|
Об авторе: Петр Григорьевич Торопыгин родился в 1959 г. Учился на филологическом факультете, работал в театре звукотехником... В 1985-1991 гг. учился в Тартуском университете, занимаясь в семинаре у знаменитого Ю.М. Лотмана. Основная тема работы - мировоззрение П. Чаадаева. На эту тему опубликовал 12 научных статей, список некоторых из них приводится ниже. В 1993-1995 гг. работал лектором в Тартуском университете. В этот период автор подготовил и прочел два спецкурса: "Проблема Запада и Востока в русской культуре XVIII-XIX веков" и "Персонализация в русской культуре XIX века". В настоящее время автор вернулся на Родину. Им подготовлен и опубликован ряд статей, 2 из которых приводятся ниже ( "Судьба русской философии" и "Русская и еврейская культуры в режиме жертв и договоров"). Подготовлены и прочтены 2 спецкурса: "Проблема телесности в немецкой философии конца XVIII - начала XX веков" и курс по истории русской идеалистической философии XIX - XX веков. |
:
В ситуациях идеологического дефицита в лабиринты идеологий выходят "охотники за идеями". В этом поиске, отягченном многими этическими осложнениями, идеолог способен вызвать катастрофу, тем более что некоторые его спутники просто провоцируют на конфликт, на расшатывание тех систем, с которыми они имеют дело. Как это происходит? Виктор Шкловский шутил: "Фаддей Булгарин атаковал Россию, Россия не поддавалась".
Сейчас "русская идея" как идеологическая суперсистема находится в критическом состоянии, она расшатана коварными интерпретациями, но только из нее современная русская власть способна почерпнуть новую идеологию. Эксперты, как всегда, находятся в поисках тайного центра суперсистемы, обеспечивающего функционирование и игру тайной. Кто-то где-то ощутимо пытается создать конфликт интерпретаций, низвергнуть или возвести новые конструкции, сопровождая свои действия или изменением ядов или "звездными возгласами de profundis clamavi" (М, Волошин) - "Из бездны взываю".
"Русская идея" - термин, введенный Вл. Соловьевым в конце прошлого века, в период, чреватый апокалиптическими настроениями. И это не случайно: весь идеологический комплекс "русской идеи" настроен на Апокалипсис, все варианты "русской идеи" спасают от Апокалипсиса или Россию, или целый мир. "Русская идея" существует в ожидании Апокалипсиса, в ожидании борьбы с ним. Как и у Соловьева, в "русской идее" существует момент игры с Апокалипсисом ("Три разговора" Соловьева, в которых речь идет отчасти о "всеобщей катастрофе мироздания", отчасти о "развязке нашего исторического процесса"). В этой статье нас более всего интересуют место идеолога в суперсистеме "русской идеи" (при этом мы предполагаем, что ее основные черты интуитивно знакомы читателю) и центр суперсистемы, наиболее тайное место, сформированное лучшими мыслителями. Выясняется, что для идеолога "русской идеи" характерна внеположенность, удаленность от всего идеологического комплекса, аристократичность и "экзальтированность" (В. Соловьев) и - удаленность от России! На низших уровнях "русской идеи" копание и блуждание в ее лабиринтах напоминает средневековую схоластику (мнение Г. Дама). То есть весь комплекс очень архаичен и рассчитан на единиц, на исключения из масс. Спутники "русской идеи" - русофилия и русофобия, зачатые славянофилами и Чаадаевым, - раздражают трезвые умы, но они не отделимы от нее. Сам же центр исчезает в космических и эротических экстазах, причем очень часто речь идет не о любви к конкретной земной женщине, а к мистическому образу ("Три свидания'" В. Соловьев, философия любви Л. Карсавина).
Собственно русских людей, занятых творчеством и созиданием России, "русская идея" всегда раздражала до глубин их существа. Из-за своего крайнего аристократизма суперсистема вынуждена была пребывать на низших уровнях, насыщая их иронией (В. Розанов). Тем не менее степень воздействия "русской идеи" на реальную Россию огромна, она сильно действует на образ, имидж России, разрушая его слабые, пошлые формы.
Интересно, что часто, враждуя с реальной Россией, "русская идея" не сходится и с другими политическими реальностями, например, с Европой. Вообще для "русской идеи" любовь к политическому телу невозможна, она слишком мистична для этого. Любовь к национальному поверхностна, а центре "русской идеи" - космополитизм, "всечеловечность",
Интересно соотношение "русской идеи" с другими национальными идеологиями. Германский национализм менее эротичен и более ориентирован на политику и национальность, в нем нет такого презрения к толпе (исключая Ницше), англосаксонские идеологии более рациональны, во французской мысли мы встречаем, конечно, больше социальности.
Процедура деконструкции, поиска центра "русской идеи" приводит к личному эросу, обращенному к космосу, противопоставленного ему. Потребности коллективного эроса, политического и национального, оказываются неудовлетворенными суперсистемой, берущей начало в средневековье и в чем-то близкой восточному арабскому мистицизму (В. Соловьев).
Остается надеяться, что идеология новой России будет строиться на основании реальности и современности, а не на грандиозной, прекрасной, но во многом опасной утопии.
Русская и еврейская культуры в режиме жертв и договоров
В своей известной статье "Договор и вручение себя как две модели культуры" о двух моделях культуры, жертве и договоре академик Юрий Лотман отдает предпочтение договору - второму режиму культурного бытия - как более современному. Нельзя не заметить, что путь жертв (столь характерный для русской культуры) всегда сопровождается надеждами на компенсацию. Жертва - это форма, архаическая форма договора, весьма несовершенная.
Русская культура, шедшая путем принесения и принятия жертв, оказалась в цейтноте, в ожидании компенсации уже в Х1Х веке. В этом столетии ее путь пересекся с древним путем еврейской культуры, русский мессианизм стал строиться по образцу еврейского мессианизма в русском понимании (хотя на самом деле евреи не были сторонниками мессианизма). (В. П. Топоров. "Спор и дружба". Aequinox. Сб. памяти А. Меня. СПб, 1991.)
Давление на евреев в эпоху Николая I (институт кантонистов с его вполне сталинским лексиконом: "лагерь", "этап", "барак", притеснение еврейского образования министром просвещения С. С. Уваровым, вызвавшее противодействие евреев Европы) принесло свои плоды. Оно обусловило действия социально активного контингента еврейства в эпоху революций ХХ века.
Одним из страшных выкупов за их действия явились слово и жизнь Осипа Мандельштама. Мандельштам с высоты неба ("заблудился я в небе, что делать") из глубины тысячелетних культур бросил вызов не только "империи зла", но уже формировавшемуся языку этой империи. Сакральный (с трудом интерпретируемый) поэтический язык Мандельштама, поднявший слово России на высоту, недоступную языку палачей сталинской культуры, стал "ворованным воздухом" для поколения мыслящих и чувствующих русских. Слово Мандельштама создавалось не в эмиграции, давшей холодную убийственную рефлексию Владимира Набокова, оно создавалось в аду. И поэтому в языке Мандельштама явились влитые через время кровь и дух Завета, убивающие собой скудный, деловитый, табуированный и одновременно профанирующий язык палачей.
Сталинская культура некоторое время терпела Мандельштама и еврейскую культуру, так как ей необходим был сакральный язык. Этим языком она могла оперировать на рынке диалога с отринувшим ее Западом. Носитель сталинского языка и сознания, не находя контакта с современным ему западным рационалистическим сознанием (традиционное Другое в диалоге русской культуры) обратился к чужому: мощным слоям сакральной культуры прошлого.
Профанной культуре, официальной и массовой, которая уничтожила свой сакральный уровень, все же необходим "высокий стиль". Для его создания она привлекает "варягов" или жертв, "заставляя их говорить" (Р. Барт) и даже разрешая им себя дезавуировать. Россия с начала ХIХ века определила свою идентичность "от противного", то есть от Запада, по принципу своего рода "контридентичности" (см. также статью Б. Гройса "В поисках национальной идентичности". Вопросы философии, 1992. ╪ 1). В ХХ веке она стала допускать чужих - евреев - в свой пантеон с целью укрепления своей идентичности архаикой "классика" и дальнейшей борьбы с Другим - Западом. Профанирующему сознанию требовался код перехода от профанного к сакральному для игры с сакральным и его разъятия. (Концепции Михаила Бахтина о народной культуре. Бахтин понял "зов времени".) Советское еврейство, ангажированное Сталиным едва не пришло к своей катастрофе. Борис Пастернак пытался писать на языке Договора, но, что характерно, неизбежная кара настигла его в период "оттепели".
Конец тысячелетия оказывается для русской культуры несущим необходимость нового диалога, нового сознания или призывов к Апокалипсису, его пророчеств (они весьма часты).
Сакральный язык русской культуры разрушен. Андерграунд, концептуализм совершили лингвокультурное харакири, может быть, для того, чтобы не изрекать сакрального слова в пространстве тоталитарной культуры. Иосиф Бродский не стал наследником Мандельштама, он, скорее наследник Пушкина и Набокова, странник по стилям русского языка. В его лице русскоязычная культура отказалась от роли жреца-жертвы, роли Мандельштама. Она теперь идет по пути Бродского...
В ситуации десакрализации возможна насильственная свертка Логоса в культуре (система цензур 1848 - 1955 годов). Но необходимость сакрального языка побеждает. Как известно, первое издание "Архипелага ГУЛАГа" было осуществлено КГБ - для служебного пользования. В период цензур в конце эпохи Николая I появилось стихотворение Хомякова "России:
0 недостойная избранья,
Ты избрана! Скорей омой
Главу слезами покаянья.
Да гром двойного наказанья
В судах черна неправдой черной
И игом рабства клеймена... и т. д.
В период распада советской империи крупнейший российский филолог В. П. Топоров пытался убедить читателей в том, что русский и еврейский мессианизм существовали в режиме договора и диалога (статья в Aequinox). Как бы в ответ в печати появился сборник еврейских поэтов и писателей "Ковчег", выражавший недвусмысленные опасения еврейских интеллектуалов по поводу российского антисемитизма (М.. 1991).
Сокращение политических границ России ставит вопрос о ее культурных границах и о новой культурной идентичности. Новый сакральный язык конца тысячелетия скорее всего будет востребован у православия и философов "русской идеи". Какое значение для этого нового языка будут иметь Мандельштам. Бродский да и Набоков - неизвестно... Впрочем, ситуации в культуре, которые Лотман назвал "ожиданием языка", мучительны и чреваты ошибками...
|
Дизайнер: Михаил Е. Васин |
Лучшие результаты просмотра :  |
