Поэзия
Поэзия П. настолько правдива, что о ней нельзя получить ясного
понятия, не узнав его, как человека. Одаренный необыкновенными
способностями, впечатлительностью, живостью и энергией, П. с самого
начала был поставлен в крайне неблагоприятные условия, и вся его жизнь
была героическою борьбою с разнообразными препятствиями. Он всегда
возбужден, всегда нервен и резок, самолюбив, часто самоуверен, еще чаще
ожесточен, но в душе бесконечно добр и всегда готов отдать всего себя на
пользу дела или близких людей. Дерзость его и цинизм (на словах)
временами переходили границы дозволенного, но за то и его деятельная
любовь к людям (скрытая от света), и его смелая правдивость далеко
оставляли за собой границы обыденного. Ум, необыкновенно сильный и чисто
русский по отвращению от всего туманного, неясного, характер прямой,
ненавидевший всякую фальшь и фразу, энергию, напоминающую Петра и
Ломоносова, П. отдал на служение одному делу - служению родной
литературе, и создал ее классический период, сделал ее полным выражением
основ национального духа и великой учительницей общества. П. совершил
свой подвиг с беспримерным трудолюбием и беспримерной любовью к делу.
Убежденный, что без труда нет "истинно великого", он учится всю жизнь,
учится у всех своих предшественников и современников и у всех
литературных школ, от всякой берет все что было в ней лучшего, истинного
и вечного, откидывая слабое и временное. Но он не останавливается на
приобретенном, а ведет его дальние и по лучшей дороге. Псевдоклассицизм
оставил в нем наклонность к соблюдению меры, к строгому обдумыванию
результатов вдохновения, к тщательности отделки и к изучению родного
языка. Но он пошел в этом отношении дальше, нежели академики
многочисленных академий Европы, вместе взятые: он обратился к истории
языка и к языку народному. Сентиментализм Бернардена, Карамзина и
Ричардсона, проповедь Руссо натолкнули П. на создание пленительных
образов простодушных и любящих детей природы и инстинкта. Апофеоз поэзии
и отвращение от прозы практической, филистерской жизни, доведенное до
абсурда Шлегелями, у П. выразилось твердым убеждением в независимости
искусства от каких бы то ни было извне наложенных целей и в его
высокогуманном влиянии. Баллады Бюргера и Жуковского, поэмы Вальтера
Скотта и "озерных поэтов" воодушевили П. к созданию "Вещего Олега",
"Утопленника", "Русалки" и пр. Поклонение средним векам и рыцарству
явилось у него как понимание их и художественное воспроизведение в
"Скупом рыцаре" и "Сценах из рыцарских времен". Байрон был долго
"властителем его дум"; он усвоил у него смелый и глубокий анализ души
человеческой, но нашел примирение для его безутешной мировой скорби в
деятельной любви к человечеству. Собственное художественное чутье и
критические положения Лессинга, хотя и дошедшие до П. через третьи руки,
обратили его к изучению Шекспира и романтической драмы, которое привело
его не к слепому подражанию внешним приемам, а к созданию "Бориса
Годунова", "Каменного гостя" и др. Горячее национальное чувство, всегда
таившееся в душе П. и укрепленное возрождением идеи народности в
Западной Европе, привело его не к квасному патриотизму, не к китайскому
самодовольству, а к изучению родной старины и народной поэзии, к
созданию "Полтавы", сказок и пр. П. стал вполне европейским писателем
именно с той поры, как сделался русским народным поэтом, так как только
с этих пор он мог сказать Европе свое слово. Глубоко искренняя поэзия П.
всегда была реальна в смысле верности природе и всегда представляла
живой и влиятельный протест как против академической чопорности и
условности, так и против сентиментальной фальши; но сперва она
изображала только одну красивую сторону жизни. Позднее, руководимый
собственным инстинктом - однако, не без влияния западных учителей своих
- П. становится реалистом и в смысле всестороннего воспроизведения
жизни; но у него, как у истинного художника, и обыденная
действительность остается прекрасной, проникнутой внутренним светом
любящей души человеческой. Таким же истинным художником остается П.,
пробуждая "добрые чувства" и призывая милость к падшим. Защита униженных
и оскорбленных никогда не переходит у него в искусственный пафос и в
антихудожественную тенденциозность. Глубокая правдивость его чувства и
здоровый склад ума возвышает его над всеми литературными школами. Он
верно определяет себя, говоря: "я в литературе скептик, чтобы не сказать
хуже, и все ее секты для меня равны". П. был создателем и русской
критики, без которой, по его мнению, немыслима влиятельная литература.
"Состояние критики, пишет он, показывает степень образованности всей
литературы"; от ее зависит "общее мнение", главная движущая сила в
цивилизованной стране; она служит безупречным показателем духовного
прогресса народа. Сам П., опираясь на свое глубокое изучение французской
и английской литературы, разбирает современные ее явления как "власть
имеющий", с полною верою в правоту свою. В отечественной литературе он
жестоко клеймит педантизм (Каченовский и Надеждин), легкомыслие
(Полевой) и, главное, индустриализм (Булгарин и К°) - и если одни
осуждают его за это, как за работу, его недостойную; другие справедливее
видят здесь дело высоко полезное и сравнивают П. с трудолюбивым
американским колонистом, "который одною рукою возделывает поле, а другою
защищает его от набегов диких". Выступать против своих русских собратьев
от считал неудобным; зато он первый оценил и Гоголя, и Кольцова, которых
позднее так неуместно противопоставляли ему. "Современник" он для того и
задумал, чтобы создать настоящую русскую критику и для первого же ©
вдохновил Гоголя к его известной статье: "О движении журнальной
литературы". Тогда же он один из всего кружка своего предугадал будущее
значение юного Белинского и хотел отдать ему критический отдел в своем
журнале. П. завершил великий труд, начатый Ломоносовым и продолженный
Карамзиным - создание русского литературного языка. То, по-видимому,
неблагоприятное обстоятельство, что в детстве он свободней владел
французским языком, чем родным, ему принесло только пользу: начав писать
по-русски, он тем с большим вниманием прислушивался к правильной русской
речи, с более строгой критикой относился к каждой своей фразе, часто к
каждому слову, и стремился овладеть русским языком всесторонне - а при
его способностях, уменье взяться за дело и энергии хотеть значило
достигнуть. Он изучает язык простого народа как поэтический, так и
деловой, не пропуская и говоров; ради языка он штудирует все памятники
старины, какие только мог достать, не пренебрегая и напыщенным языком
одописцев ХVIII века, и скоро дорабатывается до таких положений, которые
стали общепринятыми только через два поколения после него. Уже в 1830 г.
он пишет: "Жеманство и напыщенность более оскорбляют, чем
простонародность. Откровенные, оригинальные выражения простолюдинов
повторяются и в высшем обществе, не оскорбляя слуха, между тем как
чопорные обиняки провинциальной вежливости возбудили бы общую улыбку".
Он горячо восстает против условности, педантизма и фальши так наз.
правильного и изящного языка и, после появления Гоголя, настойчиво
требует расширения границ литературной речи. Они и расширились в том
направлении, в каком желал П.; но все же и теперь, через 100 лет после
его рождения, его стих и проза остаются для нас идеалом чистоты, силы и
художественности.
стихотворений); "Стихотворения А. С. П." (2 ч., СПб., 1829);
"Стихотворения А. С. П." (2 ч., СПб., 1882); "Повести. Соч. А. С.
Пушкина" (СПб., 1834); "Поэмы и повести А. С. Пушкина" (2 ч., СПб.,
1835, издание Смирдина); "Стихотворения А. С. П." (4 ч., СПб., 1835);
"Сочинения А. С. П." (посмертн. издание, 11 том.: первые 8 СПб., 1838,
последние 3 - СПб., 1841). Это посмертное издание, выходившее под
редакцией друзей и поклонников П. и в последних томах давшее целый ряд
неизданных раньше произведений его, страдало большими неточностями.
Вообще установление текста сочинении П. представляет большие
затруднения. Сам поэт не успел дать полного и окончательного издания
своих произведений; многих он совсем не видел в печати, а из
произведений, им самим изданных, некоторые, еще при жизни поэта,
известны были в разных чтениях. Многое из произведений П. до сих пор не
могло явиться в нашей печати и до заграничных изданий ("Стихотворения А.
С. П., не вошедшие в последнее собрание его сочинений", Берл., 1861; 2
изд., 1870; ред. Н. В. Гербеля) сохранялось только в рукописях,
подвергаясь обычным при этом случайностям. В число мелких стихотворений
П., особенно эпиграмм, включались пьесы, ему не принадлежавшие.
Правильное издание П. требует, поэтому, тщательного сличения с
рукописями поэта. Последние состоят, главным образом, из черновых
тетрадей, часто писанных небрежно, с помарками и поправками,
затрудняющими чтение; зато они раскрывают самый процесс творчества П.,
так как некоторые пьесы встречаются здесь в нескольких последовательных
обработках, от первого наброска до окончательно выработанного текста.
Впервые изучение рукописей для установления пушкинского текста
предпринял П. В. Анненков, приложивший к изданному им собранию
"Сочинений П." (7 т., СПб., 185657) целый том "Материалов для биографии
и оценки произведений П."., которые впоследствии вышли и отдельным
изданием (СПб., 1873). Издание Анненкова представляло собою важный шаг
вперед и действительно "открыло арену для критики" и объяснения П.; в
нем, однако, было много недостатков и недочетов. В значительнейшей
степени это обусловливалось цензурными стеснениями того времени, о
которых сам Анненков рассказал впоследствии в ст. "Любопытная тяжба"
("Вестн. Европы", 1881, © 1). Отдавая должное громадной энергии,
проявленной Анненковым в борьбе с цензурными стеснениями, нельзя
отрицать, что и при тогдашних условиях он мог бы в большей степени
использовать имевшийся у него рукописный материал. Впоследствии Анненков
в оправдание свое выставил совершенно неуместную по отношению к П.
теорию эстетической критики, по которой многие из произведений великого
поэта не должны занимать места в собрании его сочинений, "являясь
паразитами на светлом фоне его поэзии". После издания Анненкова право
печатания сочинений П. перешло к книгопродавцу Исакову, который издал их
в СПб. три раза, дважды под ред. Геннади (1859-60 и 1869-71, по 6 том.),
а в третий раз под ред. П. А. Ефремова (6 т., 1878- 81). Затем право на
издание сочинений П. приобретено было московским книгопродавцем Анским,
который выпустил их вновь под редакцией Ефремова (7 том., М., 1882). В
изданиях с редакцией Геннади появились некоторые из печатных пьес,
пропущенных Анненковым, но, в целом, это самые дурные издания П., по
крайней небрежности редакции и печатания (известна эпиграмма
Соболевского: