Вот уже три года эта женщина жила в Вене, став сенсацией Всемирной выставки 1873 года. Она выучила немецкий язык, привыкла к своему новому положению и новому имени - Юлия Пастрана, освоила обычаи чужой страны и не удивлялась больше количеству журналистов и фотографов, принесших ей бешеную и сомнительную популярность. Но по-прежнему каждую ночь Юлия видела во сне кактусы, среди которых она родилась и выросла. Странным образом эти растения преследовали ее память и сознание. Где-то в глубине души эта молодая двадцатитрехлетняя женщина хранила убеждение в том, что именно они виноваты в ее уродстве.

В маленькой мексиканской деревне все - или почти все - использовали кактусы, растущие здесь бесконечными колониями, как средство получения наркотической одури, галлюцинаций, сильного и богатого видениями опьянения, с которым не могла сравниться их неочищенная крестьянская текила. Корни кактусов - особенно одного из них, "дьявольского" - сушили, жевали, поджигали, вдыхая приторный запах, варили из него питье. Сколько Юлия помнила себя, это делали и ее предки, и дед с бабкой, и отец, и даже мать во время беременности. Один раз Юлия и сама попробовала измельченную массу, но впала в глубокий, как смерть, сон. Родные думали, что девочка умерла, и начали было уже оплакивать ее, позвав из соседней деревни колдуна, но старик сказал, что это сон "акутанига", и все успокоились. Через неделю Юлия проснулась как ни в чем ни бывало, а через месяц увидела на своем лице черную щетину. Борода росла быстро и густо, приводив пятнадцатилетнюю девушку в мистический ужас. Мать обивала пороги хижин знакомых колдунов. Испробовали все доступные средства, но ничто не помогало. Одновременно с безудержным ростом бороды лицо девушки грубело, становилось не просто мужским, а - мужиковатым, с крупным мясистым носом, большими полными губами, плотными, выступающими вперед надбровными дугами. Несмотря на это фигура Юлии отличалась изяществом и соблазнительностью: тонкая осиная талия, в меру большая и высокая грудь, миниатюрные ступни ног, которым могла бы позавидовать любая светская кокетка.

Сеньор Муэнас, который вывез в Европу и устроил Юлию на "работу", безусловно спас ей жизнь, иначе девушка бросилась бы с обрыва - кошмар внезапно вкрался в судьбу и без того не слишком счастливую, превратив обыкновенного человека в чудовище. Сколько раз она с завистью думала о других людях, пусть некрасивых и даже больных, но - обыкновенных, таких как все. Ведь от них не шарахаются, на них не смотрят с таким плохо скрываемым физиологическим отвращением. И никогда бы, конечно, Юлии не пришло в голову превратить свое уродство в средство достижения славы и денег. Она не знала, что несколько лет назад в далекой Европе, в городе Вене открылся первый в мире увеселительный парк с ипподромом, игорными столами, цирком, огромной аллеей для прогулок, ресторанами и чудным изобретением - большим крутящимся колесом, на котором подвешены кабинки. В этих кабинках сидят люди и обозревают Вену с высоты птичьего полета. Устроили на Пратере и паноптикум, где за деньги показывали разных людей, отличающихся каким-либо уродством. Когда Юлия Пастрана - так назвали ее - прибыла в этот новый для нее мир, она многому удивлялась, с восхищением разглядывала высокие разукрашенные дома, каменные улицы, по которым ходят экипажи с запряженными лошадьми, пышные платья дам. Она не могла нарадоваться всяким штучкам и приспособлениям быта, облегчающим жизнь людям, с удовольствием ела европейскую пищу. Но более всего душу Юлии потрясло общество, в которое она теперь попала - маленький, но очень спаянный коллектив уродцев, обиженных природой не известно за что. Среди остального мира все они были изгоями, но здесь, на Пратере, жили одной дружной семьей. Никого не коробило чужое уродство, каждый принимал своего ущербного коллегу как близкого человека, как друга. Огромный великан, человек из Финляндии, весело проводил время с лилипутами, потом к ним присоединялся радушный и остроумный мужчина из России, родившийся без рук и без ног. Все кидались ему помогать, поили из кружки пивом. Жирная немка, которой ставили сразу три стула, приносила свои воздушные пирожные, а две сестры-сиамские близняшки из Линца обязательно сообщали свежие новости и всегда утешали кого-нибудь с не очень хорошим настроением. Здесь все любили и жалели друг друга, с интересом выслушивая каждое слово собеседника, радуясь любой мелочи внутри своего особого интернационального мирка. Впервые после раннего детства Юлия почувствовала себя счастливой, нужной людям и любимой ими. Она прилично зарабатывала и не отказывала себе ни в одежде, ни в еде, сдерживаясь только ради своей восхитительной, как у балерины фигурки. Ее больше не коробили взгляды публики, в которых застывали страх и ужас каждый вечер, когда Юлия выходила на подиум в окружении кипарисов и магнолий. Она была спокойна и уверена в себе и своей судьбе.

Но последние полгода, кажется, покой покинул ее. Юлия влюбилась. Как она корила себя за то, что вовремя не удержала в себе это чувство, не уничтожила его в самом начале! Теперь оно разрослось до размеров пагубной и безнадежной страсти, с которым она боролась в одиночку, не смея никому признаться в нем. Ах, как хорошо было до того, как ее душа попалась на этот крючок! Как славно и порядочно устроилась ее жизнь в уютном городе среди близких ей людей! Зачем она не закрывала глаза каждый раз, когда этот белокурый молодой человек попадал в поле ее зрения! Все... Сегодня она поняла, что - все. Нет больше сил уверять себя, что он безразличен ей, а значит - она погибла. Под любым предлогом Юлия ходит и будет ходить в цирк Карре, расположенный здесь же, на Пратере, будет надевать свою густую черную вуаль и ждать выступления семейства Нагельс. И каждое движение Августа будет провожать взглядом, полным безграничной женской любви, безотчетного счастья и человеческого горя.

...Давно уже рассвело. Город наполнился звуками проходящих мимо окон экипажей, выкриками продавцов газет, скрипом открывающихся деревянных ставень. Юлия медленно встала с постели, умылась, потом аккуратно подровняла маленькими ножничками бороду. После завтрака она должна была встретиться с сиамскими близнецами - Розой и Йозефой.

Июньский Пратер утопал в зелени и солнечных лучах. Уже отцвели все деревья, и природа вступила в свою настоящую летнюю пору. Юлия шла по аллее, любуясь полуденной красотой зелени. По правую руку она увидела пожилую женщину с маленьким мальчиком. Ребенок что-то неразборчиво, но очень увлеченно говорил своей няне, а та в ответ ласково подбадривала его и поправляла неправильно сказанные слова. Юлия любила разглядывать маленьких детишек, хотя это приносило ей не только радость, но и застарелую боль: от природы она была наделена сильным природным материнским инстинктом.

Когда она пришла в кафе, Роза с Йозефой были уже там и о чем-то довольно бурно переговаривались. Просто удивительно, как эти две девушки всегда находили темы для бесед - им никогда не было скучно друг с другом! Будучи от рождения спаяны одной ягодицей, они имели одну систему кровообращения, но все остальное у каждой было свое собственное. Они часто угадывали мысли и чувства друг у друга, многое в их мироощущении было одинаковым, тем не менее спорить между собой вошло у сестер в привычку, не приводя, однако, никогда к ссоре. Недавно у сестер произошло замечательное событие: Роза вышла замуж и теперь была беременна. Вошедшая Юлия успела понять, что сестры, сидя в уголочке кафе, тихо спорят о том, кто родится - мальчик или девочка. При этом Йозефа утверждала, что ощущает беременность сестры, как свою, и к ее предчувствиям должно относиться с полным доверием. Юлия поприветствовала подруг и села за столик, заказав себе кофе.

- Просто удивительно, как протекает НАША беременность! - говорила Йозефа, откусывая слоеное пирожное.- Сегодня утром меня тошнило, а Розу - нет! А теперь, когда мы пришли в кафе, мне ужасно захотелось сладкого, а Роза мечтает о сочном куске жареной свинины. Здесь свинину не подают, это же кондитерская, вот сидит теперь и скучает. Скажи ей, Юлия, что через час мы будем обедать, и ее девочка...

- Мальчик,- перебила сестру Роза и продолжала обмахиваться веером.

- ... И ее девочка непременно получит прекрасную отбивную,- не обращая внимания на замечание сестры, закончила Йозефа. Облизнув пальчики, она обратилась к Юлии:

- Дорогая, как ты себя сегодня чувствуешь? У тебя отчего-то синие круги под глазами.

- Я не очень хорошо спала. Было душно.

- Да-да. Эта июньская духота! - поддержала Юлию Роза.- Я хочу прокатиться к Дунаю, а Йозефа говорит, что вот-вот грянет дождь, и мы вымокнем, а простужаться сейчас никак нельзя, потому что мальчику...

- Девочке! - перебила ее Йозефа, набивая рот фруктами с кремом.

- ... это будет вредно,- Роза наклонилась, чтобы подправить туфлю на слегка отекающих ногах.
Юлия отпила кофе, набрала воздуху в грудь и выпалила:

- Девочки, выслушайте меня.

- Что случилось? Я говорила тебе, что с ней что-то происходит,- вытаращив глаза, обратилась Йозефа к Розе.

- Юлия, дорогая, говори, мы давно замечаем, что с тобой что-то неладно,- ласково проговорила Роза, кладя свою кисть в розовой кружевной перчаточке поверх руки бородатой подруги.

- Кажется, я полюбила одного человека.

Сестры одновременно охнули и синхронно прижали ладошки к раскрывшимся ртам. Воцарилась небольшая пауза, нарушаемая лишь чирикающими попугайчиками в клетке, которая висела под низким потолком кафе.

- Что же теперь будет?

- Кто он? - одновременно спросили сестры.

Юлия помолчала, как бы готовясь к прыжку с высоты, затем вздохнула и произнесла:

- Август Нагельс, акробат из цирка Карре,- при этих словах Юлия стала неудержимо и густо краснеть, до того, что ее смуглое и грубое лицо стало совсем багровым. Она еще никогда не произносила вслух это ставшее для нее священным имя, и теперь ей показалось, что она раздевается при всех.
Роза с Йозефой переглянулись, затем молча уставились на Юлию, то ли ожидая дальнейших признаний, то ли решая, что бы такое посоветовать. Ситуация, действительно была не из легких.

- Конечно, об этом никто не должен знать. Я надеюсь, что переживу это ужасное чувство и останусь живой,- она улыбнулась, поочередно взглянув на сестер. - Но пока что... - Юлия слегка запнулась, потом судорожно сглотнула и прошептала:

- ... пока что я чувствую себя, как в аду.

Попугайчики в клетке повздорили, пискнули и замолчали.

- В конце концов,- прервала молчание Йозефа, забывшая о пирожных,- для женщины нет ничего невозможного. Посмотри на нас - мы же прекрасно устроили свою личную жизнь! А Клара! Ты помнишь, в прошлом году у нас выступала Клара из Швейцарии?

- Это которая? Женщина с птичьим лицом?

- Да, именно, женщина с птичьим лицом. Я не знаю, в курсе ли ты, но ведь у нее был жгучий роман с Борисом. А ведь у него нет ни рук, ни ног! А наш великан Тейно! Ты знаешь...

- Йозефа,- укоризненно прервала сестру Роза. - Перестань сплетничать. Вдова Мысливечек - прекрасная кулинарка, потому Тейно и ходит к ней так часто с визитами.
 
- Значит, твоя Мысливечек печет свои булочки ночами, потому что...

- Йозефа, перестань, ты меня раздражаешь, а моему мальчику...

- Во-первых, не твоему, а нашему, а во-вторых,- нашей, потому что у тебя непременно родится девочка.
Сестры на мгновение забыли про Юлию, сидящую напротив, и вернулись к старому спору.

- Вот что,- наконец обратилась к ней Роза. - Я думаю, что лучше всего в твоем положении - перевести стрелку.

- Это как? - не поняла Юлия и почесала бороду.

- А так, что раз ты такая полноценная женщина, что можешь сильно любить мужчину, значит ты должна сойтись с кем-нибудь из наших.

- Как это - "сойтись"? Я не умею "сходиться",- грустно ответила Юлия.
Роза поджала накрашенные губки и произнесла тоном гувернантки:

- Моя дорогая, ты, может быть, думаешь, что я умирала от любви к своему Адаму? Ничуть не бывало! Но он человек не дурной наружности, порядочный и тихий. И вот тебе результат: я имею все, что должна в своей жизни иметь любая из женщин. И тебе советую поступать не по чувствам, по разуму. По ра-зу-му!

Юлия устало взяла свою шляпку с вуалью, и надевая ее, сказала:

- Посмотрим. Как получится - так и получится. Только вы, девочки, пожалуйста никому не рассказывайте.

Мне надо идти, у меня еще дела в городе.

Подруги распрощались, и Юлия снова осталась наедине со своими мыслями. Никаких дел в городе у нее не было, но нужно было пообедать, отдохнуть, а в пять часов вечера - готовиться к ежевечернему выступлению.

***

Пратер сиял огнями. Большие газовые фонари освещали гуляющую разодетую публику, играл оркестр, большие деревья нашептывали что-то волнующее, теплое, летнее. Юлия Пастрана сидела в своей гримуборной, уставившись в зеркало. Никакого чуда не происходило, и по-прежнему на нее глядело в упор грубое, некрасивое, поросшее черной бородой лицо.

- Морда,- тихо говорила Юлия своему отражению. - Рыло. Мерзкое рыло. Ненавижу тебя. Ненавижу.
Выход Юлии на подиум неизменно сопровождался аплодисментами. Она научилась за эти годы не обращать внимания на публику и просто делала свое дело: выходила на середину сцены, выставляла вперед прелестную ножку в белом чулке и атласной туфельке, руки кругообразно поднимала вверх. Застывала. Затем несколько подобных движений вправо по сцене. Поворот - изящный, как у танцовщицы, почти воздушный. Замерла. Теперь все то же самое - влево. И так в течение нескольких минут. Потом - перерыв, затем - снова на сцену. И так весь вечер до полуночи. Юлия вертелась, поражая окружающих несоответствием превосходной точеной фигурки и отвратительного, как у медведя, лица. Гибкая талия в белом, хорошо подогнанном платье волновала воображение венских ухажеров, офицеров и игроков Пратера ровно столько секунд, сколько Юлия стояла к ним спиной. Затем мимолетные чувства сменялись неприятным, как угол иглы впечатлением от ее лица.

Сделав очередной воздушный поворот, Юлия застыла и вдруг неожиданно прямо перед собою, возле подиума увидела Августа. Несомненно это был он - впервые Юлия видела его так близко. Она буквально впилась глазами в это чудное нежное молодое, почти мальчишеское лицо, обрамленное белокурыми вьющимися волосами, разглядывала его тонкие, белые, нервные руки с длинными изящными пальцами, которые время от время элегантно поправляли волосы на лбу. Август смотрел на нее, но кажется, не видел Юлии, потому что был не один и тихо переговаривался со своим спутником. Оторвавшись от своего кумира, она перевела взгляд на человека, стоящего рядом с Августом. Это был еще не пожилой, но уже не очень молодой господин с тросточкой и в шляпе. Он был такой же бородатый, как и Юлия, но его борода не была черной, а напротив, светлой, с вкраплениями седины. Голубые глаза светились радостью, но отчего-то казалось, что это только сейчас, что обычно-то они бывают грустны. Мягкий свет этих глаз озарял все лицо, по всей видимости,- славянское. Господин тихо что-то говорил Августу, как показалось Юлии, ласково и нежно. Время от времени он незаметно брал его за руку и с восхищением глядел на эти красивые пальцы. Август также был мил с господином, но с известной примесью почтения. Что-то насторожило Юлию. Что-то было во всем этом странно. Просто друзья так не общаются. Вдруг бородатый господин рассмеялся какому-то шутливому ответу юноши и в порыве чувства поднял его руку, поднес к губам и поцеловал. Юлия закрыла глаза. Неожиданная догадка пронзила ее, как молния. И тут, стоя все еще с закрытыми глазами, она услышала, как Август произнес: "Пойдемте, Петр Ильич."

Когда Юлия открыла глаза, уже никого не было. Они ушли.

Ночью в своей комнате Юлия Пастрана позволила себе выпить немного коньяку. И все думала, думала, вспоминала давешний случай, воспроизводила вновь и вновь всю картину увиденного.
"Что ж, может, оно и к лучшему",- думала она, когда хмель задурманил ей голову, и она немного успокоилась.

- Теперь, по крайней мере, не будет доступа надежде, которая так нагло прорывается иногда. К лучшему. Несомненно, к лучшему.╩

И тут же, чуть ли не с весельем поймала себя на том, что завидует господину с тросточкой. Она засмеялась. Потом снова засмеялась. А потом непрерывно хохотала до тех пор, пока смех не сменился рыданиями. Юлия плакала, сидя на стуле, опустив плечи и голову. Плакала долго и громко, ей было безумно жалко себя и своей судьбы. Потом она закричала:

- Что же ты делаешь, проклятая природа! Или тебе все это игрушки? Тебе скучно? Ты не знаешь, как еще позабавиться? Будь ты проклята, бездушная и жестокая! Ты играешь нами, как за игорным столом на Пратере! Но мы ведь не фишки, не жетоны, не карты! Мы жи-вые!! - и снова заливалась рыданиями. В какой-то момент, то ли от отчаяния, то ли от выпитого алкоголя, она стала икать и кому-то грозить кулаком в темноту.
Потом она успокоилась и легла спать. За окном уже были предрассветные сумерки, и ей опять приснились кактусы.

М.И. ЧАЙКОВСКОМУ Вена, 23 июня 1876 года

Среда. 11 ч[асов] ночи.

Модя! Я застрял в Вене. ...Я Вену не люблю, и прожить в ней одному несколько дней казалось мне верхом скуки. Наконец решил так: пойти в цирк Карре (который меня интересовал тем, что в программе все старые знакомцы и в том числе семейство Нагельс, один член коего, Август, десять лет тому назад был очень близок моему сердцу) с тем, что если встречу кого-нибудь (цирк находится в Пратере), -останусь, а не встречу - уеду на другой день в Женеву... Представь себе: встретил! Тут же, еще до взятия билета! Знакомство произошло очень быстро (она очень молода, белокура и обладает рукой, достойной кисти великого художника); (ах, сколь сладко целовать эту чудную ручку!!!) Мы провели вечер вместе, т.е. в цирке и в Пратере. Вчера мы не расставались, т.е. совершили вместе загородную далекую экскурсию. Сегодня утром она была у меня, потом я ходил с ней по лавкам и экипировал с ног до головы; вечер опять провели вместе и сейчас только расстались. ...не жди меня раньше будущей недели. Дело в том, что моя красотка гимназистка, и должна в понедельник 10-го числа кончить свои экзамены; до этого дня мне уехать отсюда невозможно, ибо она хочет проводить меня до Мюнхена. Мне же оттого нельзя отказать себе в этом блаженстве, что до сих пор настоящего дела (т.е. целой ночи, проведенной вместе в постели) не было. Итак, я уеду отсюда  с ней в понедельник вечером; утром во вторник мы будем в Мюнхене, где проведем день и проночуем, следовательно, только в среду я выеду из Мюнхена прямо в Лион, где и надеюсь включить тебя в свои объятия. Опера здесь открыта, и ежедневно идут представления, но, как и следовало ожидать, дают: "Трубадура", "Любовный напиток" и т.п. пакость. В день приезда я слышал "Вильгельма Телля" в идеальном исполнении. А накануне шла "Аида", а за три дни "Мейстерзингеры"! Какое мне несчастие. Итак, Модя, до свиданья. С дороги я тебе буду телеграфировать. Целую.