![[Страничка ''Слова'']](home.gif)
..."Слово" - наша вечная любовь. Как Пушкин. Наша легенда, наша тайна, всегда желанная и постоянно ускользающая, оно - полноводная река национальных образов, символов, ритмов и звуков, сокровищница русского языка. Всякий раз, соприкасаясь с миром "Слова о полку Игореве", восхищаешься яркостью мысли, музыкой звука, богатством естественных ритмов. И всякий раз находишь для себя новое, чего не понимал раньше и до чего дорос при освоении древнерусской литературы, мифологии, фольклора, да попросту - поумнев.
Остановлюсь на некоторых "темных местах" древнего памятника, которые мне сегодня предстали во всем блеске их дивной ясности, спешу поделиться своими открытиями и предположениями с любителями родной словесности...
Начну со знаменитого - "растекаться мыслию по древу". В подлиннике читаем: "Начати же ся тьи п?сни по былинамъ сего времени, а не по замышлению Бояню. Боян бо в?щий, аще кому хотяше п?снь творити, то раст?кашется мыслию по древу, с?рым вълкомъ по земли, шизымъ орломъ под облакы" (Цит. по книге: Изборник. Худож. литература, Москва, 1969. с. 196. В дальнейшем все цитаты из этого издания).
Что такое "растекаться мыслию по древу"? О каком древе идет речь? Чего-чего только про это не писали! И про деревянные гусли, и про то, что скачет, будто по стволу дерева белка или мышь. Между тем, все представляется проще, - но и крупнее, значительнее. Зачин поэмы дает мирообразующий, всеохватный образ, ключ ко всему сложному построению поэмы, или, можно сказать, стержень, проходящий и скрепляющий эту повесть-песнь о военных походах русских князей. Этот стержень - родовое дерево русских князей, с его широко и вольно раскинувшимися и пронизывающими всю ткань Песни ветвями, с вихрем имен и свершений.
В "Слове" ярко отразился древний культ рода - один из центральных в домонгольской Руси. Устойчивые лексемы "Всеволод-Большое Гнездо", "Ольгово храброе гнездо" - связаны, мы уверены, именно с представлениями о родовом дереве. Родовое дерево царя, вождя, олицетворявшего весь народ, в представлении архаичных народов совпадало с деревом жизни. Доисторическое племя, не имея представления о человечестве в целом, считало себя единственным представителем людского рода, а своих вождей - центром мира. Соответственно, родовое дерево вождя и было деревом мира. Это представление сохранилось и у цивилизованных народов, которые себя считали собственно людьми, а прочих - "варварами", "погаными" (в какой мере это представление, или архетип жив и сегодня - разговор особый).
Дерево жизни - модель мира всех древних народов. В фундаментальном труде Гамкрелидзе и Иванова "Индоевропейский язык и индоевропейцы" читаем: "Мир по древнейшим мифологическим воззрениям представлялся в виде дерева или ему подобных обрядовых сооружений, направленных ввысь... /Эта/ модель мира... является культурной универсалией, поскольку она засвидетельствована в основных мифологических традициях самых различных культур на обширных территориях Евразии и Нового Света". Славяне не стали исключением. Для наших предков XII века образ дерева был естественен и не нуждался в пояснениях. Само слово древний происходит, как полагаем, от слова дерево; древний - связанный с родовым деревом, с деревом жизни!
Священными животными дерева жизни, как известно из многих источников по мифологии, были, прежде всего, волк и орел. Волк - в серединном мире, орел - в верхнем; волки у некоторых народов (хеттов) приносились в жертву мировому дереву. Отсюда в "Слове о полку Игореве" дерево жизни, волк и орел идут в одной фразе: "Растекался мыслию по древу, серым волком по земли, сизым орлом под облакы".
Итак, родовое дерево, оно же древо жизни, мировое дерево. Но почему вещий Боян по нему "растекался мыслию"? Речь о том, что легендарный песнопевец в своей вдохновенной импровизации обнимал мыслью всю жизнь разом, вольно выбирал любого древнего князя с его военными походами, давая волю воображению. Это образно выражено картиной нападения стаи соколов на стаю лебедей: какую птицу первой сокол настигнет, та и запоет лебединую песню. "Растекаться мыслию по древу", таким образом, первоначально имело смысл хвалебный, и только со временем идиома обрела обратный знак: "говорить слишком длинно, ни о чем". Автор "Слова" восхищается легендарным Бояном, но, отдавая дань вдохновенной манере певца, его несравненному таланту, скромно оговаривается: "Начаться же той песне былинами сего времени, а не воображением Бояна" - так мы переводим эту фразу, отказавшись от замышления Боянова, которое оставляют нетронутыми переводчики. Замышление в современном восприятии слышится как "замысел", что неуместно для жившего задолго до Игорева похода Бояна.
Не согласимся и с переводом замышления как "вымысел" (так переводят многие): понятие вымысла не было известно архаичному сознанию, для которого воображаемое было столь же сущим, как и видимое воочию; и древо жизни, и тоска, и обида и т.п., вплоть до мира иного - все включалось в реальную, единую и неделимую картину мира. "Замышление" - по-польски "воображение", а это совсем не то же, что вымысел. (Южнославянские языки ближе к древнеславянскому, чем современный русский). Мы настаиваем на том, что любой мысленный - умозрительный, воображаемый - предмет, качество, явление древние считали реально существующей действительностью, не отграничивая субъективное от объективного. Не зная этого, ни понять, ни просто прочесть древнюю литературу невозможно. Интересно, что к этому же выводу - о материальности мысленных объектов, идей, изображений приходят и современные мыслители: Даниил Андреев (в "Розе мира"), а в наши дни, например, кинорежиссер-новатор Збигнев Рыбчинский, который даже "четвертое измерение" зримо изображает в своем знаменитом одноименном фильме.
Тема дерева продолжена в следующем поэтическом периоде, где автор восклицает: "О, Бояне, соловию старого времени! Уж ты бы ущекотбл те полки, скача соловьем по мысленному древу, летая умом под ублакы, повивая славу оба полы (о полы) сего времени, рыща тропой Трояновой чрез поля на горы!" (Перевод наш). Здесь кроме "мысленного древа" замечателен речевой оборот "повивая славу обеими полами... времени", который считается "темным местом". Академический перевод Д.С. Лихачева, Л.А. Дмитриева и О.В. Творогова (1967 г.), вызывающий благодарное преклонение перед научным подвигом, тем не менее, содержит неизбежные для первопроходцев неточности. "Свивая славу обеих половин этого времени" - довольно туманно. В оригинале сказано: "свивая славы оба полы сего времени". По нашему предположению, речь идет о времени как матери славы: повить новорожденного чьей-либо полою в архаичных обрядах значило обозначить и закрепить материнство (так в Библии наложница родила Иакову сына в подол Рахили). (Ср. далее в тексте "Слова": "под трубами повиты, с конца копья вскормлены".) Таким образом, слава, повитая полами своего времени, становилась законным детищем этого времени.
"Абстрактные понятия", повторимся, не были в древности абстрактными: и Время, и Жизнь, и Смерть, и Славу, и Карну с мечом, и Жлю со жгущим ("жалящим") огненным рогом архаичное сознание представляло в виде существ особого рода (о природе их здесь нет места распространяться). Так Слава стала дочерью своего Времени...
Так и "мысленное древо" в качестве умозрительного понятия совершенно не отделимо от конкретно-чувственного образа реального живого дерева, цветущего, полного поющих птиц, где по ветвям резво скачет соловей. Такое сочетание в одном образе реального и символического понятий - ведущая черта архаичного мышления и понятийно-образной системы древнего языка. Это придает древним текстам неповторимую драгоценную прелесть, но и создает трудности перевода, подчас непреодолимые...
Сложные фрагменты текста связаны с образом князя Всеслава Полоцкого (XI век), который правил в последний "век Трояний" (Троян - божество в древнерусской книжной традиции). Это язычник, мифологизированный князь-оборотень, волхв, волк, волкодлак. В классическом переводе Д.С. Лихачева читаем: "На седьмом веке Трояна кинул Всеслав жребий о девице ему милой. Хитростью оперся на коней и скакнул к городу Киеву, и коснулся древком золотого престола киевского". Связь между гаданием о девице и скачком в Киев здесь не ясна. Не понятно, и о какой хитрости идет речь. Еще больше затемнен смысл фразы в одном из новейших переводов "Слова", выполненном уральским поэтом Андреем Комлевым: "вержил Всеслав жребий по девицам ему милым. Тот клюкавством подперся - на конь и скочил к граду Киеву". О чем это? При чем ворожба о девицах? Между тем, при абсолютном доверии к тексту и внимательном его чтении не надо мудрствовать лукаво. Итак: "...в?рже Всеславъ жребий о д?вицю себ? любу. Тъи клюками подперся о конъ и скочи к граду Кыеву..." и т.д. Тъи клюками - теми клюками! И перевод выговаривается сам собой: "...вержил Всеслав жребий о девице себе в жену. Теми клюками подперся о коней и скочил к граду Киеву". Люба, хутя, лбда - это жена. Клюками - значит, лукавством, хитростью, ложным предлогом. Выбор невесты Всеслав использовал только как предлог "доткнуться золотого престола Киевского" - вот в чем суть. При этом гениально употребляется слово клюка: это и вещественная клюка - подпорка при вскакивании на коня, и хитрость, так сказать, "идейная подпорка". Слово используется одновременно и в прямом, и в переносном значении - в этом и заключена "изюминка" идиомы, лаконичной, экспрессивной, зримой и безупречно инструментованной. "Клюки-конь-скочи-Киева" идут на одном звуке, одном дыхании! Вот почему не стоило разрушать музыку строки тяжеловесным и неуклюжим "клюкавством", как это делает А. Комлев, не говоря уже о том, что "клюкавство" убивает реальную "клюку". В то же время угадывается символическое обручение с киевским престолом, высвеченное сказочным прыжком на коне к золотой цели.
Речевой оборот, или поговорка "клюками оперся" типична для национального памятника; по всей видимости, она широко употреблялась в древности. Стилистический ее прием близок к современному фольклору с его частым употреблением слова в двояком значении: реальном и символическом.
Прочтем песнь про Всеслава дальше: не удержавшись в Киеве, князь "Скочи отъ нихъ лютымъ зв?ремъ въ пълночи изъ Белб-града, об?есися син? мъгле, утръ же воззни с три кусы: отвори врата Новуграду, разшибе славу Ярославу, скочи влъком до Немиги съ дудутокъ". Мы написали "с дудуток" с маленькой буквы, хотя все исследователи трактуют дудутки как название и тщетно ищут его в летописях и на древних картах. Но они его никогда не найдут по той причине, что не было такого ни села, ни пригорода, ни речки. Суть состоит в том, что "с дудуток" - это просто-напросто "с дуру", "с дурных глаз", "со зла", "со вздору", "вздорным манером". В Словаре Даля находим диалекты дудучить - врать, молоть вздор (владимирское) и дудора - дурак (пензенское). Со вздорной затеи Всеслав и скакнул на речку Немигу, где его поджидали два князя и разбили наголову. Не добром спалив Новгород и порушив тем славу Ярославову, Всеслав раззадорился и в этом вздорном, напрасном, неправедном ожесточении скакнул на новый бой, где полегло много русских сынов. Весь отрывок при правильном прочтении оказывается укором Всеславу за напрасно пролитую братскую кровь. Тогда к месту оказывается и нижеследующая фраза: "хоть и вещая душа у дерзкого - много бед принял" (в нашем переводе), а также заключение всей песни о Всеславе: ни хитрому, ни быстрому суда божия не минуть.
Итак, вернувшись к переводам "темного места" о Всеславе, читаем у Лихачева: "...объятый синей мглой, урвал удачу в три попытки: отворил врата Новуграду... скочил волком на Немигу с Дудуток". Оба перевода не верны. Предлагаем наш: "Скочил от них лютым зверем в полночи из Бела-града, обесился в синей мгле, утром же взнял с три куса: отворил врата Новуграду, расшибив славу Ярославову, да с дурных глаз скочил волком до Немиги". "Взнял с три куса"! Он же, Всеслав, - волк, оборотень, волкодлак! Ни при чем тут три попытки, и нет речи о везении: воззни - это не "везения три куса", а взнял, схватил с три куса (по типу: возьми да и схвати). Всеслав скачет люто, бешено, притом с колдовскими ухватками, что его, однако, не спасает ("хоть и вещая душа..."). И не про удачу Всеслава тут речь, а прямо наоборот: схватил с три короба, нахватал больше глаз, урвал кусок - а проглотить-то и не смог! На Немиге, ведь "стога головами стелят" - также, несомненно, широко известный в древности речевой оборот, поговорка. Как, по-видимому, известна была и вся фольклорная, мифологическая песнь (а в "Слове" явно дан лишь ее фрагмент) про Всеслава, что волком рыщет в ночи...
Итак, что касается Всеслава, вырисовывается такая картина: под предлогом женитьбы (овдовев?), Всеслав бросился в Киев и там "доткнулся золотого престола". Не сел на престол, а именно только "доткнулся": претензия Всеслава или задуманный мятеж не удались, князь киевский Изяслав и его братья на чужака ополчились, и ему пришлось спешно ретироваться (согласно летописям). Всеслав метнулся прочь из киевских земель через Белгород и заметался по Руси, огнем сжег Новгород и тем расшиб славу Ярослава, потом принял бой с Изяславом и братьями на Немиге, где и был пленен.
Последняя строфа песни о Всеславе - "Всеслав-князь людей судил, князьям города рядил", - относится, мы уверены, к периоду двойного правления Всеслава в Киеве и Полоцке в 1068 году; князь метался между обеими своими столицами, "дорыскивая до Тмуторокани (нынешней Тамани), очевидно, разведывая возможности ее присоединения, либо пытаясь найти в половцах союзников против Олега.
Поэтичная идиома о Всеславе "Тому в Полоцке позвонят раннюю заутреню у Святой Софии в колокола - а он в Киеве звон слышит", вероятно, была широко известна на Руси (только название городов могло быть разным). По смыслу она совпадает с выражением "в мгновение ока": пока еще не угас звон ранней заутрени (в 4 утра) - сказочный герой уже в ином месте, то есть он перемещается со скоростью звука! Подобный же речевой оборот встречаем и в описании соперника Всеслава - князя Олега Святославовича: "ступает в злат стремень в Тмуторокани - а звон слышит великий Ярослав, а сын Всеволож Владимир по все утра уши закладывает в Чернигове" (перевод всюду наш). Олег так могуч, что звон стремян, когда он с дружиной собирается в поход, оглушает Владимира Мономаха в Чернигове (подобно свисту Соловья Разбойника; ср. также с падением стен от труб Иерихона). В Тмуторокани звенит - а в Киеве уши закладывает. Чтобы понять наполненность этого выражения, надо иметь в виду древнюю многозначность понятий, а именно: уши - это чуткий слух противника, и проушины в городских стенах (по Мещерскому). Все, как в случае с "клюками". А звон - это и колокольный звон, и слух, и слава (ср. "слышал звон, да не знает, где он"). Описанный гиперболический речевой оборот для "Слова" характерен. Так - "трубы трубят в Новеграде - стоят стяги в Путивле!" (Там сбор трубят - а тут построились) и т.д....
Песнь о Всеславе автор заключает "припевкой" "смысленного" Бояна: "Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда божиа ни минуть!" Д.С. Лихачев перекладывает это так: "Ни хитрому, ни умелому, ни птице умелой суда божия не миновать". Но разве Господь судит птиц? Все проще: "ни хитрому, ни быстрому, ни птицы быстрейшему суда божия не миновать" (перевод наш).
...Густая образная вязь "Слова" нередко рвется перелагателями на слабо связанные куски. "Прысну море полунощи, идутъ сморци мъглами: Игореви князю богъ путь кажет из з?мли половецкой в з?млю рускую, къ отню злату столу". Смерчи-вихри, крутясь, указывают путь Игорю домой, к злату престолу, подобно тому как некогда огненный вихрь-столп указывал путь божьему народу из пустыни в землю обетованную. Переводы - "Идут смерчи тучами. Игорю-князю бог путь указывает" (Лихачев) - не раскрывают связи смерчей и божества. Переложить фрагмент текста, нам кажется, уместно так: "Прыснуло море Полуночи, пошли смерчи грозою: то Игорю-князю Перун путь кажет из земли..." и т.д. Здесь речь, конечно же, о языческом боге грома и грозы Перуне, который у славян считался покровителем военной дружины и ее предводителя (по Топорову). Тут и по звуку угадывается Перун: "Игорю-Перун-путь" + "князю-землю". В то же время "Игорю-бог-путь" - явный звуковой разнобой. Возможно, имя языческого повелителя смерчей (и до сих пор одушевляемых народным сознанием!) было заменено позднейшим христианским переписчиком на нейтральное "бог".
Немало разночтений связано с эпизодом бегства Игоря из половецкого плена. Прежде всего, с восклицанием в ночи "князю Игорю не быть!" "Комонь в полуночи Овлур свисну за рекою - велить князю разумети: князю Игорю не быть!" Разное писали про эту фразу... Нам представляется, что при переписке текста утрачена буква и читать следует так: "князю Игорю в не быть!" Овлур условным свистом подает князю знак: выходи, пора бежать!
И вот князь Игорь "ввержился на борза коня и скочи с него босым волком". Что такое босой волк? Пишут опять-таки разное, но не убедительно - здесь очередное "темное место". У нас на его счет есть твердое мнение: "ввержился на коня - и скочил с него вещим волком". Вещий тут - синоним слов дикий, серый (ибо цвет этот магический). Поясним. Гамкрелидзе и Иванов убедительно выводят слово дикий от слов дивий, божий - в противоположность человеческому, домашнему. Ведь противопоставление земной - небесный, человеческий - божий является центральным в мифологической картине мира у всех народов. При этом бог имеется в виду не в церковно-книжной традиции, а в народной. Слово бог очень древнее, дохристианское, от этого исконного значения и происходит славянское бозий-богий (ср. польск. "богинка"). По аналогии с "дивий-дикий" древнее общеславянское bosyi предлагаем понимать так же как божий, то есть вольный, ничей, нечеловеческий, "чужой", дикий - но не в виду "босой, грубой лапы хищного животного", как писал некогда А.А. Потебня, - а с оттенком волшебного, вещего, сверхъестественного, иномирного (ср. у Даля - "богинин - принадлежащий баснословному существу, богине; боговщина - баснословие, мифология"). Волк - одно из наиболее мифологизированных животных, его определяющий признак - "чужой"; волку присущи функции связи между тем и этим миром. Скочил князь Игорь на коня - и соскочил с него уже волком! Понятно, не простым - а волшебным. Вещим. Волкодлаком, босоволком!
В заключение о Карне и Жле. "Тогда кликнула Карна и Жля поскочила, искры мечучи в огненном роге!" (Перевод наш). Древнее сознание персонифицировало напасти, горе, болезни (33 лихорадки русского фольклора!), обиду: Дева Обида всплеснула лебедиными крылами и т.п. В том же ряду стоят и Карна - от слова "карнать", "обкарнать" (окоротить, обрезать), и Жля - от слова "жалить". Карна и Жля с криками пронеслись по Русской земле (на конях, конечно!); одна, видимо, с мечом или каким-то резаком в руке ("оскордцом"? косой? Ср. образ Чумы в средневековой Европе); другая - с огнедышащим рогом, мечущим искры и опаляющим, "жалящим" все вокруг. Образы огромной обобщающей силы! О них еще не писали, а слова "Карна" вообще не поняли исследователи, неудачно сопоставляя его с понятием кара, в то время как имеем индоевропейский корень - кр/н/. Необычен образ огненного рога. Это, несомненно, антоним рога изобилия, его карающая ипостась. Рог, как символ универсума - в виду почти единственно встречающейся в природе естественной спирали (эта зависимость спирали рога и неиссякаемости - наша гипотеза) - рог мог оказаться источником не только нескончаемых благ, но обернуться и другой своей стороной, жалящим огнем (в христианстве ставшим огнем ада).
...Словом, великий памятник славянской письменности, словесности и культуры, по сути, все еще ждет своего адекватного прочтения...