Владимир ТУЧКОВ
ГОРКА
Лежи, лежи, не шевелись! А то холмика не получится. На санках негде будет кататься. А он, в общем-то, не шевелился. Раз выбрали самым плохим, самым гадким, значит, так оно и есть. Значит, так надо.
Дети дружно прихлопывали снег лопатками. Дима принес ведро воды. Полили и еще присыпали.
Прошли взрослые с песней Майи Кристаллинской "А снег идет, а снег идет, и все вокруг чего-то ждет". Прошли трехчасовые "Последние известия" по первой радиопрограмме. Прошли пятнадцать лет после окончания войны.
Вот уже горка почти и готова - ростом с Санькиного брата Серегу из ремесленного. Чтобы удобней было взбираться, ступеньки сделали. И даже песком их посыпали. Но только самое катание началось - стемнело. Матери из форточек заорали: Мишка-а-а! Зинка-а-а! Колька-а-а! Вовка-а-а! Петька-а-а! Шурка-а-а!..
А вскоре и каникулы закончились, потом лето наступило, потом выпускной вечер. Кто на завод пошел, кто в институт, Колька по пьянке сел, а потом выходил ненадолго и опять в зону, Зинка уксусной эссенцией травилась, еле спасли... Потом и дом сломали. И все куда-то разъехались.
ПЕСНЯ
Когда острожников с отрезанными языками после пятой начинает душить песня, зовут Степана. Тот, особенно не заламывая цену и сговорившись на двух стаканах, берет под мышку баян и, поскрипывая дощатым тротуаром, идет милосердным посланником. Идти недалеко и недолго, но они уже красные от неизбывной натуги, почти уже готовые перерезать себе горла, чтобы вышло хоть и без слов и мелодии - разрывающее изнутри раздолье. Степан выходит, садится в центре комнаты на табурет, расстегивает на баяне кнопку, разводит меха, обводит взглядом застолье и:
- Из-за острова на стрежень... - в половину пока еще свежего голоса и чувства, обдавая увечных живительным ветерком, как бы впрягаясь в баян поудобней и трогая с расчетом на дальнюю дорогу, - На простор речной волны, - долго прокатывая, словно бурливый речной порог, два "эр", сошедшиеся в середине строки.
Немые, уже успокоившиеся, отошедшие от суетливого ужаса предсмертья, сидят, покачиваясь в такт мелодии, чуть слышно мычат, не сводя глаз с ловких пальцев, с вибрирующего во рту языка, с которым они, люди злые и безмерно отчаянные, не то что не обойдутся, как в свое время обошлись с их собственными, но и каждый из них умрет за него, если это вдруг потребуется...
- Позади он слышит ропот, - все громче, все нарастая в чувстве, все больше врастая в то время, в те обычаи, все сильнее ощущая славу тех лет, доблесть и беспримерную душевную щедрость.
А немые острожники уже единой волной - головы, присобаченные прямо к плечам, поросшие шерстью плечи, туловища, обрезанные неструганным столом, - заходили. И мычание уже лишь на треть слабее Степанова голоса. А к концу песни до воя дошло - низкого, морозного.
...на помин ее души. - И оборвалось, и перешло в топот, в удары кулаков по столу.
Степан выпил первый стакан.
Отдышавшись и опять вбуравились в него сквозными глазами.
- Степь да степь кругом, путь далек лежит, - уже более высоким баритоном, от которого к щекам приливает бледность и сразу же хочется плакать по себе. Увечные сразу же вступили тихим подпеванием, из которого грозно торчали заиндевевшие клинки несломленности. На словах "передай поклон родной матушке" один из них глухо ударился головой о стол, и из рассеченной брови потекла кровь.
Закончили и про степь. И тоже на пределе человеческих возможностей. Степан выпил второй стакан. И еще некоторое время наблюдал, как они постепенно заканчивали плакать, обниматься и бить друг друга по спинам огромными кулачищами. Все снова настроились. Но было ясно, что третью такую же они не сдюжат, что их сердца разорвут сами себя в клочья. Поэтому, подмигнув, начал разухабистые куплеты с припевом: "Опа, опа, жареные раки, приходи ко мне, чувак, я живу в бараке!"
Из холостых глоток вырывалось одобрительное "Ы-Ы-Ы!" повскакивали из-за стола, уже изрядно пьяные, затопали ногами, распетушились. Один попробовал вприсядку, тут же свалился, вскочил довольный, и снова заколотил сапогами в пол. Пока еще не блевали, поэтому в общую радость включились сразу же, сломя голову...
Степан, как бы давая простор топочущему веселью, все ближе и ближе передвигался на табуретке к выходу, чтобы, когда у них, как обычно, начнется поножовщина и ложемужество, выскочить вон, и бежать со скоростью, максимально возможной для сорокалетнего человека, выпившего два стакана водки.
ДУЭЛЬ С ДОЛГОРУКИМ
Услышав глубокой ночью грозное "Стой, стрелять буду!", естественно, остановишься, и будешь покорно дожидаться дальнейшего развития событий. Минут через пять, когда убедишь себя, что все это приснилось тебе на ходу, сделаешь три-четыре пробных шага. Но вновь тебя остановит грозный окрик. И что же? Опять ничего. Так повторится и в третий раз. Но тут ты уже запеленгуешь источник звука, который исходит от монумента Юрию Долгорукому.
- Из чего, княже? Из лука аль из арбалета?
- Из Макарова! - ответит тебе грозное изваяние.
- Откель Макаров-то? - на том ваш разговор и иссякнет. И пошагаешь дальше с достоинством.
А наутро прочтешь в сводке, что на Тверской площади был найден труп мужчины, личность которого устанавливается. Это тебя настолько возбудит, и ты выкуришь подряд четыре сигареты, для притупления.
Вернувшись со службы, сразу же прильнешь к телевизору в ожидании "Московских новостей". Дождешься и увидишь свою фотографию во весь экран, сопровожденную словами: "Всех, кто знает что-нибудь об убитом, просим сообщить по телефону..." И называют семь каких-то цифр, которые пляшут у тебя перед глазами и гудят в ушах.
Через некоторое время ты вновь способен воспринимать действительность. И даже находишь во всем этом некоторое борхесовское изящество. Поэтому когда через два часа новости повторяют, уже успеешь записать номер телефона. И, смакуя каждую из семи цифр, выстраиваешь в голове причудливый сюжет, где в качестве главного героя выступает твоя скромная персона. Это гормонально освежает.
Затем, когда все данные полностью использованы и для последующих построений необходима новая пища, снимаешь трубку. И сразу же за "Здравствуйте" бросаешь в коммуникативное жерло: "Владимир Яковлевич Тучков". Выслушиваешь благодарность и рассказываешь о том, кем был убитый, с кем встречался в тот трагический день, кому мог мешать. Называешь адрес и номер телефона - чтобы сообщили близким.
Закуриваешь и, обмирая, ждешь звонка. Через полчаса сам звонишь на АТС и просишь проверить телефон. Он исправен. И это дает тебе возможность продвинуть сюжет еще на десять страниц вперед.
Звонят. В дверь. Открываешь, намереваясь выслушать. Входят. Двое. И после слов "Зря вы тогда не поверили" стреляют в упор.
ТРАМВАЙНЫЕ КОЛЕСА, ЛИЧЕВЫЕ НАПИЛЬНИКИ
И СКЕЛЕТ ЯПОНСКОГО ШПИОНА
Сажаешь дерево в бочку, подвешиваешь на канатах. Через некоторое время бочку слегка наклоняешь, отчего наклоняется и дерево. Однако дальнейший его рост все равно устремляется вертикально. Потом наклоняешь еще, в ту же сторону. И опять дерево своей отрастающей частью упрямо рвется ввысь. Так продолжаешь делать до тех пор, ока бочка не совершит полный оборот на 360 градусов. Именно так наши предки делали колеса - для крестьянских телег и боевых тачанок.
Ну а все досужие разговоры о том, что, дескать, на токарном станке тачали или на пару гнули, произошли из-за нарушения связи времен. Вначале времена были, а связь отсутствовала. Потом наоборот - связь наладили, а времена канули. И уже не только не услышишь, но и не прочтешь нигде, например, о гонках трамваев, которые устраивались в Москве вплоть до Империалистической. Ажитация была неслыханная. Пари на крупнейшие суммы заключали. Весь мастеровой люд в предвкушении был пьян с самого утра. Гимназисты с классов сбегали. В борделях выходной объявляли, по поводу чего москвичи шутили: "Вчера под уляляем, сегодня под трамваем". Гремели оркестры, гудели колокола, трещали электрические звонки... Однако колеса были уже железными. Но не литыми, как теперь ошибочно считают. Колеса для трамваев тогда личевыми напильниками выпиливали.
Потом появились самолеты и парашюты. Но и это искажено неблагодарными потомками. Самолет тогда не "взлетал - летал - приземлялся", а наоборот - "приземлялся - стоял - взлетал". Именно такова была последовательность на заре авиации, и искажать ее непозволительно никому. Потому что такой омерзительной рифмовки как "взлетал - летал" наши предки, воспитанные на Блоке, не могли себе позволить даже в борделе-с! Даже человек из народа, захлебывавшийся водами фольклорной реки Волги, не мог возопить: "Тону - утону!" Всегда находились более деликатные слова, не ранящие ничье ухо, взлелеянное Скрябиным...
Да, бывало, конечно, и разбивались. Но на то и пионерами были. Поэтому в скором времени придумали парашют.
Однако известен ряд случаев, когда сей спасательный аппарат исполнял роль орудия нечеловеческих мучений. Например, во время второй мировой войны японский шпион, заброшенный в глухую сибирскую тайгу, намертво зацепился парашютом за ветви кедра. Все его попытки перегрызть стропы оказались тщетными. В результате он мучительно долго поедался вначале куницами, а затем насекомыми.
Год спустя, когда война уже закончилась, охотник, имя которого не сохранилось, обнаружил болтавшийся в полутора метрах от земли прекрасно обглоданный скелет с азиатскими чертами. Но то, что вероломному врагу послужило причиной страшной смерти, для наших детей оказалось подспорьем в учебе. Учительница биологии неоднократно приводила к заветному кедру смышленых ребятишек и показывала, где у скелета берцовые кости, где таз, где ребра, как все это сочленяется и как приходит в движение.
Кстати, тот безвестный японский разведчик оказал неоценимую услугу и мне. Его история вдохновила меня на написание широко известного стихотворения "Парашютист, марионетка неба, играющий на стропах в предзакатный час:" Правда, этот образ в действительности является составным, вобравшим в себя и судьбу некой арфистки, которой лопнувшая струна выбила глаз...
Так что с нашей историей, с ее героическими и трагическими страницами постоянно происходит непозволительная путаница. Что тут говорить о преданиях, когда даже старики-очевидцы нагло лгут, не моргая, глядя в телекамеру. "Плохо жилось при царе?" - "Ой, плохо, сынки, мочи никакой не было!" "Хорошо жилось при царе?" - "Ой, хорошо, сынки, сыты и обуты были!" А плебс смотрит и слюни пускает. Загрести бы вас всех к себе в крепостные, вы бы у меня трамвайные колеса голыми руками гнули!
|
|
