Троп
Троп (от греч. тrерw - поворачиваю). - Особенного внимания требуют
они как по своему значению в обиходе поэтической мысли, так и потому,
что значение это в ходячем представлении и в большинстве учебных курсов
характеризуется совершенно ошибочно. Основная ошибка общепринятых
воззрений на поэтическую речь, нашедших выражение в учебниках теории
словесности, заключается в том, что образность ("изобразительность")
считается здесь лишь свойством поэтического слога и изложения, тогда как
она составляет сущность поэтического мышления. Дело представляется таким
образом: мысль - она предполагается уже готовой, добытой - может быть
выражена в форме прозаической или поэтической. При чисто прозаической
форме изложения стилистика предъявляет к слогу писателя требования
правильности, ясности, точности и чистоты; поэтическая форма потребует
еще одного качества: "Существенное свойство поэтической формы выражения
мыслей - говорится в одном учебнике - составляет изобразительность, т.
е. употребление таких слов и оборотов, которые возбуждают в воображении
читателя наглядное представление или живой образ предметов, явлений,
событий и действий. Изобразительности речи способствуют: эпитеты,
сравнения, тропы и фигуры. Все вообще слова и обороты, употребляемые в
переносном смысле, и называются тропами" ("Учебный курс теории
словесности" Ливанова). "Различные свойства слога, рассматриваемого с
художественной точки зрения, обнимаются общим названием изящества или
красоты. Под это общее понятие подходят, во первых, все те логические
свойства языка, от которых зависит ясность или понятность; во вторых,
свойства, которыми наиболее обусловливается изящество речи, именно: 1)
благозвучие (или мелодичность), 2) изобразительность (конкретность,
пластичность речи), 3) выразительность (патетичность).
Изобразительность, или конкретность, есть такое свойство слога, когда
слова вызывают в нашем уме живые представления предметов и явлений в том
именно виде, в каком они воспринимаются нашими внешними чувствами, т. е.
со стороны цвета, формы, движения и т. п. Конкретность достигается при
помощи особых стилистических приемов, которые называются фигурами. Эти
приемы или носят название фигур вообще, или делятся на собственно фигуры
(сравнение и эпитет) и тропы (метафора, метонимия, синекдоха и проч.)".
("Учебный курс теории словесности" Стефановского). Таковы типичные
воззрения учебников. То, что в одних отнесено к фигурам относится в
других к Т., те и другие прямо называются стилистическими приемами,
образная иносказательность смешивается с конкретностью. Той же ошибки не
избежал и такой проницательный мыслитель, как Гюйо, давший в книге об
искусстве с социологической точки зрения несколько ценных замечаний о
Т., которые он охотнее называет образами или метафорами. "Поэзия,
говорит он, заменяет один предмет другим, одно выражение другим, более
или менее похожим, во всех тех случаях, когда это последнее возбуждает в
силу внушения более свежие, более сильные или просто более
многочисленные ассоциации идей, способные затронуть не только ощущение,
но ум, чувство и моральное состояние". Здесь также на место поэтического
мышления подставляются приемы поэтического изображения; автор далек от
предположения, что мысль выражена в форме Т. потому, что в этой форме
создалась. По мнению Гюйо, мысль могла быть выражена и в прозаической
форме, без "замены одного предмета другим"; но необходимо было сообщить
ей свежесть, силу, многозначность - и вот, - "одно выражение заменено
другим". Иначе смотрит на эти явления научная теория поэзии, связанная с
общим языкознанием. Поэзия есть для нее мышление в образах, то есть
объяснение вновь познаваемого посредством индивидуальных, типических
символов - заместителей обобщаемых групп. Эта умственная работа
совершается не только в высших формах сложных поэтических произведений,
но и в элементарных формах поэтического мышления, т. е. в поэтических
элементах языка. "Поэт индивидуализирует в деталях - замечает Каррьер -
потому что и все целое есть - индивидуализация". Создание языка в
известной стадии идет, как мы знаем, путем поэтического творчества.
Познавая новое явление, мысль называет его по одному из его признаков,
который представляется ей наиболее существенным и сам уже познан
предварительно, как самостоятельное явление. Это объяснение нового
явления посредством перенесения на него названия уже известного и есть
то, что мы называем Т., и, так как каждое слово употребляется нами,
собственно, в переносном значении, имея и прямое (так называемую
"внутреннюю форму"), то это и дало Потебне основания с некоторым правом
заявить, что в сущности "в языке нет собственных выражений" ("Мысль и
язык", стр. 158); та же мысль выражена позже Гербером в известном
изречении: "все слова суть Т.". Отсюда, очевидно, очень далеко до
взгляда на Т., как на стилистический прием, посредством которого
поэтизируют, конкретизируют и извне украшают поэтическую речь, подобно
тому как украшают гипсовыми орнаментами готовое здание. Т. - не та
форма, в которую отливается готовая поэтическая мысль, но та форма, в
которой она рождается. Поэт мыслит образами, а не придумывает их. Кто,
имея готовое обобщение в виде отвлеченной формулы, переводит эту
абстракцию в художественную форму единичного случая, тот не поэт. Его
создание родилось на почве узко рассудочной и имеет лишь один
определенный смысл, а всякое истинно поэтическое произведение
многозначно. Изображение готовой мысли в форме индивидуального образа
есть уже не символ, а аллегория: это-прозаическая схема, уже готовая
идея, одетая в оболочку образа, не изменяющего эту идею и не
символизирующего ничего кроме нее. Здесь нет движения мысли-от этого
образа идея сделалась, быть может, нагляднее и общедоступнее, но не
изменилась в своем содержании, не стала сложнее и развитее. Аллегория
для прогресса мысли имеет одну цену с тавтологией; наоборот, Т. есть
новое завоевание мысли. Более известное он, как и сравнение, уясняет при
посредстве менее известного - и потому он вовсе не обязан сообщать речи
конкретность: если явления конкретные для нас новы и не достаточно ясны
и могут быть уяснены близкими и знакомыми нам отвлеченностями, то поэзия
найдет в последних неисчерпаемый источник сравнений, а за ними и Т.
Когда человек больше глядел на природу, чем в свой душевный мир, тогда
естественно было объяснять отвлеченности конкретными сопоставлениями,
брать Т. извне - и в основе каждого из наших названий для отвлеченных
понятий лежит конкретное представление. Отвлеченное есть то, что влекли
от чего то, понятие - это то, что было взято, схвачено, представление -
то, что поставлено пред нами. Но современный культурный человек так
проникнут абстрактными представлениями, что они могут быть для него
ближе, отчетливее и сильнее, чем внешние предметы; естественно, что,
изображая последние, он возьмет яркие краски из мира первых. Гюйо
указывает на Шелли, "который часто описывает внешние предметы, сравнивая
их с призраком своей мысли, и который вместо реальных пейзажей рисует
нам перспективы внутреннего горизонта... Он говорит жаворонку: "В
золотом сиянии солнца,... ты летаешь и скользишь как беспричинная
радость, возникающая неожиданно в душе". Байрон говорит о потоке воды,
которая бежит "с быстротой счастия". У Минского "льется дождик...
тягостный, как голос совести виновной, долгий, как изгнанье, мощный, как
судьба". Строго говоря, это, конечно, не Т., а сравнения, но разница в
данном отношении не существенна. Т. только более сжат и энергичен, чем
сравнение; и там, и здесь мы имеем сопоставление двух явлений и
выяснение одного при посредстве другого.
тщательной и мелочной разработки. У Аристотеля, Цицерона, Квинтилиана мы
находим ряд рассеянных, но подчас и до сих пор не лишенных интереса
соображений. Но немногие верные замечания их, затрагивающие существо
дела, были забыты позднейшими грамматиками и риторами, у которых теория
Т. получила широкое развитие, обратно пропорциональное ее внутренней
содержательности. Как вся теория их была по преимуществу практическим
руководством к составлению прозаических и поэтических сочинений, так и
многочисленные рассуждения их о Т. н фигурах имели в виду главным
образом не столько изучение и объяснение существующего, сколько
наставление к украшению речи подобающими сравнениями, эпитетами,
метафорами, метонимиями и т. п. И здесь, как в остальных частях теории,
учение почти исчерпывалось классификацией, но нигде классификация эта не
доходила до таких изысканных, ненужных и сочиненных тонкостей и
различий, как в учении о Т. и фигурах. Скалигер, ставивший себе в
заслугу то, что он первый классифицировал их, различает среди них:
signifiсатiо, dемоnsтrатiо, sеrмесinатiо, аттемреrатiо, моdеrатiо ет
соrrестiо, аssеvеrатiо, соndiтiо, ехсlаматiо, rеретiтiо, frеquеnтатiо,
асеrvатiо, сеlеriтаs, еvаsiо, соммоrатiо, соniunстiо, аттriвuтiо,
аnтiсiратiо, аssiмilатiо, ехемрiuм, iмаgо, тrаnslатiо, соllатiо,
сомраrатiо, rетriвuтiо, suвsтiтuтiо, аllеgоriа, рrаеsсriртiо,
аgnомinатiо и т. д. Столь же неисчерпаем в этой ужасающей терминологии
Иоанн Бенциус в "Dе figuris liвri duо" (1594). Значительная доля этих
схоластических упражнений сохранилась и в наши дни в наших учебниках и
во французской школьной риторике. Немецкие курсы свободны от них и, быть
может, в силу реакции, иногда впадают в противоположную крайность. Так
Боринский ("Dеuтsсне Роетiк") склонен к полному отрицанию классификации
Т. "Они - говорит он представителям старой риторики - желают
классифицировать прежде, чем исследовали и анализировали. Отсюда та
пустынная вереница окаменевших обозначений, с которыми возится поэтика,
сбивая с толку учащегося стараниями разобраться в них. Совершенно
лишенные значения пошлости как "метонимия" (переименование), полная
беспомощность, как "синекдоха" (сопонимание), смешение материального
различения с формальным, как в "персонификации" (оживлении
неодушевленного предмета): все эти неумелые приспособления очень мало
могут способствовать внутреннему пониманию присущей образам силы
поэтического изображения. Дело не в том, чтобы создавать особые
обозначения для оттенков этой изобразительности, - что легко может быть
бесконечно, -но в том, чтобы изучать процессы в их совокупности и таким
образом объяснять их". Но достаточно анализировать ряд Т., чтобы видеть,
что они представляют собою различные группы. Конечно, классификация их
есть отвлечение: в действительном Т. мы можем одновременно найти и
метафору, и метонимию и синекдоху, но виды эти существуют, и выделение
их может лишь способствовать изучению поэтической иносказательности.
Основанием классификации Т. должно служить отношение между объясняемым
явлением и объясняющим образом.