Игорь ЛЕВШИН
"MOTUS RECIPROCUS"
В тот день они отмечали годовщину своего знакомства. День начался с уборки. Была суббота, и Николаю пришлось участвовать по мере способностей в приготовлениях, что он делал, впрочем, вполне охотно. Ольга неплохо себя чувствовала и не нервничала по пустякам. Гостей, конечно, не звали. И не ждали. Даже того гостя, что заявился, так сказать, на ночь глядя. О котором, собственно, речь.
Единственное достоинство их квартирки было то, что для приведения ее в божеский вид требовался минимум усилий. В маленькой единственной комнате стоял диван, его надо было пылесосить, шкаф из мореного дуба, журнальный столик с телевизором на нем, книжные полки у окна. Еще две полки в узком коридоре. Кухня и совмещенный санузел тоже были достаточно миниатюрны.
Когда недавно появился вариант обмена, наотрез отказался Николай, и не из-за доплаты, вполне приемлемой, а так, отказался и все. Ольга была не против. Он провел в этих стенах свои самые счастливые полгода, а она - полжизни. Чуть ли не двадцать лет.
Это была, в сущности, уютная квартирка на двоих. Отец Ольги, которому они были обязаны знакомством, вел уроки труда в школе напротив. Все буквально здесь было либо сделано его руками, либо носило след его прикосновений. На кухне висела его чеканка с царицей Тамарой.
В дни уборки Колиной территорией была ванная комната с раковиной и унитазом, ее - кухня, прихожую и комнату убирали вместе. Сама ванна отделялась пластиковой полупрозрачной занавеской на рыболовной леске, на рогульках висели многочисленные полотенца - ровесники, похоже, этого дома, на двери - календарь с полуголым, распираемым мышцами Нортоном Коммандером. Иногда, из любовного, так сказать, хулиганства они пользовались ванной и туалетом оба одновременно. Конечно, со дня знакомства Ольга сильно изменилась. Быстро управившись с уборкой, она надела простое черное платье с глубоким вырезом и короткими рукавами - его любимое - и, под цвет, тонкие носочки. Зазвенел будильник. "Двенадцать" - напомнил Коля, входя на кухню. Ольга присела. Он налил себе рюмку водки и полрюмки ей. Ольга посмотрела на него вопросительно и, все же, выпила.
И загрустила. "Кстати, ты ванну помыл уже?" - прервала она нарочито бодрым голосом тягостное молчание. Коля заулыбался.
"Тьфу-ты, ей-богу! Я не о том вовсе", - прыснула Ольга и встала к плите. Коля похлопал ее по попке и пошел, что-то мурлыча пылесосить диван.
Дело в том, что когда Николай только появился здесь, и любовь их носила характер, можно сказать, неистовый, им почему-то нравилась делать это именно в ванне, что из-за ее малых размеров требовало даже известной изобретательности. Теперь она - область воспоминаний, по большей части.
Потом решили перекусить. Коля ел куриную ногу в бульоне и думал о Платоне Андреевиче. Он видел его всего раз, но запомнил хорошо, он даже снился ему иногда. "Ты, Ольга Платоновна, все больше делаешься похожа на отца", - шутил он иногда. Неудачно, по словам Ольги. Она не ела, выпила чаю. На плечах, на руках у ней были, действительно, мелкие веснушки, как у отца. Но вообще у ней была хорошая кожа.
В общем, ничего примечательного в этот примечательный день не происходило. Часа в четыре сели вновь за стол. Коля откупорил купленную на этот случай бутылку венгерского сухого вина, поставил пластинку "АББА". Ольга, раскладывая на тарелке с ободком сервелат, подпевала: "Ван вей тикет". Тут зашла соседка Наташа, поразительным образом чувствовавшая через стены, когда надо зайти. Ей, конечно, налили. "Ну, как ты?" "Соу-соу", - ответила Ольга по-английски и под музыку. "Что празднуем?" "Так, хорошее настроение". Наташа пошла, поняв, что побеседовать ей не светит, но с порога спросила: "Есть джинсы. Варенка. Иметь в виду?" Коля с Олей переглянулись. На их языке, понятном лишь им двоим, "варенка" значила другое. Соседка ушла, наконец.
"Мы уже знакомы с тобой?" - спросила Оля. Он посмотрел на часы (часы были тоже Платона Андреевича). "Да, где-то так". "Так за знакомство!" - Оля выпила, как обычно, немного, Коля выпил полбутылочки и чуть захмелел. "Знаешь, - начал он, - чего бы мне сейчас хотелось..." "Догадываюсь, - она вздохнула, только, мне кажется, на всякий случай, не надо". Но возражения в очередной раз были признаны неубедительными. Крякнув, он поднял ее на руки (а это было не так уж легко) и понес по коридорчику. В комнату. На диван. "Дай я хоть постелю, чокнутый!" Не дал.
Диван этот, кстати, тоже стоял здесь с незапамятных времен. Над диваном висел портрет Платона Андреевича с Маргаритой Ильиничной. Она умерла давно. А год назад Николай Александрович Курочкин, то есть Коля, ушел с работы пораньше, хотел зайти в магазин "Рыболов-турист". В магазин он тогда не попал, день этот зато круто изменил его размеренную жизнь.
Ему буквально преградила дорогу женщина с красным лицом и ошарашенного вида. Это была она, Оля. Она сказала, что у нее только что умер отец, и они не могут его перенести. Он ничего не понял, но пошел. Платон Андреевич умер часа за четыре до этого, в ванне. Это время он фактически варился в кипятке. Во всяком случае, на шее и на коленях, на уровне краев ванной мертвая кожа вздулась пузырями и полопалась. Ольгу вызвали с работы соседи снизу, к которым протекло.
Ольга постелила простыню на пол. Коля и врач "скорой" через полотенца подняли его за плечи и за колени из ванной и на простыне отнесли, стараясь не дышать носом, на диван. Коля ушел пораженный, с ощущением отслаивающейся стариковской кожи, до которой он все-таки дотронулся. А через полгода где-то понял, что не может не увидеть вновь эту заплаканную женщину. Квартиру он помнил. Она уже тогда жила одна.
Трудно поверить, что это было почти что недавно. Их дни были насыщены событиями, заботами и, извините, страстью. ...Коля разделся в мгновение ока и, еще не сняв распахнутую на волосатой груди рубашку, принялся за Ольгу. Он не дал ей снять даже носки. Такое, впрочем, у них случалось и прежде. "Только я тебя умоляю", - успела она сказать. Он уже водрузил ее живот поверх своего и настойчиво ласкал ее разбухшие груди. Она чуть приподнялась и помогла ему рукой, направляя и немного сдерживая. "От этого не может быть ничего плохого", - сказал он тогда, слегка задыхаясь, и заплясал под ней, шатая старый диван. Эти слова ей запомнились.
А потом она на какой-то момент потеряла сознание. А дальше - белые халаты, носилки, кровь. Она говорит, что с трудом помнит эти несколько часов. Вот, собственно, и все. Боль, говорит, была нечеловеческая. Так ты и родился, мой мальчик. Налей мне еще, пока они не вернулись с гостями. Ну их.
НОВЫЙ ПАПА
В тот вечер Анатолий ушел с дежурства раньше обычного, еще до одиннадцати. В четверть двенадцатого он уже выходил из метро, хмуро озираясь, накрутив на руку авоську с кое-какими купленными днем продуктами. Те фонари, что еще не были разбиты, горели в полнакала. Раньше Анатолий не избегал темных улиц. Последнее время, когда нервы явно стали сдавать, ему то и дело казалось, будто за ним кто-то следит, наблюдает. Тогда он прятался за угол и отхлебывал из бутылочки, которую теперь всегда носил во внутреннем кармане пиджака.
Трамвай на этот раз не пришлось долго ждать. Трамвай был пуст. Голос вожатого объявил, что трамвай пойдет на круг. Это устраивало Анатолия: его дом был как раз у круга. Вообще же это причиняло беспокойства. Первые ночи у Ирины он просыпался от скрежета трамвайных колес. Теперь он привык, но зато собственная жизнь представлялась ему замкнутым кругом. И выхода из него он уже не видел и не искал.
Трудно сказать, что здесь было причиной, и что - следствием. Сложные отношения с приемной дочерью или его несдержанность, грубость. Приступы беспочвенной ревности или то, самое, быть может, невыносимое, чем ни с кем нельзя поделиться, придавившее его как раз тогда, когда все готово было, наконец, наладится.
О том, что он любит Иру, знали многие, в том числе она, ее муж Александр и, чуть ли не в последнюю очередь, сам Анатолий. Он считался и действительно был другом Александра, и тот знал, что Анатолий никогда не позволит себе ничего предосудительного в отношении Иры. Впрочем, об этом не думали: Ира, тогда крепкая, живая девушка, любила мужа безумно. Фактически, Александр, умирая от опухоли в мозгу, завещал жену и малышку Анатолию.
И сейчас, выходя из трамвая и направляясь к дому, он думал прежде всего о девочке. Девочка была спокойной и незлой, но ее недетское упрямство все чаще выводило Анатолия из себя. Она упорно не желала называть его папой. Странная уверенность Анатолия в том, что, не став ей настоящим отцом, он никогда не станет полноценным мужем, делали ситуацию почти безнадежной.
Между тем, девочку можно было понять. Ей было уже пять, когда Анатолий вошел в их семью. Трагедия не могла не сказаться как-то на детской психике: дочь была необыкновенно привязана к отцу. Александр умирал трудно. После первой операции он потерял один глаз. Боли прекратились на какое-то время. После второй, по-видимому, уже бессмысленной, он окончательно лишился зрения, ушел в себя, замкнулся. Скоро его не стало.
В то время в Ире раскрылись качества, не замеченные ранее многими, удивившие и Анатолия. Ира не только стала хорошей хозяйкой, любящей матерью и женой, она вообще стало женщиной зрелой, умной, тактичной, терпеливой. Сейчас, когда на Анатолия свалилась эта беда, она вела себя безупречно. Но этого было недостаточно. Он все-таки ничего не мог. Мучился сам и мучил близких.
Как и обычно, чтобы не думать об этом, он думал о девочке. То были невеселые мысли. Захлопнув железную дверцу лифта, он вынул сложенную из газеты пробку и отхлебнул еще. Это тоже было частью движения его по замкнутому кругу. Прочитав популярную брошюрку, он решил, что его импотенция связана с привычкой к алкоголю. Раньше он пил редко, и у него не было проблем с женщинами. Может, и была в этом доля правды, но чем больше он думал об этом - тем больше пил.
Он стал подозрительным. Ему казалось, что за ним все время подсматривают. На работе, в транспорте раздражался из-за пустяка. Плохо ел. Нашаривая в кармане ключи, он отметил про себя, что дверной глазок темный, похоже, все спят, вздохнул облегченно и тут же устыдился вздоха. И решительно отворил дверь, разделся, не зажигая свет, и нарочно сунул ногу в шлепанец, не проверяя, вставила ли в него и на этот раз девочка обломок лезвия. Оказалось, что Ира не спит и сидит в темноте на кухне.
"Ты что?" - спросил он шепотом и выдыхая в сторону. "Так что-то..." "Шурик спит?" "Ага. Уснула только что. Я кабачки сделала. Сейчас поставлю". Он зажег свет и сел.
Когда-то он задавал себе вопрос: что же есть в ней, в Ире, такого особенного? Почему он так любит ее? Ответа на этот вопрос не существует в принципе, но к тому же Ира была самой обыкновенной женщиной. Женщиной! Он нашел ответ на вопрос. Он знал красивых, взбалмошных, нежных; она же была женщиной и только.
И даже в этом Анатолий был едва ли полностью прав. Он многого не мог знать. Например, Ирина тайно консультировалась с психологом по поводу его недуга, который на самом деле сильно беспокоил ее: не столько как женщину - говорила она себе, - сколько как мать, заботящуюся о климате в семье. В этом смысле были моменты, когда что-то могло сдвинуться с мертвой точки. Раз, когда он вернулся с работы пораньше, чтобы позаниматься с Сашей, Саша крикнула: "Мам, твой Толик-алкоголик пришел". Она ворвалась в прихожую, чтобы наказать девочку, и увидела, как Толя замахнулся на Сашу. Лицо Саши мгновенно побелело, глаза ее остановились. Ирина, стоявшая вплотную, явственно слышала, как Сашины губы прошептали: "Па..." Он, испугавшись, отвел руку, девочка, скорчив гримасу, убежала. Слово так и не было произнесено.
"Как дела?" - бросила Ира, тоже садясь. "Пока не родила", - пробурчал Анатолий дежурный ответ. Ее доброжелательность раздражала его. "Что, плохо ответил, - настаивал он, - глупо?" "Глупо", - согласилась со вздохом Ира. "Ну, извини". Он теперь молчал. Дозволенность и невозможность близости опять мучили его. Кровь стучала в висках Анатолия, когда впервые, уже года через три после смерти ее Саши, он остался ночевать в этой квартирке. Как он целовал ее! И ничего вдруг не получилось. Он решил, что, невольно, прокручивая в воображении предстоящее, "перегорел", как говорят спортсмены (он сам когда-то занимался спортом). Но не получилось и в следующую ночь. И в следующую.
Что-то мешало. "Не смотри на меня так", - не выдержала Ира. "Нельзя? Хорошо, я не буду, если тебе неприятно. Укажи мне, пожалуйста, куда мне можно смотреть". "Зачем ты так..." Обида в ее голосе начинала пробиваться из-под жесткого контроля. В такие минуты он особенно остро любил ее: она даже как-то распрямлялась вся. Он нарочно отвел взгляд. Александр, правой рукой обнимающий Ирину, смотрел на Анатолия с фотографии на стене. Он стремительно встал и вышел в прихожую. Там он, повернувшись лицом к вешалке, сделал пару глотков.
Он вытер рот платком и вернулся на прежнее место. Выражение ее лица показалось ему мученическим, и это окончательно вывело его из себя. "Что?" - вскочил он. Ира, естественно, молчала. "Говори, ну!" Ира молчала долго, потом сказала тихо: "Что ты хочешь услышать?" "Я?!" Он вдруг сел. "Что я тряпка. Что я - не мужчина. Что я... - он поперхнулся еще не произнесенным словом, - ...что я - импотент". Голова его бессильно упала на руки. "Ты не импотент", - неожиданно спокойно прервала его Ирина.
Их комната была проходной: она соединялась с Сашиной с одной стороны и с прихожей - с другой. В Сашиной комнате было тихо. Она заглянула на всякий случай, потом разделась, и, ложась, попросила Анатолия выключить газ. Пока он ходил, Ира успела сделать все необходимое. Он снял с себя все и прильнул к уже нагретому под одеялом, вовсе не старому еще телу Ирины. "Нет, Толь, - мягко остановила она его, - как раньше, ладно?" Чуть кокетничая, она оттолкнула его голову вниз. Анатолий откинул одеяло и склонился к ее животу. И сразу пальцы его привычно заскользили, понемногу разводя теплые бедра. Он подвинулся еще ближе к коленям и подвернул одеяло еще: край заслонял лампу. Когда он всматривался так в этот весь знакомый ему и каждый раз неожиданный уголок ее тела, она верила в него. Ей казалось, что этот взгляд, уже не способный выразить ничего из того, что может быть выражено словами, проникает в невыразимое. "Это же - глаз", - вдруг подумалось ему.
"Оно как закрытый глаз, как же я не замечал раньше?" эта мысль почему-то поразила его. Он ощутил какую-то ненормальную нежность к припухшим, но еще не желающим раскрываться, обрамленным черными волосами векам. Ему даже показалось, что он видит, как в уголке этого телесного глаза зарождается слеза. Осторожно, как сильный мужчина, прикасающийся к чему-то хрупкому, он провел по чуть выпуклым векам, и глаз ожил - оттого, что и живот и бедра Ирины задвигались в такт движениям его пальцев: указательного и большого. Он раздвинул их - смуглая кожица подалась, обнажая то, что призвана была скрывать. Пальцы замерли. На Анатолия смотрел человеческий глаз с голубой радужной оболочкой и черным большим зрачком.
"Ну-у, ты что", - шепотом засмеялась Ирина и рывком притянула Толину голову к своей груди. "Ты что, правда испугался, глупенький? Это же Сашин. Это просто Сашин протез". Она осторожно двумя пальцами извлекла стеклянный шар и положила его на тумбочку за головой.
"Ира! Зачем ты сделала это?" - спросил Анатолий, пытаясь преодолеть охватившую его растерянность. Получалось плохо. Беспомощно он уткнулся лицом в ее большую грудь. Она то гладила его волосы, то просто прижимала к себе. "Так нужно было. Теперь все будет хорошо", - приговаривала Ира. "Ты ничего не чувствуешь?" - вдруг спросила она совершенно другим тоном.
"Что?" - очнулся Анатолий. "Горит. На кухне", "Да, точно, - Анатолий забеспокоился, - или нет. Как горит, я же сам выключал?" "Да, - вздохнула Ирина, - тебя надо отвлекать, как ребенка. Тебе нужен был шок, понимаешь? Шок, чтобы выйти из замкнутого круга. Теперь все хорошо". "Но у меня... ничего нет", - он неуверенно возразил, указывая взглядом на свою нижнюю половину тела. "О чем ты говоришь, Толь", - она вздохнула опять. Она уже сделала движение, но передумала, встала, взяла из блюдца на тумбочке протез и положила на сервант, на самый верх, откуда было не достать Саше: девочка любила играть глазом отца. Она села и только лишь легко провела ладонью по его ягодицам, как орган Анатолия начал разворачиваться, скользнув по одеялу.
И забытое чувство мужской гордости, смешанное со смущением, овладело им. У него был большой член. Он набухал и уже тяготился своей неподвижностью. Он встал на колени и склонился над Ириной, и она замерла на какое-то мгновение, не в силах оторвать взгляд от него, упруго колеблющегося под туловищем Анатолия. Потом она закрыла глаза и как-то даже с опаской пальцам сопроводила его выпирающую плоть во влажный и открытый вход в ее тело.
Мало кто способен анализировать свои чувства в такие минуты. Они не были исключением. Может быть, это чувство - то сладостное и очищающее чувство свободы, когда кто-то внутри тебя, но больший чем ты, действует помимо твоей воли, которую ты, кстати, отдал ему всецело, разом забыв все рекомендации, читанные тобой в пятнадцать лет под партой.
Анатолий застонал, и Ирина, борющаяся еще и с собственными чувствами, закрыла ему ладонью рот. Он навалился на нее всей тяжестью и затих. Она счастливо улыбалась, еще содрогаясь в его объятиях, и гладила его волосы и шею. "Сумасшедший, чуть Шурика не разбудил", - наконец сказала она. Его чувства были, может быть, глубже и сложнее, чем она думала.
Он повернулся на спину и закрыл глаза. В голове гудело. "Если бы мне умереть сейчас", - подумал он. Счастье было таким большим, что не хватало душевных сил радоваться такому счастью. И радости в обычном понимании не было, не было, может быть, ничего, кроме ощущения, что что-то произошло.
Он встал, чтобы чуть прийти в себя. "Посмотрю, как она", - сказал он, надевая халат. Он тихо вошел в Сашину комнату.
Саша не спала. Лунный свет из плохо занавешенного окна полосой падал на ее кроватку, на одеяльце и бледное лицо. Она лежала совершенно неподвижно, и неподвижный взгляд ее был устремлен в потолок. Нелепая мысль вдруг поразила Анатолия. "Она умерла", - подумал он, и в этот миг мысль эта не показалась ему безумной.
Сгусток холода пробежал по его позвоночнику и врезался в темя. Он взял себя в руки и на цыпочках приблизился вплотную к кроватке.
Он пытался увидеть движение одеяла над дышащей грудкой девочки и от волнения ничего не мог увидеть. Он наклонился к ее лицу, и ему показалось, что он видит, как в уголках голубых Сашиных глаз зарождаются две слезинки. Он замер, сомневаясь. Внезапно девочка вскинула к нему руки и притянула его голову к своей щеке. "Папа", - произнесла она громко и отчетливо, и слезы полились из глаз Саши.
|
|
