Восточный постмодернизм. Логика абсурда и мышление между строк.

Сергей Корнев

Восточный постмодернизм

Логика абсурда и "мышление между строк"

"Историческими псевдоморфозами я называю случаи, когда чуждая древняя культура довлеет над краем с такой силой, что культура юная, для которой край этот - ее родной, не в состоянии задышать полной грудью и не только что не доходит до складывания чистых, собственных форм, но не достигает даже полного развития своего самосознания. Все, что поднимается из глубин этой ранней душевности, изливается в пустотную форму чуждой жизни..."

Освальд Шпенглер¹

Смутное ощущение того, что вся история послепетровской России проходит под знаком псевдоморфоза, что заимствованные на Западе формы культурной, социальной, политической жизни плохо вписываются в контуры русской души, и от этого претерпевают на отечественной почве самые неожиданные превращения, - это настроение давно уже стало частью национального менталитета. Подобные прозрения можно отыскать уже у славянофилов. И еще со времен славянофилов эта идея окрашена в безысходно пессимистические тона: "молодая"² русская культура всегда будет отставать от "старой" европейской на несколько тактов, вечно будет находиться под гнетом ее духовной власти, и так никогда и не обретет сама себя.

Между тем концепция "псевдоморфоза" у Шпенглера не столь проста и одномерна. Если взять за основу эту модель, и связанную с ней систему координат, - Россия/Запад, молодое/старое, свое/чужое, культура/посткультра, и т.д., - то можно усмотреть и другой, более оптимистичный сценарий развития событий. Очень большое отставание, отставание сразу на несколько стадий, в рамках этой модели может привести к ситуации, когда старая культура сама дает молодой средства, позволяющие нейтрализовать ее влияние. Это происходит, когда нигилизм молодой культуры, назначение которого - отторжение чуждых культурных форм, неожиданно получает в качестве союзника нигилизм старой культуры, которая отрицает саму себя из пресыщения и переполненности.³ В такой ситуации очередное "подражание" чужой культуре по сути выливается в освобождение от ее диктата.

Последней формой западного нигилизма стал "постмодернизм". Возникает вопрос: не должна ли существовать другая, русская, "восточная"⁴ форма постмодернизма, которая внешне совпадает с постмодернизмом западным, но на самом деле значит нечто совершенно противоположное? И если этот "восточный постмодернизм" в нашей культуре еще не сложился, он непременно должен появиться в самое ближайшее время. Так же, как когда-то в подражание западному появился восточный нигилизм, приведший, неожиданно для его адептов, не к чаемой европеизации России, а наоборот, к почти полному разрушению европейских элементов социума и временному возвращению чуть ли не в эпоху Ивана Грозного. Разница только в том, что старый нигилизм ницшеанского и марксистского образца, безусловно несший в себе пафос эпохи Просвещения, был не столько отрицанием европейской культуры, сколько проявлением ее глубинной сущности, доведенной до максимальной степени концентрации.⁵ "Постмодернистский нигилизм", напротив, явление целиком контркультурное, причем обращенное в первую очередь именно против европейской культуры, против ее рационализма, сциентизма и цивилизаторского пафоса. Он гораздо безопаснее для отечественной культуры, чем цинично-расчетливый и атеистический нигилизм старого образца.

Предположим, что западный постмодернизм - это действительно (как о нем говорят) разрушение и деградация культуры, превращение ее в безжизненную "посткультуру". Будет ли он злом для тех, кто смотрит на западную культуру со стороны? Ведь наиболее уязвима здесь сама же европейская культура, его породившая. Прежде всего происходит "деконструкция", разрушение внутренней логики именно этой культуры. Все выглядит так, будто в недрах западной культуры родилось противоядие против нее же самой.

Если культура находится в ситуации псевдоморфоза, все подлинное в ней, если и прорывается наружу, вынуждено защищать себя перед лицом более зрелой культуры, мимикрировать под нее, пытаться как-то отстоять перед лицом более развитой и более убедительной культурной логики свое право на жизнь. Собственная логика такой культуры неизбежно вырождается в "мышление между строк", она прорывается только в разрывах и дефектах господствующего культурного дискурса. Только там, где западная рациональность ломается и крошится, где она оказывается недостаточной и бессильной, где она вступает в смертельную битву сама с собой, восточное мышление может принимать наиболее адекватные ему формы.

Понятно теперь, почему постмодернизм, взламывающий западную рациональность изнутри, восточный человек должен считать настоящим подарком. Любые формы западной рациональности, в том числе и постмодернизм, для нас - всего лишь пустые оболочки, в которые мы вкладываем собственное содержание, - следовательно, чем более они пусты, отрицательны, бессодержательны, тем лучше для нас, тем меньше они сковывают нашу энергию. Тем легче мы сможем вырваться из-под гнета заимствованных культурных форм.

Постмодернизм дает восточному человеку шанс победить западную культуру в самом себе, победить западную рациональность, деформирующую его сознание, с помощью западного же противоядия. Пройдет не так уж много времени, и под маской "постмодернистского перформанса" засветится природная логика Востока. Если западный постмодернизм - это заведомая игра и бессмыслица, то восточный - это логика, скрытая под маской игры и бессмыслицы. Постмодернистская риторика играет здесь роль "невротического прикрытия" от более зрелой западной культуры, перед лицом которой русский человек неизбежно испытывает комплексы. Можно представить себе настоящего, клинического шизофреника, который, чтобы не быть пойманным, маскируется под постмодерниста. И точно так же "под постмодернизм" может маскировать себя восточное коварство.⁶

Чтобы понять, как логика, - подчас весьма строгая и жесткая логика, - может скрываться под маской бессмыслицы, игры в абсурд, нужно обратиться к феномену дзэнского коана.⁷ Коан - это попытка закрепить в форме предания непосредственную практику великих дзэнских учителей эпохи Тан.⁸ В дзэне, который был синтезом буддизма и даосизма, эта практика как раз и сыграла роль "восточного постмодернизма", стала оружием природной южно-китайской духовности, взломавшим застарелое догматическое учение, принесенное из Индии. Используя внутренние ресурсы самого же буддийского учения, дзэнские наставники эпохи Тан потешались над угрюмой серьезностью буддистов старой формации, которые истинную духовную практику пытались заменить комментаторством и исполнением обрядов. Дзэнский коан, закрепляющий эту духовную практику в форме текста, внешне выглядит как игра, как чистой воды дурашество, - и однако, оказывается, что это единственный способ указать на действительно серьезное. Логика коана - это логика абсурда, которая взламывает привычные нормы здравого смысла, застарелый лед "нормальной рациональности", а затем, балансируя на этих обломках, ведет к просветлению.

"Когда вначале ученик пытается решить коан при помощи интеллекта, его сосредоточение возрастает. Однако эти первоначальные усилия не приносят успеха, потому что рационально решить коан невозможно. В сущности, он представляет собой своего рода насмешку над человеческим интеллектом. Сосредоточенность наряду с иррациональностью и создают особую психологическую ситуацию, в которой происходит борьба ученика с коаном. Когда настойчивые попытки интеллектуального сосредоточения становятся невыносимыми, возникает беспокойство. <...> Осуществление поиска напоминает борьбу со смертельным врагом или попытку прорваться через кольцо огня. <...> Подобные попытки взять приступом крепость человеческого разума неизбежно приводят к утрате веры в любые рациональные принципы. И это гнетущее сомнение, которым сопровождаются безуспешные попытки выхода, переходит в состояние предельно напряженного стремления к освобождению." (Генрих Дюмулен)⁹

Если заменить в этом отрывке "рациональность" и "интеллект" на "западную рациональность и "западный интеллект", а "учеником" считать всю русскую культуру, замороченную этой западной рациональностью, то мы и получим "ситуацию восточного постмодернизма". Играя и забавляясь, западная культура ввергает мир и саму себя в хаос посткультуры - и тем самым дает шанс ранее подавляемым ею культурам Востока взломать чуждую культурную логику и открыть собственные источники истины.

Момент перехода от простой имитации западного постмодернизма к восточному красочно описан в одном коане.

"Всякий раз, когда Гутэя спрашивали о дзэн, он поднимал вверх палец. Ему стал подражать мальчик-слуга. Когда его спрашивали, о чем наставлял учитель, мальчик поднимал вверх палец.

Узнав о проказах мальчика, Гутэй схватил его и отрубил ему палец. Мальчик заплакал и побежал прочь. Гутэй окликнул его и приказал остановиться. Когда он обернулся к Гутэю, тот поднял свой палец вверх. В этот миг мальчик стал просветленным."¹⁰

"Мальчик" здесь - наши доморощенные двойники западного постмодернизма, от эпигонов концептуализма до Гельмана, Кулика, Бренера и Монро.¹¹ Переход от западного постмодернизма к восточному ведет через операцию реальной и весьма болезненной потери пальца (без всяких фрейдистских коннотаций,¹² - вместо пальца нужно было отрезать голову). Заимствованный постмодерн, эта бессмысленная имитация бессмысленной имитации, переходит в болезненный и опасный поиск собственной логики, которая вырывается наружу из-под взломанных постмодерном чуждых культурных пластов. Следующей стадии, "зрелому восточному постмодернизму", в коане соответствует мальчик, выросший и ставший учителем,¹³ и снова поднимающий вверх свой реальный, но уже не существующий, отрубленный палец, в котором для него воплотился Дзэн.¹⁴ Теперь он наконец обрел собственную логику, которая в дальнейшем будет использовать заимствованную форму просто как вспомогательное средство, одежду, маску.

Логика коанов иногда до боли напоминает логику Достоевского, - точнее, логику романов Достоевского.¹⁵ И тут и там идет нагромождение внешне рациональных действий, реплик, монологов, каждый из которых, будучи взят сам по себе, является вроде бы логичным и рациональным, - но собранные вместе, они образуют аннигилирующую взрывную смесь. И тут и там идет "мышление между строк", упражнение в логике абсурда. "Автор словно хочет вдавить в охраненную законами противоречия и причинности "историю" не вмещающиеся в ней события душевной жизни человека в тайной надежде, что законы и охраны, не выдержав давления и напора изнутри, взорвутся и откроется наконец столь жданное второе измерение времени, в котором невидно для всех продолжается и кончается то, что в первом измерении начинается." (Лев Шестов)¹⁶

И у Достоевского, и у дзэн-буддистов речь идет о своего рода "надрациональной логике", которая пользуется "рациональными" ходами только как вспомогательным средством. Быть может, наиболее чистый пример здесь даже не Достоевский, а Розанов с его провокационно-афористической манерой мышления. Прихотливый извив восточной мысли - это как бы траектория теннисного мячика, который гоняют ракетками (роль ракеток играют "рациональные" аргументы и средства обыденного языка). Западное мышление, ограниченное уровнем утилитарной рациональности, кроме этих мелькающих в воздухе ракеток ничего и не видит, а восточное мышление способно увидеть и сам мячик, и узоры, которые он выписывает в воздухе.

Здесь вырисовывается еще одна общая черта - техника заметания следов. Дзэнское "правило хорошего тона" - не афишировать свой дзэн, сделать так, чтобы знающие поняли, а люди, еще не готовые к адекватному восприятию дзэнских истин, вообще ничего не заметили.¹⁷ У Достоевского это, впрочем, не столько сознательный прием, сколько вынужденная необходимость. Толком еще не родившаяся "русская логика" просто не может быть выражена в окостеневших категориях западной рациональности, которыми по необходимости пользуются русские. С точки зрения рационального мышления, "логическая сумма" "Братьев Карамазовых", "Идиота" (и тем более "Записок из подполья") - чистый нуль; для каждой мысли там можно отыскать противоположную ей, а в результате - как бы ничего и не сказано. Роман написан зря.

Роман написан зря. - Это для западного человека. - А для восточного, который способен уловить эту внутреннюю "русскую логику", "помыслить между мыслей", все обстоит иначе. "Ничего не сказано" - а камень на душе остался! Это и есть "сухой остаток" восточной логики, которую Достоевскому удалось протащить в своих романах, сталкивая между собой взаимно аннигилирующие реплики и поступки своих героев.

Типичные у героев Достоевского самозапутывание, самооболганность, бесконечный поток самооправдания, свойственные русскому мышлению,¹⁸ - это тоже симптом псевдоморфоза. Мысль, попавшая в рамки чужой культуры с ее чуждыми стандартами и канонами, прячется и не хочет раньше времени выходить на поверхность, желает затаиться и стереть за собой следы. Постмодернизм, с его легитимной в рамках западной культуры техникой заметания следов, когда текст или жест выключен из модуса утверждения/отрицания, говорит как бы сам за себя, безотносительно к авторской подписи, балансирует на грани игры и серьезного, остается фрагментарным, как бы недоговоренным, недовысказанным, скорее вызывает раздумье, чем указывает на какой-то определенный смысл, - именно это русскому мышлению как раз и может пригодиться больше всего. Это нужно, чтобы не спугнуть, не сломать только еще пробуждающуюся логику русской культуры, чтобы второпях не подменить слабое дыхание нарождающейся мысли на уже готовую мертвую формулу, отштампованную на Западе. Это нужно, чтобы уберечь юную русскую мысль "от сглаза", вплоть до того момента, когда она окрепнет и станет наконец сама собой. Время расставлять акценты еще не пришло. Выше мы уже говорили о шизофренике, который маскируется под постмодерниста, - русская культура, с ее расколотым сознанием, в котором собственная, исконная истина натыкается на решетку западной культурной логики, и есть такой шизофреник.

Перед нами вырисовываются контуры своего рода "постмодерн-фундаментализма", когда постмодернистские приемы дискурса используются, с одной стороны, для того чтобы защитить отечественную культуру от вторжения западной, а с другой стороны - чтобы сделаться пустой оболочкой для становления исконного духа этой культуры. Правда, наши почвенники (как левые, так и правые) и традиционалисты в большинстве своем все равно считают "постмодернизм" квинтэссенцией зла и чуть ли не самым ядовитым цветком западной цивилизации. Отчасти это верно - если принимать в расчет только "западную версию" постмодерна, и только в аспекте ее влияния на отечественную культуру. При этом ненависть направляется не на источник зла, а на тупое орудие зла. Между тем, это орудие может принести и немало пользы: обезвредить, довести до абсурда все чуждое и заимствованное, все, что искажает природную логику русской культуры, - и прежде всего то чужое, что проникло в наше собственное сознание. В том числе и в сознание почвенников и традиционалистов, - ведь зачастую в их суждениях светится та самая утилитарная декартовская рациональность, сердце западной культуры, господство которой сводит на нет любые усилия по ее преодолению.

Завершая этот текст, и естественно задумавшись о последней фразе, которая должна суммировать сказанное, я вдруг заметил нарушение правил игры: противоречие между предметом, о котором идет речь, и внешне логичной и прозрачной формой изложения. Можно ли о таком неуловимом и текучем феномене, как восточный постмодернизм (если он вообще существует), говорить трезво и членораздельно? Не будет ли более естественным здесь светлый экстаз или бессвязный поток речи? Не будет ли любой другой модус речи скорее запутывать, чем прояснять? И не нужно ли как раз в этом случае скорее запутать, чем прояснить? Разобраться в этом оказалось довольно сложно, поэтому, рискуя уподобиться мальчику Гутэя, который поднимал палец, где не следует, завершаю эти сомнения отрывком из дзэнского коана:

Цю-шуань сказал своему ученику Янь-шуаню: "Весь день мы с тобой говорим о дзэне. Чего же мы в конце концов достигли?"

Янь-шуань ничего не ответил, и прочертил пальцем линию в воздухе.¹⁹

Примечания:

Текст был написан 25.05.98, опубликован 16.06.98 в "Русском журнале", и скоро выйдет в его печатной версии - журнале "Пушкин". При желании сослаться на этот текст, лучше ставить ссылку на его адрес в Русском Журнале: http://www.russ.ru/journal/kritik/98-06-16/kornev.htm

¹ О. Шпенглер. Закат Европы. М., 1998. Т. 2. С. 193. (В переводе И.И. Маханькова.)

² Называющие русскую культуру "молодой" имеют в виду, конечно, не хронологический ее возраст, а "стадиальный". Предполагается, что в некоторый момент ее спонтанное развитие было искусственно прервано и подавлено. Вся последующая культурная история при этом расценивается как поведение ребенка, вынужденного против воли рядиться в старческие одежды.

³ Вот как эта мысль выглядит у Шпенглера: "Не существует большей противоположности, чем русский и западный, иудео-христианский и позднеантичный нигилизм: ненависть к чужому, отравляющему еще не рожденную культуру, пребывающую в материнском лоне родной земли, - и отвращение к собственной, высотою которой человек наконец пресытился." Там же. С. 199.

⁴ Дихотомия Запад/Восток, которой я пользуюсь в этом тексте, во многом конечно условна. Если "Запад" в рамках этой дихотомии еще поддается конкретизации, то Восток выделяется "по остаточному принципу", он имеет значение интегрального "Не-Запада". Зачастую слово "восточный" я использую просто как синоним слова "русский".

⁵ М. Хайдеггер. Европейский нигилизм // "Время и бытие". М., 1993. С. 63-176.

⁶ "Политический постмодернизм" (например, феномен Жириновского) не может служить здесь достаточной иллюстрацией, поскольку в политике мы имеем, как правило, тривиальное несоответствие действий политика произносимым словам. У нас же речь идет о "коварстве" на уровне мышления.

⁷ Развернутое сопоставление постмодернизма и дзэн-буддизма можно найти в одном из моих текстов: С. Корнев. Столкновение пустот // "Новое Литературное Обозрение". N. 28 (1997). (См. раздел "Пустота Пелевина и Пустота Фуко")

⁸ Генрих Дюмулен. История Дзэн-буддизма. Индия и Китай. СПб., 1994. С. 270.

⁹ Там же. С. 271.

¹⁰ Мумонкан // "Плоть и кость Дээн". Калининград, 1993. С. 108-109.

¹¹ Эта среда красочно описана в книге Михаила Рыклина "Искусство как препятствие". М., 1997.

¹² Как сказано в древнем комментарии к этому коану, "просветление, которого достигли Гутэй и мальчик, не имеет никакого отношения к пальцу". (Мумонкан. С. 109). Нет ничего проще, чем истолковать этот коан "по Фрейду", в категориях эдипова комплекса, - и тем самым полностью избавить себя от внимания к контексту, от проникновения в "ситуацию дзэна".

¹³ Учитель здесь, несомненно, - сам же мальчик. Два человека - это адаптация коана для более примитивного уровня понимания. На самом деле здесь фигурирует один человек, который поизвел эту операцию над самим собой.

¹⁴ Здесь приходят на ум отрезанные ручонки младенцев из фильма "Апокалипсис сегодня" (когда ненависть к чужому заставила вьетнамских партизан искалечить своих детей, которым незадачливые американские медики сделали прививку).

¹⁵ Однажды к Нань-шуаню, который жил в горах в маленькой хижине, пришел незнакомец. Нань-шуань как раз собирался идти работать в поле. Нань-шуань поздоровался с ним и сказал: "Входи и чувствуй себя, как дома. Приготовь себе что-нибудь поесть и принеси, что останется, мне в поле."

Нань-шуань работал, не жалея сил, до самого вечера и возвратился домой усталый и голодный. Пришелец приготовил еду, поел и все, что осталось в хижине съедобного, выбросил и перебил всю кухонную утварь. Нань-шуань застал его мирно спящим в пустой хижине, но когда он лег рядом с незнакомцем, вытянув усталые члены, тот вскочил и ушел.

Много лет спустя, рассказывая этот анекдот своим ученикам, Нань-шуань сказал: "Хороший это был монах, и я теперь скучаю по нем."

Железная флейта (100 коанов дзэна). // Сэкида Кацуки. Практика Дзэн. Киев, 1993. С. 298.

¹⁶ Лев Шестов. На весах Иова. // Соч. в 2х тт. М., 1993. Т. 2. С. 67.

¹⁷ Вот пример этой дзэнской "техники заметания следов".

Цзюань-ша послал монаха к своему старому учителю. чтобы тот приветствовал последнего от его имени. Цзю-фень собрал своих монахов и в их присутствии распечатал послание Цзюань-ша. В конверте не оказалось ничего, кроме трех чистых листков бумаги. Цзю-фень показал их монахам со словами: "Вы понимаете?" Ответа не последовало и Цзю-фень продолжал: "Мой беспутный сын пишет как раз то, что я и предполагал". Когда посланец возвратился к Цзюань-ша, он рассказал ему о том, что произошло в монастыре Цзю-феня. "Старик выживает из ума", - сказал Цзюань-ша.

Железная флейта. С. 286.

¹⁸ Пожалуй наиболее красочный анализ этой "русской логики" дал Д. Галковский в своем "Бесконечном тупике".

¹⁹ Железная флейта. С. 317. (Отрывок слегка изменен).

вернуться к остальным текстам по философии