О "Титанике", пророке Ионе и рериховской критеке христианства

Православные публицисты обычно ругают американское кино. Но на "Титаник" я водил своих крестников. В этом фильме есть то, что так нужно детям и подросткам: ясная грань добра и зла. Вообще-то это та ясность, что нужна и взрослым - но те предпочитают более сложные игры: "с одной стороны... с другой стороны...". Для кого-то "Титаник" - технотриллер. Крестникам же я объяснил, что мы идем на фильм о мужской чести. А их родителей предупредил, что в этом фильме есть и очень серьезная, хотя и очень ненавязчивая религиозная тема. Я не имею в виду священника, остающегося на корабле и до конца дающего людям возможность молиться, то есть возможность умереть по человечески. Ведь смерть человека тем отличается от смерти животного, что человек осознает свою конечность. И он стремится преодолеть ее тем, что осмысляет свою смерть, тем, что видит нечто, следующее за смертью, после нее, сверх нее...

Самая глубокая религиозная линия фильма другая - и она незаметна для поверхностного зрителя. Последние кадры фильма взывают именно к религиозной расшифровке.

Последний поступок престарелой Роуз, уже понимающей, что ее земной путь завершен - это дарение морю бриллианта. Того бриллианта, что носит имя "Сердце моря". Еще немного - и героиня испускает последнее дыхание. Камера отходит от ее лица к темной стене, а затем погружается тем путем, которым чуть раньше последовал бриллиант "Сердце моря" - в сердце моря, в глубину, к "Титанику".

Морские глубины, "сердце моря" на языке психоанализа и мифологии - это символ "преджизни". В большинстве мифологий мира море предшествует созданию космоса, то есть упорядоченной вселенной. Вода аморфна, она не стеснена никакой собственной формой и потому потенциально готова принять любую. Вода растворяет в себе любую форму - и потому оказывается символом уничтожения и смерти. И вода же способна принять новую форму - и потому оказывается символом новизны, творчества, жизни. Именно эта двузначность воды привела к тому, что она занимает центральное место в тех религиозных мифах и ритуалах, которые говорят о творении мира и его обновлении. Вода как докосмическое начало есть место обитания хтонических "змиев" и "драконов", тех чудовищ, которые символизируют инертность материи, ее смертность и ее сопротивляемость Творцу-Оформителю. В тоже время именно потому, что вода до-форменна, докосмична, до-исторична, вернувшись в нее, можно как бы "отменить" историю, омыть в воде те грехи и искажения, что были накоплены в результате исторически-ответственной и далеко не безошибочной деятельности человека.

Не только у христиан погружение в воду (крещение) является символом нового рождения, символом снятия с человека груза прежних ошибок. Погружение в воду есть возвращение к тому состоянию бытия, когда у него еще не было истории, когда еще не было ошибок, а значит, - и смерти. Это возвращение к тому перекрестку, на котором впервые произошел сбой, когда впервые было избрано неверное направление движения. Ты понял, что перепутал дороги? - Вернись к перекрестку и пойди другим путем. Но для этого прежде - пройди обратный путь, пройди вспять по пути своей жизни (хотя бы путем покаянного ее припоминания), вернись к исходной точке. Так в религиозном сознании оказались совмещены символы морской глубины, крещения, покаяния, возрождения к новой жизни.

Воды сами по себе, впрочем, не могут произвести жизнь, Большинство религий мира полагают, что вода родила жизнь вследствие вторжения в нее иного, небесно-деятельного начала: молния, бьющая в воды, рождает жизнь (вспомним индо-арийский миф о громовержце Вритре, побеждающем водного дракона Индру). Рождение происходит "водою и огнем" или "водою и духом", "водою и Словом". Слово Творца, подобно молнии, вторгается в дремлющие первоводы, расторгает их внутреннее неразличимо-индифферентное единство, разделяет воды, структурирует их - и создает из них первую жизнь.

Иногда психологи полагают, что за этими по сути общерелигиозными представлениями стоят подсознательные воспоминания о начале человеческой жизни. Жизнь начинается с зачатия; зачатие же есть именно вторжение извне (вторжение семени) в молчащие и спокойные воды яйцеклетки. Это вторжение нарушает покой вод, но именно потому они, приходя в волнение, начинают "разделяться" и это все умножающееся и усложняющееся деление приводит в конце концов к рождению нового человека...

Итак, в мифах человечества и в подсознании человека есть устойчивый архетип, сближающий погружение в воды с рождением и с воз-рождением. Полагаю, что создатели фильма о "Титанике" были достаточно грамотными людьми, чтобы знать об этих ассоциациях - и потому вполне сознательно их вызывать у зрителя.

Искрящийся бриллиант всегда является символом света и символом твердости - то есть мужского начала (вспомним, что и героине он подарен ее мужем, а для нее он дорог как память о любовнике), погружается в морские глубины и тем самым "оплодотворяет" их. Вслед за ним в те же глубины следует душа умершей Роуз. Камера ("глаза" уходящей души) подходит к затонувшему "Титанику" и летит по коридору, постепенно наполняющемуся светом...

Здесь надо вспомнить другой опыт, равно знакомый и психиатрам, и мифологам: опыт умирания (психиатрам знакомый по описаниям людей, переживших клиническую смерть, а религиям по опыту их инициаций, мистерий и видений) включает в себя следование по темному коридору, который в итоге выводит на Свет, на встречу с Богом. Этот опыт умирания на весьма большом материале описан в знаменитых книгах Моуди. Стоит лишь добавить, что если бы младенец мог поделиться с нами воспоминаниями о своем рождении - он выразил бы его точно в таких же образах: выход из привычной жизненной среды (материнской утробы) пролегает через длинный темный и болезненный коридор, за которым блещет обилие света и новых лиц.

Так и в "Титанике": погружение в глубину вод сменяется следованием по коридору. Коридор переходит в свет. В свете проявляются лица. Те, кто честно умерли, не оттолкнули других, не убежали с корабля - они встречают спустившуюся (или уже, напротив, поднявшуюся?) к ним душу.

Несомненно, что верхом идиотизма было бы считать, будто по убеждению создателей фильма аквалангист, спустившийся к затонувшему "Титанику", найдет там залитый не водою, но светом банкетный зал, наполненный счастливыми людьми в вечерних туалетах. Но не менее смешно выглядят попытки буквалистского прочтения тех религиозных текстов, которые исполнены подобного символизма. И уже совсем странно выглядела бы "научно-позитивистская" полемика, стремящаяся опровергнуть символические тексты (фильма о "Титанике" или Библии) ссылками на "данные науки": мол, в затонувшем "Титанике" не может быть жизни, а Иона не мог быть проглочен китом...

Памятуя о том, что было сказано выше о символизме морских глубин в религиозном мышлении, посмотрим на библейскую притчу о пророке Ионе. Корабль, на котором он путешествует, застигнут бурей. Люди поняли, что обрушившееся на них бедствие есть Божия кара за их грехи. И потому Иона бросается в море, чтобы принести себя в искупительную жертву. Он отказывается от своей жизни, погружает себя в морские пучины, чтобы очистить от грехов и защитить от Божеского гнева других людей. В морских глубинах Иона встречается с китом, который заглатывает его. Но, чудесным образом пребыв во чреве китовом три дня, Иона спасается и оказывается на земле, где начинает проповедь покаяния жителям Ниневии.

Стоит ли в ответ на это библейское повествование облачаться во всеоружие современных зоологических представлений и утверждать, что кит, питающийся планктоном, не может проглотить и рыбки, не то что человека? Стоит ли приводить химические формулы реакций, происходящих в желудке кита, и доказывать, что в этой кислотной среде человеку никак не прожить три дня? Если кому-то понравится такое занятие - то пусть уж заодно отчитает Льва Толстого за то, что у него солнце "встает" над Аустерлицем. В просвещенном XIX веке, конечно, следовало написать строго научно: "Планета Земля повернулась на столько-то градусов вокруг своей оси по отношению к центральному светилу, и потому солнечные лучи смогли под таким-то углом достичь поверхности земли в районе Аустерлица". И пусть такой критик устроит публичную порку Тютчеву за его совершенно антинаучные стишки насчет грозы в начале мая, когда весенний майский гром "как бы резвясь или играя грохочет в небе голубом"...

Любой текст надо рассматривать, исходя из его соответствия тем целям, которые он сам ставил перед собой. Текст не должен отвечать на те вопросы, которые есть у нас; он должен ответить на те вопросы, ради ответа на которые его создал его автор. Иначе можно выбросить вон Достоевского за то, что он не отвечает на вопросы из области квантовой механики. И Библию за то, что она понимает многие слова и события не так, как их понимает современная биология.

Ведь тот кит, о которым говорит Библия, совсем не тот, что знаком современным биологам. Евреи - народ сухопутный, и в их языке не было уж очень большого запаса слов для обозначения многообразия морских обитателей. То еврейское слово (dag), что русские переводчики перевели словом "кит", означает всего лишь "большая рыба". Так что если уж и будут претензии у ученых - то не к Библии, а к ее переводчикам. Что такое "большая рыба" религиозного текста - это знают не биологи, а религиоведы. Это и есть те хтонические чудовища ("драконы", "водные змии"), которые в мифах всех народов символизируют изначальные, докосмические, неупорядоченные воды. На библейском языке "киты" (греч. khth; евр. dag) и "драконы" (греч. drakontes; евр. tanninim) - слова взаимозаменимые. Так, например, в Быт. 1,21 русские переводчики вслед за авторами Септуагинты (перевод книг Ветхого Завета на греческий, исполненный в третьем веке до Р. Хр) слово tannin перевели как "кит" (khtos), а Аквила (иудейский переводчик тех же книг на греческий же язык, работвавший уже во втором веке по Р. Хр) перевел это же слово как drakontas.

Собственно, сказать "Иону поглотили воды" или "большая рыба" или "смерть" - одно и то же. Водные чудовища есть персонификация водного хаоса, то есть мира, в котором еще нет жизни. Того хаоса, который от века подмывает берега, который шевелится под космосом (напомню, что космос - это упорядоченное бытие) и грозит все вернуть в изначальную наразличимость и всерастворенность. Вот в этот мир смерти и бросил себя добровольно Иона. Но по воле Творца, то есть Того, Кто изначально из хаоса сотворил космос, смерть оказалась над ним бессильна. Тот, Кто на заре мироздания из безжизненного мира смог вывести жизнь, может повторить это чудо. Создавший из воды всю жизнь может и одну душу извести из вод и из царства смерти (пред-жизни). Спустя столетия то же самое произойдет со Христом. Но рассказ о жертве Христа будет выражен уже на другом языке - не на языке мифа, а на языке истории. Иона же в христианском восприятии стал прообразом Христа.

И Иона, и Христос преодолели вязкость смерти. И оба воскресли "на третий день". Св. Мефодий Олимпийский, христианский писатель III века, пояснял значение этой подробности библейских сказаний: "Великую тайну заключает в себе история Ионы. Под китом кажется разумеется время, как никогда не останавливающееся, но всегда текущее и поглащающее рождающиеся вещества в более или менее продолжительные промежутки времени... Свержение Ионы с корабля в море означает ниспадение от жизни в смерть первозданного. Поглощение китом означает наше неизбежное разрушение, происходящее во времени; ибо чрево, в котором скрылся поглощенный Иона, есть всепоглощающая земля, принимающая все, истребляемое временем. И так подобно тому, как Иона, проведши во чреве кита три дня и столько же ночей, вышел опять здоровым, так и все мы, прошедши на земле три расстояния настоящего века, то есть начало, средину и конец, из которых состоит настоящее время, воскреснем. Ибо вообще три подразделения времени: прошедшее, настоящее и будущее. Посему и Господь, знаменательно проведши в земле столько же дней, ясно показал, что по исполнении упомянутых подразделений времени наступит наше воскресение, которое есть начало будущего века и конец настоящего. В том веке нет ни прошедшего, ни будущего, а только настоящее" (Св. Мефодий, епископ и мученик, отец Церкви III-го века. Полное собрание его сочинений. - СПб., 1877, сс. 242-243).

Кит=вода. Вода=хаос. Вода=время. Время=смерть. Вхождение в жизнь связано с вхождением в Вечность. Обретение Вечности есть преодоление времени. Преодоление времени есть раскаяние в своих временных грехах перед лицом Вечного Бога. Покаяние - попытка человека растождествить себя и свое прошлое: Господи, не запомни меня таким, каким я был в ту минуту, не отождествляй меня и тот мой поступок, позволь мне быть другим! Служение Ионы и служение Христа - это проповедь покаяния. Крещение и покаяние едины. И притча об Ионе не есть рассказ "из жизни животных", но повествование о жизни человека, о самом человеческом в человеке - о его способности к покаянному обновлению.

Вообще при вдумчивом и любящем вглядывании в религиозные символы и тексты они раскрывают в себе такие глубины, которые не заметны нигилистически или враждебно настроенному рассудку.

Но вот что странно: уже много поколений те люди, что призывают к терпимому отношению ко всем религиям, почему-то не желают вдумчиво и терпимо относиться к христианству. Так, Лев Толстой, выискивая философские и нравственные глубины в индийской мифологии, так и не смог посмотреть на православие русского народа взглядом столь же "понимающим", каким он смотрел на индусов. Он никогда не описал бы какой-либо буддистский обряд с таким сознательным кощунством, как он описал православную Литургию в "Воскресении"... Так Рерихи позволяли себе с вполне издевательскими нотками отзываться о правословии, находя объяснения и оправдания самым странным обрядам и верованиям Востока. Вот и мой теософский оппонент из Новокузнецка, вроде бы призывающий к терпимости и к неосуждению всех вер, о Библии и о православии говорит заведомо профанирующим, кощунственным языком. Обвиняя Библию в "антинаучности", он задает вопросы, которые ему кажутся риторическими: "Если уж там нет фантастичности построений, то где их тогда искать? Одно путешествие известного пророка в чреве кита чего стоит? Хороша же культура научного и логического мышления!" (В. Валиулин. Не хули веру других Прислушается ли к этому совету дьякон Кураев? // Вечерний клуб. 21.5.98). Этот запал в очередной раз показывает, что на самом деле рериховцы лишь для маскировки называют себя христианами. Не любя христианства, не понимая его и не стремясь понять, они готовы по любому поводу громко и безапелляционно заявлять о нашей "отсталости" и "дремучести". И что же они затем удивляются тому, что христиане встают на защиту своих святынь от их оккультно-теософского поругания?

Я не буду утверждать, будто все в православии и в Библии научно. Естествознание - не единственный способ человеческого познания и не единственный способ мысли. Мы называем православие "верой", а не "синтезом науки и философии". Рериховцы же настаивают на всецело научном характере их воззрений. Поэтому противоречие рериховских догматов (например, уверения в том, что "Пшеница была принесена Изидою с Венеры" - Письма Елены Рерих 1932-1955. Новосибирск, 1993, с. 159) науке есть нечто бесспорное. Православие же, изначально настаивая на том, что язык нашей мысли не является языком позитивистской науки, ставит себя на другую плоскость, нежели биология или астрономия, и потому не входит с ними в отношение прямого логического противоречия. Если рериховцы столь же честно назовут себя просто одной из религий и перестанут именовать себя наукой - то и они окажутся в таком же положении. Опять же и глупо и нелогично именовать себя "примирением всех религий" и при этом ругательски ругать христианство. Назовите себя не-христианской религий - и у вас появится логическое и нравственное право издеваться над Библией и церковными традициями. Но человек, настаивающий на том, что он является христианином, не может кощунствовать над Библией. Так что проблема не в "христианской нетерпимости", а в патологической неспособности оккультистов и рериховцев честно говорить о себе и своей вере как о религиозной вере и как о нехристианской вере.

Остальное в статье В. Валиулина не заслуживает внимания и ответа. Нельзя всерьез полемизировать с человеком, который просто не слышит оппонента. В моем интервью ("Вечерний клуб", 1.6.4.98) я говорю о том, что даже талантливый человек может оказаться во власти весьма недоброкачественных настроений и одержаний. И ссылаюсь на признание Александры Андреевны Толстой: "он издевался над всем, что нам дорого и свято... Мне казалось, что я слышу бред сумасшедшего.... Наконец, когда он взглянул на меня вопросительно, я сказала ему: "Мне нечего Вам ответить; скажу только одно, что, пока Вы говорили, я видела Вас во власти кого-то, кто и теперь еще стоит за вашим стулом". Он живо обернулся. "Кто это?" - почти вскрикнул он. - "Сам Люцифер, воплощение гордости" (Цит. по: С. О. Грузенберг. Психология творчества. Минск, 1923, с. 90). А в ответ мой критик заявляет, что именно я оскорбляю Толстого. Я ссылаюсь на рассказ священника, исповедовавшего Сергия Бондарчука перед смертью (рассказ был, естественно, не о том, о чем шла речь на исповеди, но лишь о самом факте исповеди и о ее радостном итоге) - и опять слышу, что я оскорбляю Бондарчука. Ну что оскорбительного в том, что человек исповедовался и причастился перед кончиной?

Но не замечая источников, на которых я основываю свои суждения, мой критик себе позволяет заявления, которые он сам вряд ли сможет обосновать. Готов ли мой оппонент указать мне первоисточник мысли, приписанной им Будде: "Чти свою веру и не хули веру других"? Я убежден, что эта фраза не была сказана упомянутым индийским философом. Просто потому, что сам Будда был яростным полемистом, и всю свою жизнь он вел очень жесткую полемику с брахманизмом, высмеивая и верования, и ритуалы браминов, в частности, идею Единого Бога-Творца. Выдающийся ученый востоковед С. Ф. Ольденбург по этому поводу заметил: "Идея единобожия была настолько прочно укоренившейся в мыслящих кругах Индии, что такие антитеисты, как буддийские учители, считали необходимой боевую полемику с монотеизмом" (С. Ф. Ольденбург. Культура Индии. М., 1991, с. 142). В ответ величайший индийский философ Шанкара, в VIII веке по Р. Хр. создавший систему Адвайта-веданты, отозвался о Будде также вполне полемично: "Будда проявил собственную бессвязную болтливость или же враждебность ко всем живым существам" (Комментарий к Брахма- сутрам. 2,2,32. Цит. по: Исаева Н. В. Шанкара и индийская философия. М., 1991, с. 154). Обсуждая вопрос о том, терпимее ли буддисты христиан, стоит также заметить, что в буддистско-синтоистской Японии в XVII-XVIII в. было замучено и убито до 280 000 христиан (см. архим. Сергий Страгородский. По Японии. Записки миссионера М., 1998, с. 200).

Итак, у религий и у мифов есть свой язык. Его надо изучать и в него надо вдумываться. Но есть еще и мифы о религиях. Вот с ними-то и надо полемизировать, в том числе используя язык гуманитарной науки, язык религиоведения. Рерихианство же - это религия, выдумывающая сказки обо всех остальных религиях. То есть - секта.