(ответ на статью Якова Кротова
"История о Церкви и интеллигенции" //
Континент. +96, М.,-Париж,1998)
Почему же мы с тобою с теми,
Гордыми от маленьких истерик?
Броско! А вчитаться - плоско, тускло
то, что нам они пролепетали.
Мы с тобой считали: Заратустры.
Оказалось: просто либералы.
Илья Габай
В статье Якова Кротова интеллигенция
поделена на два лагеря - на "фанатиков
насильственного и коллективного движения
вперед" (Континент, с. 249) и на "новую
интеллигенцию", которая "исключает любое
насилие" (Континент, с. 252). К сожалению, я лишен
возможности поработать с этой схемой. Просто
потому, что я не в состоянии воспринимать
серьезно и отстраненно статью, которая вроде бы
обличает "любое насилие", но при этом сама
являет собою образчик открытого насилия - хотя бы
над моими собственными текстами. Как сказал сам
Я. Кротов - "вступать в диалог немыслимо" с
теми, кто "не соблюдает элементарных правил
журналистской, а в сущности, интеллигентной,
этики общения" (Континент, с. 261).
Этой этики, проявленной в работе с
текстами другого человека, я и не заметил в
работе Я. Кротова.
Сравним. Вот мой текст из книги
"Вызов экуменизма": "Слишком уж
настойчиво либеральные журналисты в России
требуют объединения православных и католиков.
Отношение к унии стало критерием
"прогрессивности", "открытости",
"образованности" и т. п. Формируемое ими
"общественное мнение" считает, что
"интеллигентный и думающий православный"
обязательно должен стремиться к единению с
католиками. В ответ на это давление я и хотел
показать, что у православных богословов - которые
как-никак лучше журналистов знают пути как
православной, так и западной теологии - есть
серьезные основания для того, чтобы оставаться
верными древнехристианской традиции" (с. 160).
Комментарий Я. Кротова: "Кураев
горделиво называет себя богословом, который-де
лучше знает правду, чем журналисты - верный
признак того, что Кураев не богослов, а журналист.
Богослов согласится называться и журналистом"
(Континент, с. 272).
Во-первых, здесь в число православных
богословов я себя не включаю: фраза "я хотел
показать, что у православных богословов" имеет
иной смысл, чем фраза "я хотел показать, что у
нас, у православных богословов". Если человек
написал фразу "я хотел показать, что у
рязанских крестьян:" - из этого никак не
следует, что сам пишущий относит себя к числу
рязанских крестьян. И та глава, которая
предшествует этой моей фразе, представляет из
себя по большей части просто подборку выписок из
трудов православных богословов и философов - от
св. Игнатия Брянчанинова до А. Лосева и Л.
Карсавина. Моих собственных размышлений там по
сути нет, ибо целью той главы было познакомить
читателя не с моими суждениями по поводу
католичества, а напомнить ему о том, что
отчуждение от некоторых сторон католической
мистики являлось константой русской
философско-богословской культуры.
Во-вторых - на именование себя
журналистом я нисколько не обижусь. Я и сам себя
так называю. Например - "Поскольку я не
политолог, а христианский журналист, я пишу на
эту тему не из футурологического азарта" ("О
нашем поражении". М.,1996, с. 5).
В-третьих, для проверки тезиса о том,
что "богослов согласится называться и
журналистом", я предложил бы Кротову съездить
в Московскую Духовную Академию и спросить ее
профессоров - согласятся ли они, чтобы их
представляли в качестве журналистов.
В-четвертых, слово богослов сегодня
означает человека, имеющего соответствующее
профессиональное образование и профессионально
же работающего в этой сфере гуманитарного
знания. По этим критериям я вполне могу называть
себя не только журналистом или преподавателем,
но и богословом - без всяких притязаний на
какую-либо собственную мистическую
превознесенность. И как физики лучше журналистов
разбираются в физике, как профессиональные
историки лучше осведомлены в своей области, чем
журналисты, как правоведы в своей сфере
компетентнее журналистов - так и богословы,
конечно же, лучше знают мир религии и те различия,
что пролегают в нем, чем журналисты, не имеющие
профессионального религиоведческого или
богословского образования.
Будь Яков Кротов богословом, он не
придумал бы "московского патролога Ю.
Сидорова" (Континент, с. 270) (вместо реального А.
И. Сидорова). Греческого богослова-мирянина
Христоса Яннараса он не назвал бы епископом
(Континент, с. 269).
Не спутал бы он в этом случае и значение
слов "конфессия" и "юрисдикция". А
именно эта путаница очевидна в его фразе о том,
что "Лев Левинсон принадлежит к отличной от
Московской патриархии православной
конфессии" (Континент, с. 273). Различие
конфессий ("исповеданий") состоит в различии
вероучительно-догматических взглядов. Левинсон,
принадлежа к филаретовской самозванной
"киевской патриархии", не расходится в
вероучении с Московской Патриархией, а просто
пребывает в расколе (на строго-каноническом
языке это именуется "самочинным сборищем").
Впрочем, сам Левинсон на судебном процессе
против А. Дворкина в 1997 г. заявил, что он является
членом всех сект одновременно (от мунистов до
саентологов и кришнаитов). В этом случае Левинсон
не принадлежит ни к одной из православных
юрисдикций, и даже ни к одной из христианских
конфессий. Он в какой-то другой, нехристианской
религии, а по большому счету - просто вне здравого
смысла.
Будь Кротов богословом, он не стал бы
считать астронома Николая Коперника носителем
"религиозно-философской мысли", вдобавок
столь мощной, что ей нужно приписывать мировое
значение. Вот мой текст, неприятие которого
вдохновило Кротова дополнить список философов с
мировым именем: "Поразительно, что
филокатолическая мода ширится, несмотря на то,
что Ватикан делает все, чтобы дискредитировать
себя в глазах россиян. Ибо как же еще назвать то,
что Римская церковь представлена в России почти
исключительно польскими священниками и
монахинями? Я мог бы понять, если бы русского
интеллигента очаровал католик-француз или
итальянец. В конце концов и культура там
поразительно глубокая, и традиция
философско-богословской мысли, да и просто эти
страны вызывают давние и искренние симпатии у
русского человека... Но - Польша?! Она-то какой
вклад внесла в мировую религиозно-философскую
мысль?" (Вызов экуменизма, с.164).
В ответ Кротов восклицает: "О
Копернике, конечно, Кураев в своем экстазе
забыл" (Континент, с. 273).
Не забыл. Хотел даже сделать
специальное примечание про Коперника, но просто
посчитал своего читателя человеком достаточно
грамотным и решил не оскорблять его
разжевыванием очевидных вещей. Ну не был
Коперник философом: Но для Кротова придется
пояснять. Позволю себе процитировать
"Философский словарь" Э. Радлова:
"Польской философии нет, но есть философия в
Польше; в польской философской литературе
отражались все влияния западно-европейской
мысли. В эпоху Возрождения в Польшу заезжали,
подобно как и в другие страны, итальянские
философы: Сенсуализм XVIII века привился и в Польше,
где переводили Кондильяка:" (Радлов. Э. Л.
Философский словарь. М., 1913, стб. 488). Про Коперника
в статье ни слова. Статьи о Копернике тоже нет в
радловском словаре. И хотя статья о нем есть в
советской "Философской энциклопедии" (т. 3.
М., 1964, сс. 60-61), но и тут ни одной философской мысли
Коперника не приводится, и ни о каком философском
учении его не говорится. Впрочем, может быть,
Кротов сможет пояснить и мне, и читателям
"Континента", в чем же именно состоял вклад
Коперника не в астрономию, а в "мировую
религиозно-философскую мысль"? Или для
Кротова, как и для астрологов средневековья,
религиозная философия и научная астрономия
неразделимы?
В качестве еще одного примера того, как
странно Кротов обходится с чужими текстами,
предложу еще одно сравнение. Мой текст: "В
церковной традиции принято возглашать новые
догматические формулировки под видом канонов.
Каждый догмат облачается в каноническую, то есть
церковно-дисциплинарную одежду. Тот, кто не
принимает нового изложения вероучения, не может
считаться членом Церкви. Первый Вселенский Собор
не просто принял Символ Веры. Он анафематствовал
всех тех, кто не принимают возглашенного им
исповедания. И позднее догматы принимались в
виде: "Аще кто не исповедует, яко... да будет
анафема"" (Вызов экуменизма, с. 173).
Кротов цитирует лишь первую фразу и
заявляет, что из нее видно, "насколько Кураев
безграмотен богословски" (Континент, с. 272). Что
именно здесь богословски безграмотного, он,
впрочем, не поясняет.
Да, канон и догмат - не одно и то же.
Догмат - норма вероучения, канон - норма церковной
дисциплины. Догмат - теория, канон - практика. Я и
не отождествляю их, но лишь говорю, что
догматическое содержание в жизнь Церкви входило,
будучи облаченным в форму дисциплинарного
канона. Факт есть факт: все определения веры
предлагались в церковной истории не просто как
теоретические конструкты, а как обязательные
нормы. Все они сопровождались дисциплинарными
предупреждениями, что, собственно, и есть канон.
Напомню, что большинство канонов содержат в себе
упоминание о наказании: "если нечто недолжное
сотворит клирик, то да будет извержен, если
мирянин - да будет отлучен". Анафема - и есть
отлучение от Церкви, то есть имено та
канонически-дисциплинарная мера, которая и
завершает формулировку вновь провозглашаемого
догмата.
Необходимые как в журналистской
полемике, так и в богословии чувства
осторожности и трезвости опять оставили Кротова.
Упомянутые им "элементарные правила
интеллигентной этики общения" включают в себя
требование не считать собеседника и оппонента
заведомым идиотом. О том, что догмат и канон - не
одно и то же, знает любой студент-богослов. Так
что обвинять меня в незнании этого положения -
неумно. Кроме того, то же чувство реализма должно
было подсказать Кротову, что дилетанту лучше не
спорить с профессионалом в области которой тот
работает. Ведь, вопреки утверждению Кротова о
том, будто "Кураев после недолгого взлета на
место преподавателя официального университета
Патриархии был низвергнут" (Континент, с. 274), я
являюсь профессором Свято-Тихоновского
Православного Богословского Института. Я
оставил пост декана в Православном Университете.
Но, во-первых, оставил сам, а отнюдь не был
"низвергнут". Оставил - вопреки
сопротивлению и студентов, и ректора. Оставил из
желания избавиться от административной
ответственности и нагрузки и сосредоточиться на
книжной работе (о своих мотивах я рассказал в
газете "Радонеж" (+ 4 (48), февраль 1997)).
Столь же неверно утверждение Кротова,
что диаконом я остаюсь "не по собственной
воле". Если в Московской Патриархии (где в свое
время не удовлетворили прошение Кротова о его
собственном рукоположении) согласятся
ознакомить его с моим "делом", он там увидит,
что еще в 1990 г. Патриархом Пименом было подписано
ходатайство ректора Московской Духовной
Академии архиеп. Александра о моем рукоположении
в сан священника. Еще он увидит, что, исполняя это
благословение Патриарха Пимена, архиеп. Кирилл,
только что ставший главой Отдела внешних
церковных сношений, направил письмо к Румынскому
Патриарху Феоктисту с просьбой, чтобы тот
совершил это рукоположение (в те годы я был
студентом в Богословском Институте Бухареста). И
это было лишь мое желание, возникшее после
первой, промежуточной диаконской хиротонии, -
подольше задержаться в диаконском состоянии.
Почему это желание с тех пор во мне лишь окрепло? -
Об этом было сказано в интервью "Как научный
атеист стал дьяконом" в газете "Татьянин
день" (+ 13, май 1997: перепечатка: "Православная
Москва", + 28, октябрь 1998). А домыслов строить тут
не нужно.
Поскольку со мной Кротов полемизирует
уже не первый год - он мог бы с этими текстами
ознакомиться.
Есть, впрочем, такие стороны моей жизни,
которые до совсем недавнего времени были
известны только очень небольшому кругу людей -
так что о них Кротов не знал. Мне приходится
встречать не только словесное сопротивление, но
и более жесткое. Были и письма с угрозами и
"приговорами", было и нечто большее писем.
Прессе я об этом рассказал лишь недавно (см. А.
Королев. С ножом - к проповеднику. // Труд. 26.8.98 и
"Радонеж" + 12 (78), август 1998.).
Так что мне особенно интересно было
читать кротовский комментарий к моему тексту:
"Дух времени и в прошлом столетии бил по рукам
и устам тех, кто дерзал избрать Православие и
встать на его публичную защиту. Православный
интеллигент и в прошлом веке рисковал нарваться
на отповедь, подобную той, что Белинский
адресовал Гоголю за его "Избранные
места"" (Вызов экуменизма, с. 49).
Комментарий Кротова: "Кураев боится
состояния "прелести", самообмана, а сам в нем
находится. Это проявляется в постоянном плаче:
его-де "дух времени" бьет "по рукам и
устам", как и всех, кто дерзнул "избрать
православие и встать на его публичную защиту".
Если ограничиться фактической стороной дела,
такие заявления - признак спутанного сознания,
принятия метафоры за реальность. На самом деле
никто Кураева не бил и не гонит, у него просто
мания преследования. Кришнаитов в
Ростове-на-Дону били, а вот Кураева - нет, не
били" (Континент, с. 277).
Во-первых, в моем тексте речь идет о
прошлом веке, а не обо мне. Кротов опять видит
первое лицо там, где его нет. Во-вторых, сама
статья Кротова и есть пример интеллигентской
"отповеди" защитникам православия.
В-третьих, зачем материализовывать "духи" и
полагать, будто выражение "дух времени бьет по
рукам и устам" означает применение именно
физического насилия. В-четвертых... ну, пусть
действительно почитает заметку в "Труде".
После того, как мера корректности
Кротова в обращении с критикуемыми им текстами
стала ясна, можно коснуться его главного
обвинения в мой адрес. И здесь наш разговор уже
выходит за рамки сюжета "как поссорились Иван
Никифорович с Иваном Иавновичем". Кротов
обвинил меня в антисемитизме и расизме. А, значит,
мы стоим на пороге очень важного разговора: какие
именно суждения квалифицируются как
антисемитизм и вследствие чего подобные
суждения рождаются на свет.
Четыре довода в обнажение моего
антисемитизма предлагает Кротов. Проверим их
доброкачественность. Продолжаем сопоставление
моих текстов и кротовской реакции на них.
Аргумент первый. В моей брошюрке
"Размышления православного прагматика о том,
надо ли строить Храм Христа Спасителя" (М., 1996,
с. 5) говорится: "В Реймском соборе не стали
восстанавливать его былые витражи. И сегодня
древние формы этого собора украшены подчеркнуто
современными витражами Марка Шагала. Минкульт
России явно не попустил бы такого
неуважительного отношения к "памятникам
истории и культуры". Я не думаю, что витражи в
стиле Марка Шагала были бы уместны в Храме Христа
Спасителя (хотя, мне кажется, что весьма большая
часть анти-храмового шума происходит именно
из-за этого: "неужели роспись Храма поручат не
нашим, не апрелевцам? Неужели - Глазунову и его
патриотам?"). Более того, я не вижу смысла в
копировании росписи прошлого века.
Сохранившиеся фрагменты полотен можно показать
в музее при Храме (в нижнем его этаже). Сам же
главный Храм России я предпочел бы увидеть
расписанным не итальянскими подражаниями, а в
стиле древнерусских фресок".
Кротов на этом основании обвиняет меня
в антисемитизме. Сказав - "Кураев, как и всякий
антисемит:", он, в качестве первого аргумента
своего обвинения утверждает: "В памфлете в
защиту строительства храма Христа Спасителя он
издевался над "шагалами"" (Континент, с.
272). Честно говоря, впервые встречаю
словосочетание "пафлет в защиту". Памфлеты,
кажется, пишутся не в защиту, а в обличение: Но
спорить с журналистом на эту тему не стану. Мне
интересно здесь другое: неужели для Кротова
слово "наши" означает только "евреи"? И
сказать "апрелевец" - все равно, что сказать
"еврей"? Кротов подтвердил то, о чем решаются
писать лишь самые крайние националистические
листки: все политические противостояния в
современной России лишь маскируются под
противостояние "демократов",
"западников", "апрелевцев" и
"патриотов" - на самом же деле это просто
противостояние евреев и русских.
Этой мысли не было у меня. Живопись
Шагала я называю не "еврейской", а
"подчеркнуто современной". И не
иконописцев-евреев я не желал бы видеть
расписывающими храм Христа Спасителя. Я всего
лишь не хочу видеть в нем модернизма (в том числе
итальянского модернизма). Если Кротов в этом моем
неприятии модернизма в церковной живописи
увидел антисемитизм, если для него Шагал прежде
всего еврей и лишь затем художник - то это
свидетельствует о том, что национализмом поражен
его собственный взгляд на мир. Именно он
фиксирует национальность человека прежде всех
остальных его черт.
Второй аргумент в пользу своего тезиса
о моем антисемитизме Кротов строит на основании
другой моей книги - "Вызов экуменизма".
Привожу свой текст: "Слишком много
оскорблений своему национальному и религиозному
чувству услышали православные из уст
местечковых митинговщиков. Например, 18 октября
1905 г., накануне киевского погрома, в Киеве вполне
обычны были сцены типа: "Манифестанты
ворвались в Николаевский парк и здесь сорвали
инициалы и надписи с памятника императора
Николая I. При этом евреи, набросив на памятник
аркан, старались стащить статую Императора с
пьедестала. Некоторые же из толпы влезли на
памятник и пытались укрепить в руке статуи
красное знамя. Всех, проходивших мимо,
манифестанты заставляли снимать шапки перед
красными флагами. Был случай, когда на одной из
улиц они, набросившись на проезжавшего
священника, сбили с него шапку палками. На другой
улице евреи, украшенные красными бантами, стали
оскорблять четырех проходивших мимо толпы
солдат, они на них плевали и вызывали этим
негодование случайных свидетелей такого
возмутительного поругания войска"... Эти
строки взяты из "Всеподданнейшего отчета о
произведенном по Высочайшему повелению
Гофмейстером Двора Его Императорского
Величества Сенатором Турау исследований причин
беспорядков, бывших в г. Киеве" (Киевский и
Одесский погромы в отчетах сенаторов Турау и
Кузминского. Спб., 1907, с. 32). Замечу, что сенатор
приехал не для наказания революционеров, а для
наказания лиц, виновных в ответных погромах. В
его предложениях, завершающих его отчет, нет ни
слова о мерах против евреев. Он предлагает только
наказания в адрес руководителей полиции Киева за
то, что они "не руководили действиями полиции
по прекращению разгрома квартир и магазинов и
расхищения имущества и не обращались к
надлежащему содействию войск". Так что не
наличие в Киеве синагог и не тот факт, что часть
киевлян не почитала Христа, послужили поводом к
погрому. Поругание религиозных и национальных
святынь, допускаемое сначала в прессе, а затем и в
уличных выходках, привело к взрыву" (Вызов
экуменизма, с. 97).
Комментарий Кротова: "ни одного
случая поругания евреями христианских святынь
Кураев, конечно, не приводит, поскольку таковых
не было. Максимум, что он наскреб: в Киеве
революционеры пытались свергнуть памятник
императору. Как будто среди революционеров были
только евреи и как будто евреи-революционеры
были правоверными иудеями!" (Континент, с. 272).
В цитируемом мною источнике указано
совсем не только надругательство над памятником
императору. Зачем же Кротов соверашет октрытое
насилие над текстом и уверяет, что ничего, кроме
эпизода с памятником я "не наскреб"? Или он
предполагает своих читателей в "Континенте"
настолько безропотно-прирученными, что считает
их неспособными взять на себя труд сравнения
критикуемых им книг с его статьей? Кстати, если бы
я хотел именно "наскрести" подобного рода
эпизоды - я бы это сделал. Я умею быть дотошным и
на интересующую меня тему находить множество
свидетельств. Я же ограничился лишь одним
источником - потому что мне просто нужен был
пример для разговора об источниках нетерпимости.
И о том, что делавшие это революционеры
были именно евреями, сказал не я, а автор
цитируемого мною доклада, который опрашивал
очевидцев и участников, а не строил спустя почти
сто лет после этих событий догадок о том, были ли
революционеры евреями или нет.
У Кротова же странная манера вести
разговор: если некий еврей - хороший, с его точки
зрения, человек, то именно его еврейство тут
важнее всего (Шагал). Если же, с точки зрения
Кротова, некий еврей - человек не очень хороший,
то и незачем упоминать о его еврействе, надо
назвать его каким-то иным именем
("революционер").
Главное же, чего не заметил Кротов - я
говорю отнюдь не только о случаях физического
насилия. Поругание святынь может быть и
словесным. Неужели Кротов будет утверждать, что в
еврейской русскоязычной публицистике начала
века не было издевательств над православием, над
Евангелием, да и просто над русской культурой и
самой Россией? Неужели на пустом месте родились
горькие протесты против этих кощунств у
Розанова, Блока, Бунина, Шульгина? Напомню лишь
один диалог, и одно письмо из тех лет:
Диалог: Некий собеседник Н. Н. Гусева,
секретаря Л. Н. Толстого, спросил его
пренебрежительным тоном: "Так Вы, стало быть,
из попов?". Н. Н. Гусев тут же отпарировал: "Я
же не спрашиваю Вас, не из жидов ли вы".
А вот впечатление Куприна от прессы тех
лет: "Все мы, люди России, давно уже бежим под
хлыстом еврейского галдежа, еврейской
истеричности, еврейской страсти господствовать,
еврейской многовековой спайки, которая делает
этот избранный народ столь же страшным и сильным,
как стая оводов, способных убить в болоте лошадь.
Ужасно то, что все мы сознаем это, но во сто раз
ужасней то, что мы об этом только шепчемся в самой
интимной компании на ушко, а вслух сказать
никогда не решимся. Можно иносказательно
обругать царя и даже Бога, а попробуй-ка еврея?!..
Каждый еврей родится на свет Божий с
предначертанной миссией быть русским
писателем..." (А. И. Куприн. Письмо Ф.Д.Батюшкову
от 18 марта 1909 г. Хранится в Отделе рукописей
Института русской литературы (Пушкинский дом) АН
СССР. Фонд 20, ед. хран. 15, 125, ХСб 1).
Эту тему нельзя замалчивать - потому
что слишком уж вс┐ повторяется. Все та же удаль в
словесном поругании святынь той земли, на
которой живут русские евреи, характерна для
многих нынешних еврейских публицистов. Ну что
стоило "крещеному еврею" (Континент, с. 263)
Кротову попридержать себя на язык и не писать
фразочку "зверства русской армии в Чечне
свидетельствуют о безнравственности русского
народа" (Христианство в России. +3, 1995, с. 31)? А
если я в ответ скажу, что "зверства израильской
армии в ливанских палестинских лагерях Сабра и
Шатила свидетельствуют о безнравственности
еврейского народа"? Между прочим, этот вопрос
Кротову я адресовал еще в 1997 г. - в книге
"Сатанизм для интеллигенции" (т. 1. с. 355).
Ответа до сих не услышал:
И опять посмотрите, как ставятся
национальные акценты в творчестве Кротова: те,
кто добровольно с палками набросились на
безоружного киевского священника - конечно, не
"евреи", а "революционеры" (причем и
нотки осуждения их действий со стороны Кротова
не прозвучало). Зато солдаты, не по своей воле
оказавшиеся в Чечне и боровшиеся с вооруженными
бандитами - должны быть названы не иначе как
"русская армия".
Честное слово, столь очевидный двойной
стандарт не свидетельствует о способности к
диалогу.
Вс┐ действительно повторяется с
поразительной неизменчивостью. Как
"демократы" предреволюционной поры
требовали поражения России и прекращения войны
на любых условиях - в том числе условиях
капитуляции - так и сегодня те же лозунги
встречаются в радикально-демократической
печати. Я человек совершенно непартийный - но,
скажите, от кого и куда я должен отшатнуться,
прочитав такое высказывание главного редактора
"Литературной газеты": "Грязная чеченская
война: "ЛГ" сразу заняла позицию на ее
прекращение в любое время и на любых условиях"
(Литературная газета. 26.8.98)? Любые условия? Так, на
условиях полной капитуляции Россия должна
выходить из любых конфликтов?
Как мне сохранить спокойствие, если я
вижу, что "демократы" уподобляют мою Родину
свинье? А именно этим изящным сравнением
завершила свои размышления об отставке
правительства Кириенко член президентского
совета Мариэтта Чудакова: "Так и слопала
Россия еще одного. Только о дерево потерлась"
(Известия 26.8.98).
Если я слышу, что христианскую эру
торжественно провозглашают оконченной, могу ли я
задуматься над тем, по каким же мотивам этот
человек собирается отменить христианство?
Особенно, если этот человек возглавляет всю
систему школьного образования в моей стране
("2000-й год - последний год столетия, последний
год тысячелетия, последний год эры. XXI век будет
первым веком новой эры... Вопреки тем, кто пугает
апокалипсисом, говорю, что апокалипсиса не
будет" - А. Г. Асмолов в телепередаче "Город
для людей". Московский телеканал
"Столица" 31 августа 1998 г., в 18-20). Скажете, что
Асмолов не думал противопоставлять "новую
эру" именно христианству? Скажете, что Асмолов
забыл, что именно заканчивающиеся два
тысячелетия уже давно называются "новой
эрой", "нашей эрой", "христианской
эрой"? Но вспомним, что именно г-н Асмолов
способствовал проникновению оккультных сект,
сект проповедующих замену "устаревшего
христианства" религиями "Новой Эры".
Вспомним рекламу им муновского учебника "Мой
мир и я" в муновском же рекламной фильме
"Ветер перемен". Вспомним рекомендацию им
выдержанного в рериховско-антихристианском духе
учебного пособия "Дорога к книге" (Г. Г.
Граник, С. М. Бондаренко, Л. А. Концевая. Дорога к
книге. М., 1996) - и станет понятно, почему его слова
так насторожили меня.
Мы не являемся чистыми, невоплощенными
духами. Наша среда, воспитание, происхождение и
образование весьма влияют на выбор нами тех или
иных позиций. Выбор человека может диктоваться
не сопоставлением рациональных аргументов, а
чувствами, ощущениями, интересами. В том числе - и
социально-классовым опытом (в марксизме есть
своя доля правды). В том числе - и чувством
национальной солидарности, или, напротив,
отчужденности. Как говорил Шопенгауэр, "не
обращать внимания на то, кто чей сын - смешно и
служит признаком ограниченного ума".
Понятно, что национальная, культурная и
религиозная принадлежность весьма влияют на
восприятие людьми одних и тех же предметов.
Тюркский взгляд на историю России весьма
отличается от взгляда русского историка.
Куликово поле - поле славы для одних граждан
России, и поле скорби для других (пока еще)
граждан ее. Французское понимание русской
истории также отлично от нашего: Крымская война
не является для них горьким воспоминанием, а
Бородинское поле они считают полем своей победы.
Недавно мы узнали, что восприятие истории России
даже украинцами разительно отличается от нашего
собственного. Естественно, что есть и еврейская
версия восприятия истории России (например -
труды А. Янова).
Она имеет право на существование. Но
почему при ее анализе нельзя учитывать ее
субъективность, порожденную именно национальным
фактором? И почему, спрашивается, татарскую
версию можно назвать татарской, татарского
историка можно назвать татарским, а вот
еврейского историка или еврейского журналиста
назвать еврейским нельзя? Неужто принадлежность
к любой иной национальной традиции вносит
субъективные искажения, а только принадлежность
к еврейству выступает гарантом чистой
объективности?
Очевидно, что русский взгляд на
еврейскую историю далеко не всегда приемлем для
еврея (вспомним, что даже выступления о. Сергия
Булгакова и Бердяева против антисемитизма
сегодня нередко расцениваются как скрыто
антисемитские - например, в публицистике С.
Лезова). Почему же в таком случае должно
возмущаться реакцией русских, которые зачастую
не узнают себя, своей истории и своей страны в
репликах или эссе еврейских историков и
журналистов?
Если же позиция человека тенденциозна -
то почему бы не указать, какая же именно
тенденция искажает его восприятие. В богословии
важно учесть конфессиональную позицию писателя
(например, надо помнить, что Яков Кротов - не
православный, а униат). Работе с книгой весьма
помогает знание того, в какой школе воспитан
автор - католической, протестантской,
православной, иудейской:
Любой историк знает, что при анализе
документа важно учитывать, какая именно из
сторон оставила нам это свидетельство. Нельзя
просто принять уверение некоей хроники, не ставя
вопроса о том, кто, в каких условиях и зачем эту
хронику составлял. Даже цифры могут быть
тенденциозно уменьшены или преувеличены, не
говоря уже об оценках. Если мы исследуем
какой-нибудь византийско-персидский конфликт, то
нам недостаточно сказать, что, мол, некий хронист
VI столетия описывает ту войну так-то. Нам нужно
обязательно указать - к какой из сторон этот
летописец принадлежал. И если мы при работе с его
свидетельством укажем, что такая картина
получилась под пером именно персидского
историка - разве это будет расизмом? Почему
назвать персидского писателя персом - не
считается расизмом, а назвать еврейского
журналиста евреем - считается таковым?
Если мы читаем описание некоего
древнего города, оставленное нам древним же
путешественником, мы вполне вправе предположить,
что картина, набросанная им, нарочито негативна и
не вполне соответствует действительности. Он
окарикатурил реальность - просто потому, что в
этом городе он был чужим, страна, описываемая им,
для него была не "наша страна", но "эта
страна", а у его народа были давние счеты с
местными туземцами. Мы ведь не доверяем всем
свидетельствам крестоносцев о быте Византии - и
при этом объясняем, почему именно не доверяем:
это, знаете ли, зарисовка, составленная франком, а
не греком, а для франков в жизни Константинополя
было много непонятного и чужого. Он посмотрел на
жизнь Византии нелюбящим глазом - потому и
получился у него не столько портрет, сколько
карикатура. Это размышление над историческим
источником -что, тоже является проявлением
расизма?
Из того, что я предлагаю с одинаковыми
мерками подходить к трудам русских, татарских,
персидских или еврейских авторов, разве можно
вывести, будто я проповедую расизм?
Конечно, и взгляд иностранца может быть
более точным и реалистичным, чем свидетельство
национальной летописи. И нельзя исходить из
презумпции виновности иноплеменного взгляда. И
франки могли сказать о Византии ту правду,
которая не была очевидна самим византийцам. И
немало евреев не считают себя
"иноплеменниками" в "этой стране".
Примеры Семена Франка, Бориса Пастернака,
"Поэма причастности" Наума Коржавина, как и
критикуемый Кротовым Александр Дворкин - тому
подтверждение.
Но ведь есть и иное. Есть холодная
отчужденность, есть цинизм. И когда эти чувства и
эти разговоры выходят за пределы кухонь и
начинают публично-эфирно бросаться в лицо стране
- неужели не естественно предположить, что
реакция может оказаться раздраженной.
Элементарное правило приличия требует не
рассказывать анекдоты о грузинах в присутствии
грузин (лучше всего было бы, конечно, вообще
воздержаться от подобных анекдотов). Но почему же
в демпублике считается допустимым рассказывать
гадости о России в присутствии русских? А мы еще
присутствуем в "этой стране": Поймите,
господа, в "этой стране" еще не все евреи! И
поэтому нечто из того, что вами говорится,
воспринимается другими людьми с болью и
возмущением.
Если бы российские азербайджанцы в
массовых российских же газетах и телепередачах
раз за разом говорили бы нечто оскорбительное
для русских и и для православных - разве было бы
"расизмом" призвать их к большей
сдержанности? Почему же нельзя сделать такое
замечание в адрес некоторых евреев?
Третий аргумент Кротова в
подтверждение приписываемого мне антисемитизма
строится на моей статье о фильме "Последнее
искушение Христа". Как пишет Кротов,
"классическим образчиком расизма стала статья
Кураева, приписывающая показ фильма Скорсезе
инициативе еврейства - под тем предлогом, что
владелец телкомпании, которая фильм показала,
является и председателем Еврейского
конгресса" (Континент, с. 272). Ярлык опять есть, а
аргументов - нет. Сможет ли Кротов привести
аргументы, объясняющие его уверенность в том, что
национальность Гусинского ну никак не повлияла
на его решение о показе антихристианского
фильма? Или Кротов полагает, что когда Гусинский
и его телеканал делают нечто доброе - в этом
случае можно вспоминать о том, что это деяние
председателя Еврейского конгресса, а вот если он
сделал нечто оскорбительное - то Гусинский сразу
становится человеком без национальности? Может,
Кротов полагает, что Гусинский был не в курсе
показа фильма, причинившего боль христианам
России? Но ведь и главный режиссер НТВ тоже
должен был бы вести себя осторожнее - раз уж он
носит фамилию Файфман:
Напомню, что именно я писал по поводу
показа фильма "Последнее искушение Христа":
"Непонятно и то, как "самый
интеллигентный" телеканал смог сделать шаг,
очевидно безумный по своим последствиям. Неужели
непонятно, что если ты причиняешь боль - то боль
может вернуться к тебе? Как же отказал
элементарнейший инстинкт самосохранения? Именно
телеканал г-на Гусинского, телеканал, прямо
ассоциируемый с Российским Еврейским
Конгрессом, должен был бы взять себе за железное
правило: никакой критики Православия. Если бы я
был владельцем телеканала в Казани, я бы
поостерегся критиковать ислам. Ради своих детей
и ради того, чтобы не подставлять русских жителей
Казани под гнев оскорбленной мусульманской
толпы - я бы ввел жесточайшую цензуру на своем
телеканале с тем, чтобы никаких намеков на то, что
было бы оскорбительно в восприятии мусульман, на
нем не прозвучало. Г-н Гусинский - он что, глупее
меня? Или все дело в том, что ему уже есть куда
уезжать из Москвы? Но как же можно в годовщину
"Хрустальной ночи" совершать жест,
явственно приближающий и даже провоцирующий
аналогичную ночь в России?" (Скандал на
телевидении // Держава. 1998, + 1(11), с.83).
Вот я и задался вопросом: если показ
этого фильма рациональными мотивами не
объяснить, то, может, тут действовали мотивы
иррациональные? А если тут задействованы чувства
- то какие? Смею ли я предположить, что это
оскорбление (ведь НТВ заранее было сказано, что
христиане и мусульмане России вопринимают этот
фильм как оскорбление) вырвалось из глубин
религиозно-национальных чувств хозяина НТВ?
Ничего не знаю о его религиозной жизни, не знаю,
есть ли в нем положительное, любящее стремление к
Небу. Но то, что в нем есть отчужденно-холодное
чувство к христианам России - стало очевидным. И
при чем тут "расизм"? Если я скажу, что
турецкий султан въехал на коне в
константинопольский храм святой Софии потому,
что он был турком, а не греком, и, будучи турком и
мусульманином, он не воспринимал в качестве
своей святыни то, что было святыней для
византийцев - назовете ли вы меня расистом? Вот
точно также я предполагаю, что Гусинский не понял
нашей боли потому, что он принадлежит к другой
национально-религиозной традиции, нежели
русское православие:.
Самое дикое в той истории, впрочем, то,
что и она ничему никого не научила. И год спустя в
приветствии, направленном президентом России Б.
Ельциным второму съезду Российского еврейского
конгресса 1 сентября 1998 г. отмечалось, что эта
организация "играет важную роль в упрочении
мира и согласия в обществе, в гармонизации
межнациональных отношений в России" (Труд.
2.9.98). Президентом РЕК переизбран Владимир
Гусинский. Так что НТВ и дальше будет продолжать
по своему "гармонизировать"
межнациональные отношения в нашей стране.
Своими наблюдениями я делюсь не для
того, чтобы вызвать какой-то погромный рефлекс. Я
надеюсь быть услышанным прежде всего самими же
еврейскими публицистами: ну, не хамите вы стране,
в которой живете! Не топчитесь вы на ее святынях!
Я не хочу, чтобы еврейская кровь вновь лилась в
России - а меня обвиняют в "расизме". Я
призываю к соблюдению элементарных правил
вежливости (не поносить святыни народа, среди
которого ты живешь), а меня обзывают антисемитом.
Да не антисемит я. А просто антихамит.
Примеры хамства со стороны, например,
Льва Левинсона, в моей книге "Вызов
экуменизма" приведены. Дополню их еще одним.
"Необходимо сексуальное образование...
сознательная сексуальная раскрепощенность,
неотрывная от политический, экономической и
идеологической свободы... И чему бы там ни учили
аскеты от Патриархии и КПРФ, Мария, как гласит
церковное предание, родила Иисуса в 15 лет" (Лев
Левинсон. На Святой Руси секса нет. //
Экспресс-хроника. 18.10.1997). Скажет ли христианин,
пусть даже принадлежащий "к отличной от
Московской патриархии конфессии", что Мария
родила в 15 лет в результате "сознательной
сексуальной раскрепощенности, неотрывной от
идеологической свободы"? Посмеет ли так
сказать не-христианин, у которого есть хотя бы
зачаточное чувство уважения к верованиям и
святыням других людей? Хамство это, а не
"демократия". И назвать трамвайного хама -
хамом, даже если этот хам носит фамилию Левинсон,
призвать его к прекращению потока оскорблений,
является не антисемитизмом, а долгом любого
воспитанного человека.
: Пишу я эти строки под впечатлением
только что, в конце августа 1998 г. прошедшей
педагогической конференции, на которой
присутствовали чиновники из Министерства
образования. Конференция проходила в
провинциальном городе, а
чиновники-"эксперты" приехали дружной
группой из Москвы. Те из них, с кем мне довелось
поближе познакомиться (человек пять), все
оказались евреями (не по моим догадкам, а по их
собственным словам). Все умнейшие люди. Их
докладами на конференции можно было заслушаться.
Разговор шел в основном о необходимости
воспитывать наших детей в духе "октрытости",
"терпимости", "диалога культур". Но
когда по вечерам местная администрация
устраивала чествования приезжих гостей,
происходило что-то странное. Мое присутствие за
столом не мешало московским гостям громко, в
порядке тостов рассказывать анекдоты "о
попах". И никто даже на утро не подошел для
извинений. Так что их призывам к "диалогу
культур" я почему-то не поверил.
Понимаю, что мне закричат: "Не
обобщайте!". Готов, с радостью готов не
обобщать. Но лишь в том случае - если тот же Кротов
и другие любители порассуждать о
"православном антисемитизме" сами признают
возмутительность тех высказываний, которые были
приведены мною. Человеческий, а не
идеологически-инквизиционный разговор на эту
тему может быть продолжен лишь в том случае, если
следующая статья, полемизирующая со мной,
начнется с признания очевидного: да, к сожалению,
действительно есть такие еврейские публицисты
(причем самых разных религиозных взглядов),
которые и в начале века, и в советские годы, и в
годы "демократических перемен" совершенно
недопустимым образом отзывались о России, ее
истории и культуре, о православии и Евангелии,
чем и вызвали появление антисемитских
настроений: Вот после этого уже можно будет
всерьез обсуждать - как же именно эти настроения
гасить. Иное поведение будет проявлением
двойного нравственного стандарта, то есть -
попросту безнравственностью, которая исключает
любой диалог.
Конечно, эту мою статью при наличии
некоторой доли интеллектуальной и партийной
нечестности можно будет представить как еще один
образчик "православного антисемитизма". Но
я хотел бы обратить внимание и моих читателей, и
моих оппонентов на то, при каких же именно
обстоятельствах, в силу каких причин
православная публицистика пополнилась еще одним
опусом на еврейскую тему. Именно неумная,
самоуверенно-неосторожная статья "крещеного
еврея" Якова Кротова вынесла на поверхность
еврейскую тему и понудила меня коснуться ее не
вскользь - как раньше - а всерьез. Так что будь
еврейские журналисты чуть посдержаннее и
поосмотрительнее - может, и не пришлось бы
говорить о новой волне антисемитизма в России. Но
вновь повторю: мой текст не стоит спихивать в
разряд "антисемитских". Хотя бы потому, что
антисемитские тексты обращены к
"единомышленникам", они призваны своим
гневом зарядить читателей и помочь им увидеть
врагов там, где их видит конструктор
антисемитского текста. Я же обращаюсь не к
казакам. Я обращаюсь к самим же евреям. И я просто
прошу понять их ту боль, которую доставляют мне и
многим знакомым мне людям некоторые их
высказывания. Я не призываю к погромам или
ограничению прав евреев. Точнее - я призываю к
тому, чтобы сами евреи ограничили себя в одном:
чтобы они отказали самим себе в праве публично
высказывать суждения, оскорбительные для других
народов и культур.
Самое же для меня печальное в
кротовской статье - это то, что она опять обманула
мои ожидания. Я знаю, что мои книги и статьи, мягко
говоря, несовершенны, и с радостью встретил бы
серьезную критику, а не просто очередной
идеологический разнос. И когда я увидел, что
Кротов обвиняет меня в безграмотности, что он
утверждает, будто "кураевские книги полны
ошибок фактических, а главное - логических"
(Континент, с. 274), что "на подменах его
неоднократно "ловили" последователи
Штейнера и Рериха, иудеи и буддисты"
(Континент, с. 271) - я обрадовался. Ну, думаю, сейчас
меня подправят. Укажут фактические ошибки,
высветят логические бреши в моих построениях,
точно скажут - где же именно я что-то подменил и
сфальсифицировал, упомянут какие-нибудь
рериховские статьи, случайно не попавшие в поле
моего зрения, где я не просто провозглашаюсь
"невеждой", но и приводятся конкретные
аргументы, опровергающие мои аргументы... И я эти
погрешности с радостью устраню в следующих
книгах или переизданиях.
Но Кротов обманул меня (боюсь, что и
читателя). Ни одного случая фактических ошибок
или подлогов в моих книгах он все-таки не привел.
Ведь то, что мое понимание демократии или
католичества не совпадает с кротовским, не
назовешь "подменой".
Если бы моя книга об экуменизме
представляла собой просто набор тезисов, не
подкрепленных ни аргументами, ни источниками -
вполне соответственно выглядела бы кротовская
статья. Но речь-то идет именно о книге. И в ней
каждый вывод подкрепляется определенными
аргументами. Не нравятся выводы - так ведь
недостаточно просто написать, что это, мол
"подлог", и "антисемитизм", а нужно
разобрать те аргументы, которые я привел в
обоснование именно такого вывода. Насколько я
понимаю, это необходимая составная часть этики
диалога. Если, как пишет Кротов, "Кураев долго
обличает католическую молитву за
"экзальтированность" "медитативность",
"эмоционализм"" (Континент, с. 273), то,
очевидно, и ответ должен быть "долгим" и как
минимум превышающим одну фразу.
Яков Кротов по образованию - историк. Он
должен помнить о том, что опровержение оппонента
предполагает альтернативный анализ всех тех
источников, на которых тот построил оспариваемую
концепцию. Он знает, что прежде, чем подытожить
позицию того или иного человека на некоторую
проблему, надо суммировать все его высказывания
на эту тему.
Например, при объявлении меня
антисемитом следовало бы как-то истолковать мою
статью "Антисемитизм - это грех" (Еврейская
газета. +1 1992). Если Кротов пожелал бы обосновать
свой тезис о том, что я "оправдывал погромы"
(Континент, с. 273), следуя нормам элементарной
научности и добросовестности, то он должен был бы
дать хоть какое-то толкование такому моему
тексту: "Если уж сегодня браться за покаянный
"иудео-христианский диалог", то надо
говорить не только о европейских гетто, но и об
иудейских доносах на христиан в первые века
нашей эры; не только о еврейских погромах в
Европе Нового времени, но и о том, как иудеи
вырезали христианское население Иерусалима в 614
году (после взятия города персами). И возмущаться
надо не только антисемитскими газетками, но и
теми словесными погромами христианства и
христианской культуры, которые нередки у
еврейских публицистов. И то, и другое - подлость и
преступление. Но осуждение этих низостей должно,
очевидно, быть взаимным" (Сатанизм для
интеллигенции, с. 354). Я говорю, что погромы -
"подлость и преступление", а в ответ слышу,
что я "оправдываю погромы":
В книге "Православие и Право" я
формулирую свое видение отношений между
государством и Церковью: "Можно было бы,
предоставив всем религиозным группам некий
необходимый набор прав (в том числе и права
юридического лица), строить разумную
государственную политику в области религии не
путем отнятия прав у кого-то, а путем расширения
прав некоторых религиозных групп. Это был бы не
путь репрессий, а путь льгот. Можно даже сказать,
что это был бы "феодальный путь"; путь
дарования "привилегий" (средневековые
императоры и короли даровали "привилегии"
городам, монастырям, семьям, людям). По этой схеме
государство не мешает осуществлять свою
деятельность всем религиозным группам, в которых
нет прямого и доказуемого нарушения прав
человека. Но при этом государство открыто
сотрудничает с теми религиями, которые
представляют интересы большинства граждан и
которые внесли наибольший вклад в культуру и
историю страны. Церковь не заинтересована в
ограничении прав кого бы то ни было. Нам нужно
лишь, чтобы государство, которое весьма в
значительной мере существует на налоговые
отчисления своих православных граждан,
предоставило бы нам возможность быть с этими
гражданами не только в храмах" (Православие и
право. М., 1997, с. 15). Корректно ли после этого
относить меня к числу "фанатиков
насильственного и коллективного движения
вперед"?
В статье Кротова замечательно то, что
он разбирает книги других людей, книги
начиненные ссылками на источники и научные
исследования (его статья содержит и критику в
адрес петербургского патролога В. Лурье, о
котором сам же Кротов говорит, что "его
эрудиция первоклассная, не верхоглядная" -
Континент, с. 268). Но сам Кротов в подтверждение
своей позиции не приводит ни одного источника.
Это означает, что Кротов совершает работу не
научную, а чисто идеологическую: он сравнивает
критикуемых им писателей не с реалиями
религиозной культуры, но лишь со своими
собственными представлениями о ней. И его
раздражение - это всего лишь аллергия утописта на
реальность, которая не укладывается в
желательную для него схему.
Вот, казалось бы, прекрасная
возможность для Кротова выступить в качестве
именно историка - моя гипотеза о связи
празднования 8 марта с праздником Пурим. В первых
же строках своей статьи о 8 марта (полный ее текст
помещен на моей интернетовской страничке,
частичный опубликован в "Русском доме"
(Странный праздник 8 марта // Русский дом +3, 1998);
судя по тому, что Кротов не ссылается на журнал -
он пользуется полным интернетовским текстом) я
говорю о том, что строю чисто теоретический
конструкт. Тут бы и появиться на сцене Кротову во
всеоружии конкретных архивных данных и сказать:
нет, 8 марта Интернационал назначил днем
женщины-революционерки совсем не потому, что
этот день совпал с празднованием Пурима, а просто
потому, например, что это был день развода
любимой подружки Клары Цеткин. Самый простой
способ лишить мою гипотезу изрядной доли
убедительности - это привести чисто календарные
выкладки: вот на какие дни приходилось
празднование Пурима в предреволюционные годы, и
ни разу эти праздники не включали в себя 23
февраля по старому стилю и 8 марта по новому: Ну
кому же, как не историку Кротову было легко
выполинть эту работу!
Но он опять ограничивается банальным
идеологическим наветом "Кураев обвинил евреев
в том, что они заставили русский народ
праздновать 8 марта - "на самом деле"
праздник Пурим, воспоминание об Эсфири. То, что
речь идет о событии библейском, он как бы
игнорирует - подчеркивает, что Пурим есть якобы
праздник победы евреев над окружающим миром
(слава Богу, Кураев не посмел истолковать так
Исход, хотя логически обязан был это сделать)"
(Континент, с. 272). Таков четвертый и последний
довод Кротова, желающего опозорить меня перед
читателями "Континента".
Во-первых, я не обвинил, а предположил.
Во-вторых, мое предположение касалось
Интернационала, а не евреев (ибо и без подсказки
Я. Кротова я знал, что не все евреи были
революционерами). В-третьих, разве Пурим не есть и
в самом деле "праздник победы евреев над
окружающим миром"? В-четвертых, в моем тексте
постоянно говорится о том, что "речь идет о
событии библейском". В-пятых, между Пуримом и
Исходом есть существенная разница: в событиях
Исхода враги Израиля были поражены самим Богом.
Море потопило армию фараона - но не израильские
воины разгромили ее. Об этом ясно говорится в
"песни Моисея" (Исх. 15). В событиях же Пурима
евреи своими руками убивали персов. Не будем
также забывать, что в событиях Исхода египетская
армия противостояла безоружному еврейскому
народу - с женщинами и детьми. В событиях же
Пурима все было наоборот - персидский народ, с
женщинами и детьми, был лишен возможности
обороняться против вооруженных
погромщиков-евреев. Поэтому я писал: "Есть ли
другой народ на земле, который с веселием
празднует день заведомо безнаказанных массовых
убийств? Я понимаю праздник в честь военной
победы. Это было открытое и рискованное
столкновение, и день победы - это мужской и
честный праздник. Но как праздновать день
погрома? Как праздновать день убийства тысяч
детей? И как можно писать о "веселом празднике
Пурим"?". Историк Кротов просто обязан был в
ответ мне привести пример каких-либо племен,
которые, подобно евреям, празднуют безнаказанный
погром безоружных соседей, который им удалось
осуществить две с половиной тысячи лет назад. Нет
таких аналогов? Тогда позвольте и мне считать
злопамятность тех, кто празднует Пурим,
уникальной.
Странно, что историк Кротов не заметил
главное в моей статье о 8 марта: я ни словом не
осуждал евреев-участников тех древних событий. Я
лишь высказал пожелание, чтобы тот погром
остался в истории, но не перетаскивался бы в
будущее. В этом серьезнейшая грань между
иудаизмом и христианством. Для христиан Ветхий
Завет и его жестокость - это прошлое, которому уже
не нужно и не можно подражать. Для иудаистов их
завет не стал "Ветхим", для них он и поныне -
образец для подражания и руководство к действию.
Христианин не воспримет как норму то повеление,
которое Моисей получил перед Исходом и которое
состояло в ограблении домов окрестных египтян.
Но сможет ли иудей сказать, что то событие
трехтысячелетней давности для него утратило
свою буквальную нормативность?
Кровь и жестокость Ветхого Завета для
христиан - не более чем педагогическая мера,
временная необходимость, навсегда ушедшая с
приходом Евангелия. Для иудаистов это не
временные меры, но вечные константы, не
педагогика, но онтологическая норма бытия
еврейского народа. Поэтому христиане не
празднуют Пурим - хоть и коренится этот праздник
в той истории, которая священна и для нас.
Да разве Кротов одобрил бы, если бы
Московская Патриархия каждый год открыто и шумно
праздновала штурм Казани войсками Ивана
Грозного, при этом подчеркивая, что в нем она
видит образец для обращения со всеми врагами
Святой Руси? Не назвал бы он такое поведение
безумным и чреватым пролитием новой крови? Но
тогда столь же негативной должна быть и наша
реакция на празднование "веселого праздника
Пурим".
И если бы дело было только в
воспоминаниях. В моей статье приводятся
высказывания, свидетельствующие о том, что и
поныне по крайней мере некоторые из евреев
готовы по образцу Пурима строить свои отношения
с "окружающим миром". Как человек из этого
мира, окружающего евреев - разве не могу я
воспринимать подобного рода долгую и радостную
память как угрозу для себя, для моего мира? А то,
что у евреев бывает поразительно долгая,
недобрая и односторонняя память, показывает
факт, несомненно известный Кротову: "В
Иерусалиме в субботу 6.6.98 состоялся форум на тему
дальнейшей судьбы сочинений Рихарда Вагнера в
Израиле. Все началось с того, что оркестр Новой
израильской оперы отказался исполнять
произведения Вагнера на том основании, что
композитор был антисемитом, к тому же его опусы
обожал Гитлер. То, что музыка Рихарда Вагнера
звучала в концентрационных лагерях, когда евреев
отправляли в газовые камеры - общеизвестный факт.
Пресс-секретарь Оперы Варда Циммерман заявила,
что, если музыканты будут упорствовать в
нежелании исполнять Вагнера, то произведения
этого композитора будут полностью исключены из
репертуара. На форуме должны были исполнять две
вещи немецкого композитора, но концерт не
состоялся: певца и аккомпанирующего ему пианиста
слушатели яростными свистками прогнали со
сцены" (Русский телеграф. 9.6.1998).
Так нам что - Бетховена не слушать
потому, что Ленин его любил? И если бы Кротов,
относящий себя к интеллигентам, отрицающим
"любое насилие", выступил против этого
безобразия в Израиле - я бы поверил в то, что в его
лице мир обрел действительно честного и
последовательного проповедника терпимости.
Поскольку же ни ограничение свободы совести в
Израиле, ни официальное разрешение пыток в этой
стране, ни безобразная сцена в иерусалимской
опере не вызвали его критических откликов - мне
опять приходится констатировать, что он
пользуется двойными стандартами, а, значит,
является не столько ученым историком, сколько
идеологом.
Поэтому и не могу я назвать критику
Кротова серьезной. Поэтому и разочарован я ею.
Там, где правила ведения честной, научной
полемики не соблюдены, на место научной критики
заступает идеологическая порка. Или -
"словесный погром". Или - рапорт собственным
работодателям, демонстрирующий им, как
самоотверженно он отрабатывает получаемые от
них гонорары, в одиночку мужественно борясь за
"свободу совести" в дикой православной и
"антисемитской" России:
Но к "диалогу" и "терпимости"
это не имеет никакого отношения.
