Он так популярен, почитаем и всеми, кажется, признан, что - подобно той картине из памятного анекдота о Ф. Г. Раневской - сам может выби- рать, на кого ему производить впечатление, а на кого - нет. Он поет, а мы его слушаем тридцать лет. Его недавний, четвертый по счету, большой диск новогодней ночью, ближе к рассвету, ставили на свои фантастичес- кие стереосистемы уже не дети, а внуки тех, кто в 1956-м или чуть поз- же собирался вкруг допотопных, походящих на кованые сундуки, первых магнитофонов и внимал его первым, свежим, горячим записям. И тогда, и ныне, и для тех, и для нынешних слушателей песни Окуджавы - более чем песни: "О, как они сидят с улыбкой на устах, прислушиваясь к выкрикам из пекла!.." Вот так в телефильме "Мои современники" сидят в Большой аудитории Политехнического, на вечере Окуджавы, без малого тридцать лет спустя, Олег Ефремов и Евгений Евтушенко, Юрий Давыдов и Марлен Хуциев, Микаэл Таривердиев и Ярослав Голованов, физики Дубны и ветераны Таганки, и безвестные, но такие узнаваемые по глазам, по улыбкам лица - все того же 1956-го призыва рядовые; иных уж нет, а те далече (не обязательно в "географическом" смысле - в числе тех, кто в 1987-м призывает Окуджа- ву, вместе с Евтушенко и Рыбаковым, отправить в Сибирь, наверняка есть те, кто штурмовал Политехнический в былые времена)... "Былого нельзя воротить-и печалиться не о чем... А все-таки жаль!.." Тринадцати лет он навсегда разлучен был с отцом и на долгие годы - с мамой, на два десятилетия изгнан с возлюбленного Арбатского двора, из Москвы, с волчьим билетом сына врагов народа; прошел войну и был ра- нен; первую книгу стихов, не считая тощенького калужского сборничка, выпустил в сорок; первую большую пластинку на "Мелодии" - в пятьдесят; томик "Избранного", томов премногих тяжелей, - в шестьдесят, и тогда же, в зале Чайковского, состоялся его первый официальный вечер... Как о нем, о его песнях пишет наша пресса? Вот - наугад - выписка: "Булат Окуджава - человек-праздник. Его песни, как птицы, разлетелись во все концы света сами по себе... Окуджава- неисправимый идеалист, непобедимый романтик... Высшее назначение его творчества - это, каза- лось бы, совершенно невыполнимое желание согреть всех, обласкать, при- голубить..." Подобный дамский лепет - тональность, преобладающая в статьях и ин- тервью, созданных не одними дамами, но также и многоопытными мужами. Лишь однажды - в частном письме - я обнаружил лаконичную характеристи- ку поэзии Окуджавы, близкую, очень близкую к истине: "Его тема - это тема Екклезиаста". Подтверждение встречаешь у Окуджавы на каждом шагу, даже буквальное, дословное: "Всему времечко свое..." Доброта. Честность. Милосердие. Любовь. Все это так, и это так бесс- порно. Но вот что действительно важно в песнях Окуджавы - он никогда не лжет, не обольщает своего слушателя. Жизнь - дело многотрудное, требующее от человека терпения и мужества. Пишет ли он роман из эпохи Николая 1 или стихотворение об эпохе Сталина, разговор идет все тот же: "Ты весь - как на ладони, все пули - в одного". Неисправимый идеа- лист, непобедимый романтик? Простите великодушно, он слишком знает всему на свете цену! Его замечательная песня "Дерзость, или разговор перед боем" - наверное, и про век девятнадцатый, железный, раз герои обращаются друг к другу: "Господин генерал" и "Господин лейтенант", - но это и про ситуацию нашей обыденности, вполне мирной и бескровной, про то, как мы с вами тут вместе живем-поживаем... Беседуя со мной од- нажды, Булат Шалвович признался: "Мысль, которая неотступно идет за мной по пятам, которая меня мучает все время: "Дайте человеку жить, как ему хочется, ну что вы, ей-Богу..." У Окуджавы очень редко встречаются слова "свобода", "воля" - но бук- вально все у него про это; и здесь он не только завету Пушкина следу- ет, но и формуле гениального Григория Сковороды: "Мир ловил меня, но не поймал". В литгенералы он не выбился, остался рядовым. Ни разу не лауреат, никакой не начальник, он не поддавался и соблазну славы иного рода, равно сомнительного... Гремит во дни празднеств сочиненный им марш из "Белорусского вокзала", а он сам отказывается спеть эту песню - хотя бы и по просьбе однополчан! - и читает что-то совсем другое, такое, к примеру: "Гордых гимнов, видит Бог, я не пел окопной каше..." Окуджаву любят сегодня все? Если бы... Он позицию выбрал такую и та- кое поприще, что его враги, может быть, самые верные! Когда-то, когда он служил в "Литературке", тогдашнему редактору газеты звонили "свер- ху": "Это безобразие, у вас заведует отделом поэзии гитарист!" Сегодня нечто подобное звучит со страниц молодежного журнала: "Наш модный бард-гитарист с гордостью заявил... что он учился на лирике Р. Киплин- га", - и читателю тем самым предложено подыскать себе кумира с более крепкими национальными корнями. Между тем Окуджава в числе учителей называет также и Пастернака, и Аполлона Григорьева, и Пушкина, и Иса- ковского, и русскую частушку, - и "чтобы не соврать - блатной фоль- клор, в лучших вещах"... Окуджава - любимчик "эпохи застоя" (и такое о нем сегодня пишется)? Но самые жесткие, самые резкие, самые по-настоящему патриотичные его песни созданы как раз в годы 70-е и в начале 80-х. Это нам сегодня вольно иронизировать и митинговать, а он лет десять назад спел: Римская империя времени упадка Сохраняла видимость твердого порядка: Цезарь был на месте, соратники - рядом... Жизнь была прекрасна - судя по докладам... И строки о Сталине в январском номере "Дружбы народов" за 1988 год - тоже не вчера сложены: "Он народ ценил высоко, да людей не ставил в грош..." Спасибо поэту - не за дерзость, не за остроту и прямоту высказываний (впрочем, разумеется, и за это - спасибо!), но главное - за ту цену человеческой жизни, личности, ту реальную высокую цену, о которой он нам напоминает все эти три десятилетия. МИХАИЛ ПОЗДНЯЕВ