"Московский комсомолец", 31 июня 1997 года, рубрика "Срочно в номер":

Жители Центрального округа столицы, а также органы внутренних дел сегодня утром были чрезвычайно взбудоражены, когда обнаружили на улице Грановского (ныне - Романов переулок) полное исчезновение всех мемориальных досок с жилых домов. Как известно, на этой улице проживали выдающиеся политические и государственные деятели Советской эпохи, в память которых и были в свое время помещены пропавшие мемориальные доски. Сотрудники МУРа, с которыми удалось побеседовать нашему корреспонденту, недоумевают, кому и зачем понадобился этот акт вандализма. Первоначальные предположения позволяют заподозрить в этом деле следы некоторых террористических организаций, а также отдельных республиканских мафиозных группировок, однако для построения полноценной версии случившегося слишком мало данных. По делу возбуждено следствие.

Бесконечные отложения и напластования, химические реакции и биологические обмены веществ соединились в нем неповторимым сочетанием, приковывающим взгляд. Выброс вдохновения природы дал ему свою, неведомую душу. И теперь она - эта душа - глядела бирюзовыми глазами из плоского камешка, похожего на игрушечную лужицу. Божественное прикосновение его странным образом и успокаивало, и будоражило, и давало уверенность в нерасторжимой связи человека со всем остальным населением Земли. На небесно-голубом фоне змеились светлые прожилки, переплетаясь и расходясь в разные стороны. "Как человеческие отношения",- подумал он, усмехнувшись в седоватую бороду, и отложил в сторону красивый бирюзовый спил...

... Встреча выпускников Геологического факультета начиналась в семь часов вечера. В фойе главного здания толпились люди, многих из которых он узнал не сразу. Потолстевшие и облысевшие, они бросались к нему с громкими восклицаниями "Желомеенский!!!" и натыкались на смущенную улыбку, в которой читалось: "Позвольте, а мы разве знакомы?". Но почти сразу же волна теплого узнавания захлестывала глаза Желомеенского, и он вспоминал: да-да, вот этот так и не вернул мне деньги, а вот у этого я когда-то отбил девушку, а вот это тот самый, который однажды ушел по нужде в поле и поттерся осокой, а потом неделю ходил враскоряку... В целом женщины выглядели гораздо лучше своих сокурсников. И дело даже не в крашеных волосах и уходе за кожей. Блеск в глазах, который всегда отличал молодых геологов, почему-то сохранился у девушек, и в большинстве своем исчез у мужчин. В толпе Желомеенский встретил и свою бывшую жену. Сменив спутника жизни, она похорошела и пополнела. Александр вспомнил расходящиеся в разные стороны бирюзовые прожилки и опять скупо усмехнулся в серебристую бороду.

... - Неужели Желомеенский? - услышал Саша за своей спиной негромкий голос. К нему приближался невысокий полный человек в прекрасном костюме-тройке - типичный "новый русский". Движение тела, неторопливые, спокойные манеры, а главное, выражение лица - все говорило о его социальной принадлежности к тем сферам, куда недолетают жалкие купюры повседневности, где нет наличности, а есть одна недвижимость, где брови элегантно поднимаются только для того, чтобы сопроводить вопрос: "Разве есть на свете что-то невозможное?"

Желомеенский несколько секунд вглядывался в этого человека, и тут разом вспыхнуло это же лицо, только моложе и худее раза в три. Да-да! Это он, закадычный друг и однокурсник Петька Соколов, с которым когда-то было столько пройдено, спето и выпито.

- Тебя не узнать,- скромно оценил нежданную встречу Желомеенский.

- Мы все меняемся,- философски заметил бывший сокурсник.

- Я вижу, у тебя все в порядке.

- В порядке, Шурик, бывают только фарфоровые статуэтки на моем камине,- парировал Петр и снисходительно приобнял Желомеенского правой рукой.

- Ну, что же, выпьем за встречу,- предложил Саша и начал было осматриваться в поисках укромного места.

- С удовольствием, но, к сожалению, я не пью того, что пьют здесь. Вообще, я сыт уже этой встречей с прошлым. А с тобой я бы еще пообщался. Поедем-ка ко мне!

- Ну, я не знаю,- нерешительно произнес Желомеенский, но был тут же прерван широким и великодушным движением руки своего собеседника.

- Гриша,- негромко окликнул Соколов кого-то через плечо. Тут только Желомеенский заметил огромное квадратное рыло, маячившее за их спинами. - Гриша, вели подать машину...

Гриша испарился, а Саша простодушно спросил:

- Это твой сын?

- Господь с тобой, Шурик. У меня сыновей нет. У меня дочка Алиса, она сейчас учится в Оксфорде. А у тебя есть дети?

- Да, дочка Катя. Она учится в МГУ.

- Прекрасно, прекрасно,- промурлыкал Петр, медленно увлекая Желомеенского к выходу.

На улице их встретил теплый майский вечер. Университетские корпуса химического и физического факультетов утопали в распустившейся зелени, а прямо перед ними одиноко возвышался мятежный Михайло Васильевич Ломоносов, уже не отвечавший ни за что.

К широкой лестнице подкатил темно-зеленый "Saab". Петр молчаливым жестом пригласил Желомеенского сесть в машину, и автомобиль с легким шелестом анаконды покатил друзей прочь от университета.

Вот уже почти час бывшие друзья сидели в просторном загородном доме, даже не доме, а дворце. Примечательной особенностью этого дворца было то, что он весь был деревянный. Когда Саша поинтересовался, почему Петр не построил каменный дом, тот, спокойно улыбаясь, ответил:

- Я ведь, как и ты,- геолог. Я люблю не камни, а - камешки. А жить предпочитаю среди дерева. Кстати, этот дом построен по моему специальному заказу - без единого гвоздя. Для этого пришлось вызывать с русского севера одного старого пердуна.

В гостиной, где они сидели, мягко мерцали свечи в серебряных канделябрах, на столе стояли закуски и выпивка: перед Желомеенским несколько бутылок французского коньяка разных сортов, перед Петром - темно-красное испанское вино прошлого века, из погребов Мадрида.

- Прости,- начал Желомеенский,- но на языке так и вертится спросить: откуда все это? Ведь в студенческие годы ты был, как все, никаким особым благосостоянием или происхождением не выделялся. Что произошло?

Соколов налил себе бокал вина, немного отхлебнул и произнес:

- Не выделялся, ты прав.

Он нажал какую-то кнопочку, и тут же в дверях гостиной появилась стройная фигура молодого человека, обслуживавшего их за ужином.

- Сережа, приготовь-ка нам баньку... Да, так вот. Не выделялся. Ты помнишь девушку, с которой у меня был роман на втором курсе?

- Люся Панкратова?

- Да, Люся. Простенькая такая, веселая девчушка. Вероятно, никто из вас не знал о ней того, что было известно мне, поскольку она любила меня. Дело в том, что она была внучкой атамана Дутова.

- Да ну! - оживился Желомеенский.

- Да. Собственно, атаманов Дутовых было двое: ее прадед и дед. Когда большевики все-таки взяли власть в свои руки, дед решил смотаться в Шанхай, а прадед остался. Его потом комиссары расстреляли. А дед перед тем, как уехать, закопал клад в Сибири. А место, где закопал, указал только своей дочке, Люсиной матери. Что с ним стало в Шанхае, никто не знает, а только Люсина мать была очень религиозной, да к тому же напуганной репрессиями. Она как дочка Дутова отсидела сколько-то лет в лагере, а потом всю жизнь жила на поселении тихо-смирно, ее ни в какие институты не принимали. А Люська уже смогла приехать в Москву и учиться в МГУ. Так вот. Мать, конечно, рассказала Люське про все: и про деда с прадедом, и про клад. Но только строго-настрого наказала тут же забыть и никому ничего не говорить, потому что боялась и властей и Бога. Говорила, начнешь искать богатство - тут сатана и подкрадется. А так, мол, обошла нас беда, вот и живи спокойно да Богу молись. Люська ведь тоже благодаря ей была набожной, только об этом знал я один.

Петр налил еще вина себе, и коньяку - Желомеенскому.

- Как коньяк-то?

- Хороший коньяк, но мне как-то ближе дагестанский.

- А,- досадливо крякнул Соколов, сложил руки на животике и продолжал:

- Искал я этот клад года три. Как раз тогда наша с тобой дружба прекратилась. И однажды нашел. А когда нашел... Ух, знаешь, это чувство никаким образом не описать. Вдруг накатывает такая волна уверенности в том, что ты - избранный. Конечно, там не было того, что показывают  в фильмах: всяких россыпей драгоценностей, ожерельев и так далее. Несколько старинных золотых монет, кольца. И было несколько бриллиантов. И вот с той минуты, как я взял в руки бриллиант и стал его рассматривать - моя прежняя жизнь кончилась.

В гостиную неслышно вошел Сережа и сказал:

- Петр Феликсович, баня готова.

- Хорошо, иди. Моя прежняя жизнь, Шурик, закончилась, как комплексный обед в студенческой столовой...

В гостиной тикали инкрустированные золотые часы, стоящие на камине в окружении фарфоровых статуэток. Желомеенский громко отхлебнул из хрустальной рюмки.

- С тех пор я посвятил свою любовь этим камешкам. И не то, чтобы я очень восхищался всеми этими преломлениями, излучениями - нет. Когда я беру в руки маленькое прозрачное зернышко, я вглядываюсь в него и вижу, как внутри, в самой сердцевине, подобно маленькой змейке, свернулась, сконцентрировалась, затаилась - ВЛАСТЬ. Та самая власть, которая позволяет умникам в очках стоять передо мной на коленях, вымаливая себе работу, а длинноногим красавицам - сползать с полотен художников прямо ко мне в постель. - Петр держал перед собою вытянутую правую руку с бокалом, который как бы изображал бриллиант, и говорил низким, плотоядным голосом. - Ну, а углы преломления - это уже для всяких там высоких бесед,- продолжал он обычным тоном.

Желомеенский смотрел на своего бывшего друга и не мог соотнести его теперешнего с тем юношеским образом, что был двадцать пять лет назад.

- Ну, что? Пошли в баньку?

- Я как-то не настроен.

- Да ты просто посиди со мной, можешь полностью не раздеваться. Я хочу показать тебе свою баню - она заслуживает того. Ей-богу, не пожалеешь, Шурик.

И они пошли на улицу, пересекли утопающий в цветах дворик и подошли к простенькому деревянному строению, окруженному голубыми, как в Кремле, елочками.

- Ко всему, Шурик, надо подходить со вкусом. Мой дом - это древняя Русь, а баня - это уже Русь Советская. Взгляни на эти партийные елочки: они облепили мою баньку, отчего она стала напоминать какой-нибудь провинциальный горком партии. А теперь зайдем вовнутрь. Заходи! - голосом конферансье пригласил Желомеенского хозяин.

Пар был достаточно густой, поэтому Саша не сразу увидел то, ради чего его сюда позвали. А когда  разглядел, остолбенел настолько, что не заметил, как Петр разделся и пошел орудовать деревянными шайками.

Посреди небольшой комнаты, почти во всю ее площадь располагался неглубокий бассейн, выложенный не кафелем, а мемориальными досками с улицы Грановского. Желомеенский стоял как вкопанный и читал:

Петр Гермогенович Смидович - профессиональный революционер,
Дмитрий Захарович Мануильский - выдающийся партийный и государственный деятель,
Семен Михайлович Буденный - маршал Советского Союза,
Андрей Андреевич Андреев, Алексей Николаевич Косыгин, Иван Степанович Конев, Семен Константинович Тимошенко, Николай Алексеевич Вознесенский, Владимир Александрович Судец,Климент Ефремович Ворошилов...

и так далее, и так далее, и так далее...

- Ну как? Удивил? А я вот сейчас еще пообщаюсь с ними,- и с этими словами Соколов смачно плюхнулся задом на видного партийного деятеля Андреева Андрея Андреевича. - Сегодня с него начнем... А в Мануильского плеснем немного кипяточку... А в Косыгина упремся пяткой... Зря не купаешься со мной, масса удовольствия. Между прочим, когда эта идея пришла мне в голову, я понял, что мог бы не хуже всех вас диссертации писать: нестандартность мысли - главное в науке. Обрати внимание, Шурик, Из правой ноздри Семен Михайловича струится горячая вода, а из левой - холодная. Джакузи, твою мать!

- За что ж ты их так тиранишь-то? - спросил Желомеенский, присаживаясь на скамеечку и закуривая сигаретку.

- За что? А ни за что. За то же, за что они старика Дутова расстреляли и многих других, а сами потом на их костях своими жирными задами сидели. За Люську, за ее мать, за мою мать. За тебя, Шурик.

- А я-то что, самый несчастный, что ли?

- Да видел я тебя на ярмарках. Они все наполовину мною субсидируются, потому что во время всех этих "Каменных симфоний" и "Ювелирных фантазий" бриллиантовые сделки заключаются... Что-то у меня сегодня товарищ Ярославский загрустил,- заботливо проговорил Петр и потер большим пальцем правой ноги мемориальную доску. - Видел я тебя. Сидишь ты с этой бирюзой и с дамами воркуешь. А у этих дам в кармане - вошь на аркане. Слов нет, бирюза - красивый, загадочный камень. Но разве это твои масштабы? А, Шурик?

Соколов полез из бассейна, опершись  правой ногой в нос Климента Ефремовича Ворошилова.

- Твои, Шурик, масштабы - это имение, особняк, крестьяне шапки снимают, девки дворовые пляшут, борзые бегают, оружие коллекционное на персидском ковре висит. А ты - кулончики, бусики, сырье такое, сырье сякое. Поставишь перед собой какую-нибудь престарелую учительницу младших классов и впариваешь ей: взгляните, да почувствуйте, да ощутите. А у нее под этими бусиками шея, как у отечественной курицы внеурочного убоя... Тьфу!

Петр вытирался пушистым синим полотенцем и продолжал:

- Иди ко мне, Шурик. Многого не обещаю, но виллу на Лазурном берегу обеспечу. А?

- Да нет, спасибо. Я как-нибудь с учительницами...

- Ну, смотри. Пойдем, холодненького пивка дернем.

Они посидели в гостиной еще с час, а потом Гриша с квадратным рылом проводил Желомеенского к выходу и посадил в "Saab", который доставил его домой. Когда Саша на кухне открыл свою полевую сумку, он увидел там сверток. Развернув его, Желомеенский обнаружил в этом свертке большую коробку, доверху набитую прекрасным бирюзовым сырьем с Казахстанского месторождения. Упоенно любуясь тщательно подобранными образцами, Саша добрался до дна коробки и нашел там записку от Соколова: "Сверли и ни в чем себе не отказывай."