Пуризм
Пуризм - преувеличенное стремление к чистоте литературного языка, к
изгнанию из него всяких посторонних элементов. Сознание, что язык есть
органическое целое, служащее живым выразителем народного миросозерцания
и, в свою очередь, оказывающее на мысль значительное влияние, ведет
естественным образом к заботе о том, чтобы развитие языка протекало
свободно от внешних, случайных влияний и чтобы в наличный состав его не
входили чуждые и ненужные ему примеси. В этом же направлении действует
идея о литературном языке, как о выделившемся из разговорной речи целом,
состав которого освящен применением в произведениях лучших писателей и
потому не подлежит произвольным преобразованиям. Несомненно, что,
несмотря на свободное, целесообразное развитие языка, есть посторонние
стихии и новообразования, которые должно по возможности удалять из
литературной и разговорной речи; они не вяжутся с составом и строем
языка, неспособны к дальнейшему развитию, наводят мысль на ложные
ассоциации, наконец, не отвечают особым требованиям благозвучия,
свойственным данному языку, и режут ухо, привыкшее даже в совершенно
новом слове встречать все-таки нечто знакомое, нечто вполне сливающееся
со старыми элементами языка. Естественно желание освобождать язык от
таких новообразований, иногда ненужных (если есть соответственное
народное слово, а вносится иностранное), иногда сообщающих мысли
неверный оттенок и, во всяком случае, не обещающих сделаться
органической частью языка. С этой точки зрения теория чистой
литературной речи восстает против неуместных варваризмов, неологизмов,
архаизмов и провинциализмов. Особенно горячо ведется борьба против двух
первых, и это объясняется тем, что в основе П. лежат нередко не
литературные и лингвистические, а иные соображения. Борьба против нового
слова бывает внешним проявлением борьбы против новой идеи, застоем под
прикрытием П. Утрированное национальное чувство, в связи с недостаточной
осведомленностью в вопросах языкознания, легко усматривает в усвоении
языком иностранных слов падение народной самобытности; введение в язык
иностранного слова рассматривается как преступление не только против
чистоты литературного языка, но и против устоев народнообщественной
жизни (шовинизм под прикрытием П.). Когда немцы негодуют против
употребления французских слов, когда греки изгоняют из своего словаря
турецкие слова, когда венгерцы и чехи переводят даже собственные имена с
немецкого, они переносят в область языка борьбу, которая здесь неуместна
и бесплодна, как бы ни была она законна сама по себе. Борьба против
заимствованных слов вообще не может быть оправдана уже потому, что
заимствования стары как цивилизация, и без них не обходились самые
самостоятельные языки. Народ не боится заимствованных слов, как не
боится усвоенных идей: и то, и другое необходимо станет его достоянием,
получив своеобразный национальный отпечаток. Развитой язык утилизирует
самые нелепые и ненужные заимствования - и раз такие заимствования
получили право гражданства в обиходе, нет нужды изгонять их, как бы ни
противоречили они в своем происхождении идее чистоты и ясности речи;
уродливый галлицизм "не в своей тарелке" (аssiетте значит не только
тарелка, но и настроение) настолько водворился в языке и настолько ясно
выражает известное понятие, что нет основания восставать против него.
Было удачно замечено, что "язык не терпит бесполезных двойников"
(Габеленц): если в языке есть слово даже тождественное с заимствованным,
оно получит лишь новый оттенок значения. Однако, несомненно,
злоупотребления возможны; язык может быть загроможден заимствованиями,
новообразованиями, провинциализмами, делающими его неудобопонятным без
всякой нужды. Очевидно, есть мера для этих посторонних элементов - и это
рождает вопрос о критерии чистоты речи. Едва ли возможно дать ему
какое-либо общее решение, формулировать всегда пригодные наставления.
Оценивать новообразования с точки зрения неподвижной теории невозможно:
окончательным судьей и ценителем является история языка. При внесении
нового слова писатель необходимо обращается не к какому-либо кодексу раз
навсегда определенных правил, но к своему чутью, источник которого -
бессознательная связь писателя с народом - творцом языка; это чутье,
этот внутренний такт и дают возможность во всяком отдельном случае
определить, необходимо ли здесь новое слово, выражает ли оно новое
движение мысли, суждено ли ему найти общее признание, войти в
употребление. Отвергать новшества, опираясь при этом на состав языка
избранных писателей-классиков, очевидно неправильно, так как признание
классического периода в истории литературы и языка ни в чем не
противоречит идее его дальнейшего развития. В виду связи П. с
общественными и политическими воззрениями, объекты его нападений
меняются. Русская литература прошлого века, отрезанная от народа, не
признавала права гражданства за провинциализмами, избегая "подлых" слов
и выражений. В шестидесятых годах нынешнего столетия смеялись над
архаизмами, реакция возмущается неологизмами. Воззрение, усматривающее в
усвоении иностранных слов преступление против народности, получает
особенную силу в эпохи подъема национализма. Так, в Германии еще с конца
прошлого века тянется длинный ряд полемических произведений и обществ,
имеющих целью очищение родного языка от иностранных, особенно
французских заимствований (Vеrwаlsснung). Во Франции, где вопрос о
чистоте языка был еще до классиков предметом тщательных изысканий и
забот и где он не сходил с литературной почвы, он не имел такого
острого, боевого характера, тем более что французский язык никогда не
был загроможден в такой степени заимствованными словами, как немецкий.
Усилия немецких пуристов - в связи с поддержкой правительства - имеют
некоторый успех; официальная терминология понемногу вытесняет из языка
иностранные названия (напр. Sснаffnеr вместо Соnduстеur, Wеiтвеwеrв вм.
прежнего Соnкurrеnz и т. п.); устраивают конкурсы с премиями за удачные
слова для замены иностранных; получают свои особые названия предметы
обихода, повсюду известные под международными названиями: Fеrnsрrеснеr -
телефон, Fанrrаd - велосипед и др. - В русский язык заимствования
хлынули с реформой Петра I, но поток их был задержан, как только на
вопросы языка было обращено серьезное внимание. Приступив к составлению
словаря, российская академия приняла к сведению переданные ей через кн.
Дашкову указания императрицы: "в сочиняемом академией словаре избегать
всевозможным образом слов чужеземных, а наипаче речений, заменяя оные
слова или древними или вновь составленными". Деятельность академии в
этом направлении была мало удачна (ср. заседания 17 сент. 1804 г. и 23
марта 1805 г.); постановлено говорить вм. аудитория - слушалище, вм.
адъюнкт - приобщник, вм. актер - лицедей, вм. акростих - краестишие и т.
п.); вновь изобретенные слова не вытеснили из употребления иностранных.
К началу ХIХ века относится и деятельность Шишкова, составившего себе
знаменитость ярым П. на шовинистской основе. Дальнейшие стремления наших
пуристов отразились в деятельности Погодина (его доклады в Обществе Люб.
Росс. Словесности 7 и 9 сентября 1860 г.; см. "Жур. Мин. Нар. Пр.",
1860); отметим также статьи Покровского ("Москвитянин", 1854; т. 1) и
Мейера ("Филолог. Зап.", 1876; май). В последнее время образовалось в
СПб. общество со специальной целью заботиться о чистоте русского языка.
Проявило некоторое стремление к замене иностранных слов коренными и
русское правительство. Так, например, не говоря о переименовании Дерпта,
Динабурга, Динаминда, термин "ипотечный" предположено заменить термином
"вотчинный" ("Правит. Вестн.", 1887, ©100). В новой иностранной
литературе интересна статья Мишеля Бреаля "Qu'арреllе-т-оn рuriте dе
lаngаgе?" ("Jоurnаl dеs sаvаnтs", 1897, апрель), по поводу книги Nоrееn,
"Ом sрrакrigтigнет" (Упсала, 1888).