Салтыков
Салтыков (Михаил Евграфович) - знаменитый русский писатель. Родился
15 января 1826 г. в старой дворянской семье, в имении родителей, селе
Спас-Угол, Калязинского уезда Тверской губернии. Хотя в примечании к
"Пошехонской старине" С. и просил не смешивать его с личностью Никанора
Затрапезного, от имени которого ведется рассказ, но полнейшее сходство
многого, сообщаемого о Затрапезном, с несомненными фактами жизни С.
позволяет предполагать, что "Пошехонская старина" имеет отчасти
автобиографический характер. Первым учителем С. был крепостной человек
его родителей, живописец Павел; потом с ним занимались старшая его
сестра, священник соседнего села, гувернантка и студент московской
духовной академии. Десяти лет от роду он поступил в московский
дворянский институт (нечто в роде гимназии, с пансионом), а два года
спустя был переведен, как один из отличнейших учеников, казеннокоштным
воспитанником в Царскосельский (позже - Александровский) лицей. В 1844
г. окончил курс по второму разряду (т. е. с чином Х-го класса),
семнадцатым из двадцати двух учеников, потому что поведение его
аттестовалось не более как "довольно хорошим": к обычным школьным
проступкам ("грубость", куренье, небрежность в одежде) у него
присоединялось писание стихов "неодобрительного" содержания. В лицее,
под влиянием свежих еще тогда пушкинских преданий, каждый курс имел
своего поэта; в ХIII-м курсе эту роль играл С. Несколько его
стихотворений было помещено в "Библиотеке для Чтения" 1841 и 1842 гг.,
когда он был еще лицеистом; другие, напечатанные в "Современнике" (ред.
Плетнева) 1844 и 1845 гг., написаны им также еще в лицее (все эти
стихотворения перепечатаны в "Материалах для биографии М.Е. Салтыкова",
приложенных к полному собранию его сочинений). Ни одно из стихотворений
С. (отчасти переводных, отчасти оригинальных) не носит на себе следов
таланта; позднейшие по времени даже уступают более ранним. С. скоро
понял что у него нет призваны к поэзии, перестал писать стихи и не
любил, когда ему о них напоминали. И в этих ученических упражнениях,
однако, чувствуется искреннее настроение, большей частью грустное,
меланхолическое (у тогдашних знакомых С. слыл под именем "мрачного
лицеиста"). В августе 1844 г. С. был зачислен на службу в канцелярию
военного министра и только через два года получил там первое штатное
место - помощника секретаря. Литература уже тогда занимала его гораздо
больше, чем служба: он но только много читал, увлекаясь в особенности Ж.
Зандом и французскими социалистами (блестящая картина этого увлечения
нарисована им, тридцать лет спустя, в четвертой главе сборника: "За
рубежом"), но и писалсначала небольшие библиографические заметки (в
"Отечественных Записках" 1847 г.), а потом повести: "Противоречия" (там
же, ноябрь 1847) и "Запутанное дело" (март 1848). Уже в
библиографических заметках, не смотря на маловажность книг, по поводу
которых они написаны, проглядывает образ мыслей автора-его отвращение к
рутине, к прописной морали, к крепостному праву; местами попадаются и
блестки насмешливого юмора. В первой повести С., которую он никогда
впоследствии не перепечатывал, звучит, сдавленно и глухо, та самая тема,
на которую были написаны ранние романы Ж. Занда: признание прав жизни и
страсти. Герой повести, Нагибин - человек обессиленный тепличным
воспитанием и беззащитный против влияний среды, против "мелочей жизни".
Страх перед этими мелочами и тогда, и позже (см. напр. "Дорога", в
"Губернских Очерках") был знаком, по-видимому, и самому С. - но у него
это был тот страх, который служит источником борьбы, а не уныния. В
Нагибине отразился, таким образом, только один небольшой уголок
внутренней жизни автора. Другое действующее лицо романа-"женщина-кулак",
Крошина
е. навеяно, вероятно, семейными воспоминаниями С. Гораздо крупнее
"Запутанное дело" (перепеч. в "Невинных рассказах"), написанное под
сильным влиянием "Шинели", может быть и "Бедных людей", но заключающее в
себе несколько замечательных страниц (напр. изображение пирамиды из
человеческий тел, которая снится Мичулину). "Россия" - так размышляет
герой повести - "государство обширное, обильное и богатое; да человек-то
глуп, мрет себе с голоду в обильном государстве". "Жизнь-лотерея",
подсказывает ему привычный взгляд, завещанный ему отцом; "оно так -
отвечает какой-то недоброжелательный голос, - но почему же она лотерея,
почему ж бы не быть ей просто жизнью"? Несколькими месяцами раньше такие
рассуждения остались бы, может быть, незамеченными-но "Запутанное дел"')
появилось в свет как раз тогда, когда февральская революция во Франции
отразилась в России учреждением негласного комитета, облеченного особыми
полномочиями для обуздания печати. 28-го апреля, 1848 г. С. был выслан в
Вятку и 3-го июля определен канцелярским чиновником при вятском
губернском правлении. В ноябре того же года он был назначен старшим
чиновником особых поручений при вятском губернаторе, затем два раза
исправлял должность правителя губернаторской канцелярии, а с августа
1850 г. был советником губернского правления. О службе его в Вятке
сохранилось мало сведений, но, судя по записке о земельных беспорядках в
Слободском уезде, найденной, после смерти С., в его бумагах и подробно
изложенной в "Материалах" для его биографии он горячо принимал к сердцу
свои обязанности, когда они приводили его в непосредственное
соприкосновение с народной массой и давали ему возможность быть ей
полезным. Провинциальную жизнь, в самых темных ее сторонах, в то время
легко ускользавших от взора, С. узнал как нельзя лучше, благодаря
командировкам и следствиям, которые на него возлагались
"Губернских Очерках". Тяжелую скуку умственного одиночества он разгонял
внеслужебными занятиями: сохранились отрывки его переводов из Токвиля,
Вивьена, Шерюеля и заметки, написанные им по поводу известной книги
Беккарии. Для сестер Болтиных, из которых одна в 1856 г. стала его
женою, он составил "Краткую историю России". В ноябре 1855 г. ему
разрешено было, наконец, совершенно оставить Вятку (откуда он до тех пор
только один раз выезжал к себе в тверскую деревню); в феврале 1856 г. он
был причислен к министерству внутренних дел, в июне того же года
назначен чиновником особых поручений при министре и в августе
командирован в губернии Тверскую и Владимирскую для обозрения
делопроизводства губернских комитетов ополчения (созванного, по случаю
восточной войны, в 1855 г.). В его бумагах нашелся черновик записки,
составленной им при исполнении этого поручения. Она удостоверяет, что
так называемые дворянские губернии предстали перед С. не в лучшем виде,
чем недворянская, Вятская; злоупотреблений при снаряжении ополчения им
было обнаружено множество. Несколько позже им была составлена записка об
устройстве градских и земских полиций, проникнутая мало еще
распространенной тогда идеей децентрализации и весьма смело
подчеркивавшая недостатки действовавших порядков. Вслед за возвращением
С. из ссылки. возобновилась, с большим блеском, его литературная
деятельность. Имя надворного советника Щедрина, которым были подписаны
появлявшиеся в "Русском Вестнике", с 1856 г., "Губернские Очерки", сразу
сделалось одним из самых любимых и популярных. Собранные в одно целое,
"Губернские Очерки" в 1857 г. выдержали два издания (впоследствии - еще
два, в 1864 и 1882 гг.). Они положили начало целой литературе,
получившей название "обличительной", но сами принадлежали к ней только
отчасти. Внешняя сторона мира кляуз, взяток, всяческих злоупотреблений
наполняет всецело лишь никоторые из очерков; на первый план выдвигается
психология чиновничьего быта, выступают такие крупные фигуры, как
Порфирий Петрович, как "озорник", первообраз "помпадуров", или
"надорванный", первообраз "ташкентцев", как Перегоренский, с неукротимым
ябедничеством которого должно считаться даже административное
полновластие. Юмор, как и у Гоголя, чередуется в "Губернских Очерках" с
лиризмом; такие страницы, как обращение к провинции (в "Скуке"),
производят до сих пор глубокое впечатление. Чем были "Губернские Очерки"
для русского общества, только что пробудившегося к новой жизни и с
радостным удивлением следившего за первыми проблесками свободного слова
- это легко себе представить. Обстоятельствами тогдашнего времени
объясняется и то, что автор "Губернских Очерков" мог не только
оставаться на службе, но и получать более ответственные должности. В
марте 1858 г. С. был назначен рязанским вицегубернатором, в апреле
1860г. переведен на ту же должность в Тверь. Пишет он в это время очень
много, сначала в разных журналах (кроме "Русского Вестника" - в
"Атенее", "Современнике", "Библиотеке для Чтения", "Московском
Вестнике"), но с 1860 г. - почти исключительно в "Современнике" ( В 1861
г. С. поместил несколько небольших статей в "Московских Ведомостях"
(ред. В. Ф. Корша), в 1882 г. - несколько сцен и рассказов в журнале
"Время"). Из написанного им между 1858 и 1862 гг. составились два
сборника-"Невинные рассказы" и "Сатиры в прозе"; и тот, и другой изданы
отдельно три раза (1863, 1881, 1885). В картинах провинциальной жизни,
которые С. теперь рисует, Крутогорск (т. е. Вятка) скоро уступает
Глупову, представляющему собою не какой-нибудь определенный, а типичный
русский город - тот город, "историю" которого, понимаемого в еще более
широком смысле, несколькими годами позже написал С. Мы видим здесь как
последние вспышки отживающего крепостного строя ("Госпожа Падейкова",
"Наш дружеский хлам", "Наш губернский день"), так и очерки так
называемого "возрождения", в Глупове не идущего дальше попыток
сохранить, в новых формах, старое содержание. Староглуповец
"представлялся милым уже потому, что был не ужасно, а смешно
отвратителен; новоглуповец продолжает быть отвратительным - и в тоже
время утратил способность быть милым" ("Наши глуповские дела"). В
настоящем и будущем Глупова усматривается один "конфуз": "идти вперед -
трудно, идти назадневозможно". Только в самом конце этюдов о Глупове
проглядывает нечто похожее на луч надежды: С. выражает уверенность, что
"новоглуповец будет последним из глуповцев". В феврале 1862 г. С. в
первый раз вышел в отставку. Он хотел поселиться в Москве и основать там
двухнедельный журнал; когда ему это не удалось, он переехал в Петербург
и с начала 1863 г. сталь, фактически, одним из редакторов
"Современника". В продолжении двух лет он помещает в нем
беллетристические произведения, общественные и театральный хроники,
московские письма, рецензии на книги, полемические заметки,
публицистические статьи. Все это, за исключением немногих сцен и
рассказов, вошедших в состав отдельных изданий ("Невинные рассказы",
"Признаки времени", "Помпадуры и Помпадурши"), остается до сих пор не
перепечатанным, хотя заключает в себе много интересного и важного (Обзор
содержания статей, помещенных С. в "Современнике" 1863 и 1864 гг., см. в
книг А. Н. Пыпина: "М. Е. Салтыков" (СПб., 1879). Есть основание
надеяться, что эти статьи-или большая их часть - войдут в состав
следующего издания сочинений С.). К этому же, приблизительно, времени
относятся замечания С. на проект устава о книгопечатании, составленный
коммиссией под председательством кн. Д.А. Оболенского (см. "Материалы
для биографии М. Е. Салтыкова"). Главный недостаток проекта С. видит в
том, что он ограничивается заменой одной формы произвола, беспорядочной
и хаотической, другой, систематизированной и формально узаконенной.
Весьма вероятно, что стеснения, которые "Современник" на каждом шагу
встречал со стороны цензуры, в связи с отсутствием надежды на скорую
перемену к лучшему, побудили С. опять вступить на службу, но по другому
ведомству, менее прикосновенному к злобе дня. В ноябри 1864 г. он был
назначен управляющим пензенской казенной палатой, два года спустя
переведен на ту же должность в Тулу, а в октябре 1867 г. - в Рязань. Эти
годы были временем его наименьшей литературной деятельности: в
продолжение трех лет (1865, 1866, 1867) в печати появилась только одна
его статья "Завещание моим детям" ("Современник", 1866, © 1; перепеч. в
"Признаках времени"). Тяга его к литературе оставалась, однако, прежняя:
как только "Отечественные Записки" перешли (с 1 января 1868 г.) под
редакцию Некрасова, С. сделался одним из самых усердных их сотрудников,
а в июне 1868 г. окончательно покинул службу и сделался одним из главных
сотрудников и руководителей журнала, официальным редактором которого
стал десять лет спустя, после смерти Некрасова. Пока существовали
"Отечественный Записки", т. е. до 1884 г., С. работал исключительно для
них. Большая часть написанного им в это время вошла в состав следующих
сборников: "Признаки времени" и "Письма из провинции" (1870, 72, 85),
"Истории одного города" (1 и 2 изд. 1870; 3 изд. 1883), "Помпадуры и
Помпадурши" (1873, 77, 82, 86), "Господа Ташкентцы" (1873, 81, 85),
"Дневник провинциала в Петербурге" (1873, 81, 85), "Благонамеренные
речи" (1876, 83), "В среде умеренности и аккуратности" (1878, 81, 85),
"Господа Головлевы" (1880, 83), "Сборник" (1881, 83), "Убежище Монрепо"
(1882, 83), "Круглый год" (1880, 83), "За рубежом" (1881), "Письма к
тетеньке" (1882), "Современная Идиллия" (1885), "Недоконченные беседы"
(1885), "Пошехонские рассказы" (1886). Сверх того в "Отечественных
Записках" были напечатаны в 1876 г. "Культурные люди" и "Итоги", при
жизни С. не перепечатанные ни в одном из его сборников, но включенные в
посмертное издание его сочинений. "Сказки", изданные особо в 1887 г.,
появлялись первоначально в "Отечествен. Записках", "Неделе", "Русских
Ведомостях" и "Сборнике литературного фонда". После запрещения
"Отечественных Записок" С. помещал свои произведения преимущественно в
"Вестнике Европы"; отдельно "Пестрые письма" и "Мелочи жизни" были
изданы при жизни автора (1886 и 1887), "Пошехонская Старина"-ужо после
его смерти, в 1890 г. Здоровье С., расшатанное еще с половины 70-х
годов, было глубоко потрясено запрещением "Отечественных Записок".
Впечатление, произведенное на него этим событием, изображено им самим с
большою силой в одной из сказок ("Приключение с Крамольниковым", который
"однажды утром, проснувшись, совершенно явственно ощутил, что его нет")
и в первом "Пестром письме", начинающемся словами: "несколько месяцев
тому назад я совершенно неожиданно лишился употребления языка"...
Редакционной работой С. занимался неутомимо и страстно, живо принимая к
сердцу все касающееся журнала. Окруженный людьми ему симпатичными и с
ним солидарными, С. чувствовал себя, благодаря "Отечественным Запискам",
в постоянном общении с читателями, на постоянной, если можно так
выразиться, службе у литературы, которую он так горячо любил и которой
посвятил, в "Круглом годе", такой чудный хвалебный гимн (письмо С. к
сыну, написанное незадолго до смерти, оканчивается словами: "паче всего
люби родную литературу и звание литератора предпочитай всякому
другому"). Незаменимой утратой был для него, поэтому, разрыв
непосредственной связи между ним и публикой. С. знал, что
"читатель-друг" по-прежнему существует - но этот читатель "заробел,
затерялся в толпе и дознаться, где именно он находится, довольно
трудно". Мысль об одиночестве, "оброшенности" удручает. его все больше и
больше, обостряемая физическими страданиями и в свою очередь обостряющая
их. "Болен я" - восклицает он в первой главе "Мелочей жизни" -
невыносимо. Недуг впился в меня всеми когтями и не выпускает из них.
Изможденное тело ничего не может ему противопоставить". Последние его
годы были медленной агонией, но он не переставал писать, пока мог
держать перо, и его творчество оставалось до конца сильным и свободным;
"Пошехонская Старина" ни в чем не уступает его лучшим произведениям.
Незадолго до смерти он начал новый труд, об основной мысли которого
можно составить себе понятие уже по его заглавию: "Забытые слова"
("Были, знаете, слова"- сказал Салтыков Н. К. Михайловскому незадолго до
смерти
потрудитесь-ка из поискать!.. Надо же напомнить!":). Он умер 28 апреля
1889 г. и погребен 2 мая, согласно его желанию, на Волковом кладбище,
рядом с Тургеневым.
встречали отголосок в сатире С., иногда предугадывавшей их еще в
зародыше. Это - своего рода исторический документ, доходящий местами до
полного сочетания реальной и художественной правды. Занимает свой пост
С. в то время, когда завершился главный цикл "великих реформ" и, говоря
словами Некрасова, "рановременные меры" (рановременные, конечно, только
с точки зрения их противников) "теряли должные размеры и с треском
пятились назад". Осуществление реформ, за одним лишь исключением, попало
в руки людей, им враждебных. В обществе все резче заявляли себя обычные
результаты реакции и застоя: мельчали учреждения, мельчали люди,
усиливался дух хищения и наживы, всплывало на верх все легковесное и
пустое. При таких условиях для писателя с дарованием С. трудно было
воздержаться от сатиры. Орудием борьбы становится, в его руках, даже
экскурсия в прошедшее: составляя "историю одного города", он имеет в
виду - как видно из письма его к А. Н. Пыпину, опубликованного в 1889
г., - исключительно настоящее. "историческая форма рассказа" - говорит
он, - "была для меня удобна потому, что позволяла мне свободнее
обращаться к известным явлениям жизни... Критик должен сам угадать и
другим внушить, что Парамоша - совсем не Магницний только, но вместе с
тем и NN. И даже не NN., а все вообще люди известной партии, и ныне не
утратившей своей силы". И действительно, Бородавкин ("история одного
города"), пишущий втихомолку "устав о нестеснении градоначальников
законами", и помещик Поскудников ("Дневник провинциала в Петербурге"),
"признающий не бесполезным подвергнут расстрелянию всех несогласно
мыслящих" - это одного поля ягоды; бичующая их сатира преследует одну и
ту же цель, все равно, идет ли речь о прошедшем или о настоящем. Все
написанное С. в первой половине семидесятых годов дает отпор, главным
образом, отчаянным усилиям побежденных - побежденных реформами
предыдущего десятилетия - опять завоевать потерянные позиции или
вознаградить себя, так или иначе, за понесенные утраты. В "Письмах о
провинции" историографы - т. е. те, которые издавна делали русскую
историю - ведут борьбу с новыми сочинителями, в "Дневнике провинциала"
сыплются, как из рога изобилия, прожекты, выдвигающие на первый план
"благонадежных и знающих обстоятельства местных землевладельцев"; в
"Помпадурах и Помпадуршах" крепкоголовые "экзаменуют" мировых
посредников, признаваемых отщепенцами дворянского лагеря. В "Господах
Ташкентцах" мы знакомимся с "просветителями, свободными от наук", и
узнаем, что "Ташкент есть страна, лежащая всюду, где бьют по зубам и где
имеет право гражданственности предание о Макаре, телят не гоняющем".
"Помпадуры" - это руководители, прошедшие курс административных наук у
Бореля или у Донона; "Ташкентцы" - это исполнители помпадурских
приказаний. Не щадит С. и новые учреждения - земство, суд, адвокатуру, -
не щадит их именно потому, что требует от них многого и возмущается
каждой уступкой, сделанной ими "мелочам жизни". Отсюда и строгость его к
некоторым органам печати, занимавшимся, по его выражению,
"пенкоснимательством". В пылу борьбы С. мог быть несправедливым к
отдельным лицам, корпорациям и учреждениям, но только потому, что перед
ним всегда носилось высокое представление о задачах эпохи. Литература,
например, может быть названа солью русской жизни: что будет - думал С.,
- если соль перестанет быть соленою, если к ограничениям, независящим от
литературы, она прибавит еще. добровольное самоограничение?..