Михаил АЙЗЕНБЕРГ
* * *
День мой. Пух тополиный
и то тяжелей.
Вянет, липнет,
как будто разлили клей,
воздух. А душа тяжела, темна.
Где ты, радость на пять минут
от негреющего вина?
Вот идет человек.
Улыбнется и спичку попросит.
Так меня бы несло, заносило - привет! -
как земля его носит.
Нет, не жить нам как все.
Взгляд сторонний, горячий всхлип
в поле ночном, у придорожных лип.
Только двор проходной, дом пустой, палисадник,
На понуром ветру сохнущий за "спасибо".
Сила нелегкая! ты бы не подкосила.
Только с тобой, только в твоих касаньях.
* * *
Я надеялся, что речь
поведет меня сама.
Я надеялся, что мысли,
нарисованные чисто,
станут ветром у реки.
Как верхи в конце регистра
и легки и глубоки.
Я надеялся, что ветер,
завербованный на праздник
продолжения вещей,
станет чище и опасней,
как пословица - ничей.
Так по молодости мило
получался этот фокус:
то из шапки голубь мира,
то из пепельницы Логос.
И откуда что бралось!
От привязчивой погудки,
от задумчивой погодки
и от запаха волос.
Век живу, а все надеюсь.
Боже, ну куда я денусь!
Как надеяться, что опыт
принесет забытый клич?
И, подманивая музу
на кивок, на свист, на корку,
скажешь: "Милый, это дичь".
Где-то в воздухе особом
иногда приятным лаем,
иногда посильным зовом
оживляем панораму.
Тихо воем против ветра -
панораму оживляем.
.......................................
Теплый день. Глоток кагора.
Скоро лето, лето скоро.
Дело к Пасхе.
Непросохшее Кусково,
и на глинистой дорожке
след коляски.
* * *
Эпос, возьмите эпос.
Отдайте ребус.
Что мне эпоса клич:
Пал Ива- -аныч!
Илья Ильи-ич!
Плод ума /многоточие/ род клейма.
Издалека не виден
след рунического письма,
стершееся граффити -
имя, названное внутри,
сеткой идет по коже.
Первый же камешек подбери,
и сразу прочтешь: "я тоже".
Море мое с полосатой волной!
Суша! бедная суша.
Море спасается глубиной,
а сушу зовут Павлуша.
* * *
Наше место давно известно
не по карте. А карте - место.
Карте место, считаем мы,
путешественники в качалке
от российской густой зимы
и до весны-гречанки.
Скоро лето. Дорожный зной.
День спускается затяжной
как при морской болезни
и готовится за спиной
каркать свое "а если?"
Что "а если", ну что "а если"?
Сам послушай, какие песни
черно-белая тень любви
нам еще напоет: ти-ви.
И размаянный, без вины -
подхватила весна, испарина -
задыхаюсь от новизны.
Было? не было? с тенью спарила?
Или стекла раскалены?
* * *
Не в печной трубе, а в газовой,
верно с первого этажа,
тихо шепчут или подсказывают,
или голосом сторожат
Ходит гул по железной флейте -
сторожиха твердит свое,
или мысленный слабый ветер
там гуляет и так поет
Не пугает и не забавит
голосок неизвестно чей, -
перепевы кухонных баек
и позвякиванье ключей
Но каким-то последним звоном
все приманивает к себе,
неуверенным угомоном,
просочившимся по резьбе
* * *
Ходасевич - скрип уключин.
Я его переиграю:
вовсе голос обеззвучу.
И тогда пойду по краю
черной мошкой, мелкой сошкой,
провожатым на мякине,
или под одной обложкой
с восемнадцатью другими.
* * *
За пробором два хвоста
на заколках-невидимках.
Непонятна и проста
как история в картинках.
У нее шампунь с утра.
Через несколько мгновений
оживает в мыльной пене
медицинская сестра.
Новый профиль завитой -
польская реклама.
Надо бегать за водой
в магазин "Светлана".
Там стоишь, к стеклу прижата
наведенной синевой.
Быть тебе моей вожатой.
Не вожатой - звеньевой.
Ты врачебным молоточком
бьешь по нервам, бьешь по точкам.
Я здоров, надеюсь? -
ясельный младенец.
* * *
Н.П.
Глянь по атласу: куда
мы сегодня не уедем?
Ходит ловкая беда
как цыгане за медведем.
То до времени гурьбой,
то опять поодиночке
кто нас водит за собой
на таможенной цепочке?
И, сквозную пустоту
на цепочку запирая,
ты уходишь за черту,
точно в пригороды рая.
* * *
Неотчетливое лицо.
Нет следов ни добра, ни яда.
Только пресное озерцо,
где хранительница-наяда
проплывает за кругом круг.
И ее повторяют сотни
завитринных твоих подруг -
тени, оборотни и сводни.
|
|
