А. Володин НЕСКОЛЬКО СЛОВ О БУЛАТЕ ОКУДЖАВЕ Должен предупредить, что я люблю Булата Окуджаву, но это не значит, что я буду необъективен. Потому что в нашей стране его любят почти все. В первый раз я видел его в гостинице "Октябрьская", в компании мос- ковских поэтов. Он поставил ногу на стул, на колено - гитару, подтянул струны и начал. Что начал? Потом это стали называть песнями Окуджавы. А тогда было еще непонятно, что это. В то время и песни были другими, и пели их не так. А это? Как понять? Как назвать? Как рассказать друзьям, что произошло в гостинице "Октябрьская"? Окуджава спел несколько песен и уехал в Москву. А я рассказывал и рассказывал об этом всем, кто попадался на глаза. Рассказывал до тех пор, пока директор Дворца работников искусств не позвонил мне по теле- фону, любопытствуя, что это за песни. Я изложил их содержание своими словами, и вскоре в Ленинградском Дворце работников искусств был зап- ланирован вечер Окуджавы. В первый раз его песни должны были прозву- чать, как что-то естественное, имеющее право на публичное исполнение перед людьми, которые специально придут, чтобы их слушать. Я обзвонил всех, кого мог, уговаривая прийти. - Что, хороший голос? - спрашивали меня. - Не в этом дело, он сам сочиняет слова! - Хорошие стихи? - Не в этом дело, он сам сочиняет музыку! - Хорошие мелодии? - Не в этом дело! Перед тем, как я должен был представить его слушателям, он попро- сил: - Только не говорите, что это песни. Я поэт. Это стихи. Видимо, он не был уверен в музыкальных достоинствах того, что он делал. А делал он поразительное по тем време- нам, новое для нас, но древнейшее дело. Некогда поэтов называли певцами. Они сами сочиняли и стихи, и мело- дии, сами пели и сами себе аккомпанировали на цитре. Но постепенно от- пала необходимость личного исполнения, затем стала не нужна мелодия, сделались необязательными даже рифма и размер, а иной раз и мысль, и чувство - сама поэзия порой стала служить недостойным целям. Тогда она спохватилась и велела: воссоединяйте меня! В наши времена первым это сделал Окуджава. Если бы это слово не было таким старомодным, то, со- ответственно французскому "шансонье", Окуджаву надо бы так и называть: певец. Но возник другой термин, который означает то же самое, но еще и что-то вдобавок, важное каждому, личное для многих. Этот новый термин - просто "Булат". Так зовут его не только друзья, но все, кому он стал нужен для жизни. Каждому, кто думает, это - про меня: Когда мне невмочь пересилить беду, Когда подступает отчаянье... Это - про нас: Возьмемся за руки, друзья, Чтоб не пропасть по одиночке. Подобно тому, как пьесу Грибоедова в прошлом веке народ разобрал на пословицы, песни Окуджавы мы разбираем на поэтические метафоры нашей нынешней жизни. Во время войны он был сержантом. Мне кажется, что лучшие стихи о войне впоследствии писали рядовые и сержанты. Они появились тихо, без открытия занавеса. Они лучше, нежели поэты других поколений, знали, что такое печаль жизни и смерть. Для них искусство не было только средством влияния на нравы общества, но еще и тем прекрасным, что во время войны оставалось в тылу, в детстве. Он не очень высок, но выше ему и не следует быть. Он по-восточному смугл, но светлее ему и не надо быть. Голос его негромок, но его можно различить в любой гомонящей компании, потому что он отличается от всех других голосов. Он говорит, как бы все время пошучивая, но мало най- дется людей более серьезных. Каждое слово в его песнях звучит точно и строго, не теснит рядом стоящие слова, не дребезжит попусту, но знает себе цену, и знает, что оно принадлежит поэзии, высшей, чем просто поэзия. Оно - слово песни, ему на своих небольших крыльях надо пролететь над огромной страной. Он уже и петь разлюбил. Договариваясь придти, он просит, чтобы в доме не было гитары. Тем временем сочинение песен стало естественным, повсеместным и да- же модным занятием. Сто тысяч мальчиков с гитарами поют эти песни по стране.