artour Crocker. Deleuze and Guattari: Two reflections.
4. Августин. О количестве души. VII.
5. Фридан Б. Тайна женщины
6. Клименкова Т. Философские проблемы неофеминизма 70-х гг.
//Вопросы философии. 1988 г. N5.
7. Эймс Р. Т., Холл Д. Л. Китайский сексизм: пропедевтика.
8. "Я знаю, что без моего Бога я не смог бы прожить ни единого
мига; не будь меня, он по необходимости должен был бы умереть".
/нем./ /цит. по Бердяев Н. Смысл творчества. М. 1994 г./