Как далеко зайдет это отречение? Какой будет его природа? И как оно будет осуществляться? Есть установившаяся традиция, издревле одобряемая великими религиозными учениями и людьми глубокого духовного переживания, что отречение не только должно быть полным как дисциплина, но и определенным и окончательным как цель, и что ничто не должно остановить отречения от самой жизни и от нашего мирского существования. И росту этой чистой, возвышенной и величественной традиции способствовали многие причины. Прежде всего, есть более глубокая причина радикального противостояния между запятнанной и несовершенной природой жизни в мире, как он есть сейчас, на сегодняшней стадии человеческой эволюции, и природой духовного жития; и это противостояние вело к полному отвержению мирового существования как лжи, безрассудства души, беспокойной и несчастливой грезы или, в лучшем случае, дефективного, обманчивого и почти бесполезного блага, либо как плотского и дьявольского, и поэтому для божественно ведомой и божественно притягиваемой души — только как место испытания и подготовки или, в лучшем случае, игры Все-существования, игры противоположных намерений или недоразумений, которую душа выматывает и оставляет. Вторая причина заключается в сильном стремлении души к личному освобождению, к бегству на некую далекую или самую далекую высоту чистого блаженства и мира, необеспокоенного трудом и борьбой; или же в ее нежелании вернуться из экстаза божественного охвата на более низкое поле работы и служения. Но есть и другие, более поверхностные причины, побочные для духовного переживания, — сильное ощущение и практическое доказательство большой трудности, которую мы охотно раздуваем до невозможности, сочетания жизни работ и действия с духовным миром и жизнью реализации; либо радость, которую ум начинает извлекать из простого акта и состояния отречения, — как он, в действительности, начинает извлекать радость из всего, чего он достиг или к чему он приучил себя, — и ощущение мира и освобождения, которое обретается благодаря безразличию к миру и к объектам человеческого желания. Самыми низкими причинами являются слабость, избегающая борьбы, отвращение и разочарование души, озадаченной великим космическим трудом, эгоизм, который не обеспокоен тем, что осталось позади, тогда как мы лично можем высвободиться из чудовищного вечно вращающегося колеса смерти и возрождения, это безразличие к крику, поднимающемуся от трудящегося человечества.

Ни одна из этих причин не законна для Садхака интегральной йоги. Он не может позволить слабости и эгоизма, в какие бы духовные одежды они ни рядились; божественная сила и отвага и божественное сочувствие и помощь составляют само вещество того, чем он будет, это сама природа Божественного, которую он наденет на себя как одежду духовного света и красоты. Вращения великого колеса не приносят ему ощущения ужаса или головокружения; он поднимается над ним в своей душе и знает свыше их божественный закон и их божественную цель. Трудность гармонизации божественной жизни с человеческим житием, трудность бытия в Боге и все же жизнь в человеке — это та самая трудность, которую он собирается преодолеть, а не избегать ее. Он укоренился в том, что радость, мир и освобождение являются несовершенной короной, и по-настоящему не овладеваются, если они не образуют состояния, надежного самого по себе, неотделимого от души, не зависящего от отстраненности и бездействия, а прочного в бурю, в гонке и в битве, незапятнанного ни радостью мира, ни его страданием. Экстаз божественного охвата не оставит его, потому что он подчиняется импульсу божественной любви к Богу в человечестве, либо, если кажется, что он на некоторое время оставил его, то он знает из опыта, что это для того, чтобы испытать его, так чтобы он смог встретить некое свое несовершенство и сбросить его. Он не ищет личного спасения, кроме как в качестве необходимости для человеческого исполнения и из-за того, что тот, кто сам находится в рабстве, не может освободить других, — хотя для Бога нет ничего невозможного; ведь у него нет жажды по небесам личных радостей, как и ад личных страданий не вселяет в него ужаса. Если есть противостояние между духовной жизнью и жизнью мира, то именно эту пропасть он должен преодолеть, это то противоречие, которое он должен превратить здесь в гармонию. Если миром правит плоть и дьявол, тогда есть еще веская причина для того, чтобы дети Бессмертия были здесь, чтобы завоевать этот мир для Бога и Духа. Если жизнь является безумием, тогда стольким миллионам душ здесь должен быть принесен свет божественного разума; если это сон, то все же он реален внутри себя столь многих спящих, которым надо дать более благородные сны или пробудить их; или, если это ложь, тогда заблуждающимся надо дать истину. А также, если говорится, что только светлым примером бегства из мира можем мы помочь миру, мы не должны принимать эту догму, поскольку есть противоположный пример великих Аватаров, показывающий, что мы можем помочь не только путем отвержения жизни мира, как он есть, но и все больше принимая и поднимая его. И если это игра Все-Существования, тогда мы можем согласиться играть в ней свою роль с изяществом и отвагой, можем извлекать восторг из игры с нашим божественным партнером по Игре.

Опять же, наше отречение должно быть, несомненно, внутренним отречением; особенно и прежде всего, должно быть отречение от привязанности и страстного желания в чувствах и в сердце, от самоволия в мышлении и действия эгоизма в центре сознания. Ведь эти вещи — три узла, которыми мы привязаны к нашей теперешней природе, и если мы сможем полностью их отвергнуть, тогда ничто другое не может связывать нас. Поэтому привязанность и желание должны быть полностью отброшены; в мире нет ничего, к чему мы должны привязываться, мы не должны привязываться ни к бегству, ни к бедности, ни к радости, ни к страданию, ни к жизни, ни к смерти, ни к величию, ни к ничтожности, ни к пороку, ни к добродетели, ни к другу, ни к жене, ни к детям, ни к стране, ни к нашей работе и миссии, ни к небесам, ни к земле, ни ко всему тому, что внутри нас или за их пределами. Но это не означает, что вообще нет ничего, что мы будем любить, не будет ничего, из чего мы будем извлекать восторг; ведь привязанность — это эгоизм в любви, а не сама любовь, желание — это ограниченность и ненадежность в жажде удовольствия и удовлетворения, а не поиск божественного восторга в вещах. Мы должны иметь вселенскую любовь, спокойную и все же вечно интенсивную, за пределами краткой неистовости самой бурной страсти; мы должны иметь восторг в вещах, укоренившийся в восторге в Боге, этот восторг придерживается не формы вещей, а того, что они в себе скрывают, и охватывает вселенную, не будучи пойманным в ее сети.^*

В учении Гиты мы видим, сколь тонкой вещью является требуемая свобода от эгоизма. Арджуна побуждается сражаться эгоизмом силы, эгоизмом Кшатрия; он отворачивается от битвы из-за противоположного эгоизма слабости, суждения, духа отвращения, ложной жалости, которая овладевает умом, нервным существом и чувствами, — это не то божественное сострадание, которое укрепляет руку и проясняет знание. Но эта слабость приходит разряженной в отречение, добродетель: “Лучше жить нищим, чем вкушать эти кровавые наслаждения; я не хочу править всей землей, нет, я не хочу царства богов.” Мы могли бы сказать, что сколь глуп был Учитель, что не поддержал это настроение, упустил этот великолепный шанс добавить еще одну великую душу к племени Саньясинов, еще один сияющий пример светлого отречения. Но Руководитель видит иначе, тот Руководитель, который не обманывается словами: “Это слабость, заблуждение и эгоизм говорят в тебе. Держись за Я, открой глаза к знанию, очисти свою душу от эгоизма.” А затем? “Сражайся, покоряй, наслаждайся богатым царством.” Или взять другой пример из индийской традиции. Могло бы показаться, что это эгоизм сподвиг Раму, Аватара, собрать армию и уничтожить нацию, чтобы вызволить свою жену из рук короля Ланки. Но не было бы большим эгоизмом принять безразличный вид и, формально жонглируя терминами знания, сказать: “У меня нет жены, нет врага, нет желания; все это — иллюзия чувств; я буду культивировать Брахманическое знание, и пусть Равана делает все, что хочет, с дочерью Джанаки”?

Критерий находится внутри, как настаивает на этом Гита. Это иметь душу свободной от желания и привязанности, но свободной и от привязанности к бездействию, как и от эгоистического импульса к действию, свободной от привязанности к формам добродетели, как и от привязанности к греху. Это избавиться от “я-чества” и “моя-чества”, так чтобы жить в одном Я и действовать в одном Я; отбросить эгоизм отказа от работы через индивидуальный центр вселенского Существа, как и эгоизм служения индивидуальному уму, сердцу и телу в исключение других. Жить в Я — это не требовать только для себя погружения в Бесконечное и забыть все вещи в том океане безличностного само-восторга; но жить как Я и в Я, равном в этом воплощении и во всех воплощениях и за пределами всех воплощений. Таково интегральное знание.

Мы видим, что размах, который мы придадим идее отречения, будет отличаться от того смысла, который мы приписываем ему сейчас. Сейчас его смыслом является само-отречение, запрет на удовольствия, отвержение объектов удовольствия. Само-отречение является необходимой дисциплиной для души человека, поскольку его сердце невежественно привязано; запрет на удовольствия необходим, потому что чувство человека схвачено и погружено в мутный мед чувственных удовольствий; отвержение объектов удовольствия накладывается из-за того, что разум фиксируется на объекте и не хочет его оставить, чтобы идти за его пределы и внутрь себя. Если разум человека не был бы таким невежественным, прикрепленным, связанным даже в своем беспокойном непостоянстве, сбитым с толку формами вещей, тогда не требовалось бы и отречения; душа могла бы путешествовать по пути восторга, от меньшего к большему, от радости к более божественной радости. Сейчас это не осуществимо на практике. Душа должна отказываться от всего, к чему она привязана, чтобы она могла обрести то, чем это является на самом деле. Внешнее отречение не существенно, но даже оно необходимо на некоторое время, совершенно необходимо во многих вещах и иногда полезно во всех; мы можем даже сказать, что полное внешнее отречение является стадией, через которую должна пройти душа на некоторой стадии своего прогресса, — хотя всегда отречение должно проходить без того самовольного неистовства и яростных самопыток, которые противны Божественному, сидящему внутри нас. Но, в конце концов, это отречение или само-отречение всегда является только инструментом, и его период проходит. Отвержение объекта перестает быть необходимым, когда объект больше не может поймать нас в ловушку, потому что то, чем наслаждается душа, это больше не объект как таковой, а Божественное, которое он выражает; запрещение удовольствия больше не нужно, когда душа больше не ищет удовольствия, а обладает восторгом Божественного равным образом во всех вещах без необходимости личного или физического обладания самой вещью; само-отречение теряет свое поле, когда душа больше ничего не требует, а сознательно подчиняется воле одного Я во всех существах. Именно тогда мы освобождаемся от Закона и отпускаемся в свободу Духа.

Мы должны быть готовы оставить позади не только то, что мы клеймим как зло, но и то, что кажется нам добром, но все же не является одним только добром. Есть вещи, которые раньше были благоприятными, которые помогали, которые, возможно, когда-то казались единственно желаемыми вещами, и все же, как только их работа сделана, как только они достигнуты, они становятся препятствиями и даже враждебными силами, когда мы призываемся превзойти их. Есть желательные состояния души, в которых опасно оставаться после того, как они достигнуты, потому что тогда мы перестаем идти к более широким царствам Бога за их пределами. Не следует цепляться даже за божественные реализации, если они не являются божественными реализациями в своей крайней сущности и полноте. Мы не должны оставаться ни чем-то меньшим, чем Все, ни ничем, не достигающим крайней трансцендентности. Если мы сможем так освободиться в духе, мы обнаружим все чудо работ Бога; мы обнаружим, что во внутреннем отречении все, что мы потеряли, ничего не значит. “Оставив все, ты сможешь наслаждаться Всем.” Ведь все содержится для нас и припасено для нас, но с чудесной переменой и преображением во Все-Добро и Все-Прекрасное, Все-Свет и Все-Восторг Его, кто навечно чист и бесконечен, это мистерия и чудо, которое не увядает с веками.