Иван Дмитриев


Исповедь.

Я помню этот день. Я был один.

Оставив все торговые заботы,

Покинул, помолясь, Иерусалим

Лишь рассвело, в канун солнцеворота.

Тогда преславный Кесарь повелел

Переписать народ по всем владениям,

И каждый отправлялся в свой удел

От мест, куда заброшен провиденьем.

Мой путь лежал не в дальнюю страну,

А в город Вифлеем, удел Давидов.

Я знал там многих. Кстати на весну

Хотел похлопотать насчет кредитов.

Я не спешил и дважды по пути

Промачивал горло в маленьких трактирах,

Когда ж добрался, то не смог найти

Ни одного ночлега на квартирах.

И много я гостиниц исходил,

И зря сулил я деньги, не жалея,

И лишь на пять шагов опередил

Какую-то чету из Галилеи.

Я взял последний номер. Он был мал,

Но выбирать тогда не приходилось.

И я случайно вечером узнал,

Что та чета во хлеве разместилась.

Я пожалел их, ведь она была

Беременною на последнем сроке,

Но ожидали встречи и дела -

И я уснул. И сон мой был глубоким.

Мне снился муж, изведавший тюрьму:

Повергнут ниц, изранен и оплеван,

И будто я, так буднично, ему

В ладонь вгоняю гвоздь, соседом кован.

Я встал с утра с разбитой головой,

И сердце, словно загнанное, билось.

Но день пришел с молвой и суетой,

И все, что было, стерлось и забылось.

Прошло немало лет. Я постарел.

Мой дом возрос и стал богатством тучен.

По слабости я отошел от дел,

И каждый день стал благостен и скучен.

И вот однажды старый мой сосед,

Владелец кузни, в день пресветлой Пасхи

Позвал меня с собою посмотреть

Неподалеку греческие пляски.

И мы пошли. Казалось, город был

Охвачен непонятным возбуждением.

Народ бурлил, как полноводный Нил,

Как улей, потревоженный вторжением.

До нас дошли обрывки гулких фраз:

Схватили самозванца назорея:

Спаситель, самого себя не спас:

Распять его! - кричал народ, дурея.

Людской поток, сжимаясь все тесней,

Нас подхватил и вынес за ворота,

И с каждым шагом ближе и ясней

Нам открывалась страшная Голгофа.

Забыты пляски. Понемногу мной

Овладевала смутная тревога.

Послеполуденный повис недвижно зной

И пылью затуманилась дорога.

И вот уж мы на месте. Три креста.

Запахло свежевыструганным тесом.

Солдатов деловая суета

Не оставляла повода вопросам.

Но сердце захолонуло, когда

Их прибивали длинными гвоздями,

И хруст костей, и смертная беда

В истошных криках, и смешки меж нами.

И снова что-то вздрогнуло в груди,

Когда сосед, лоснящийся от пота,

Толкнул меня под локоть, мол, гляди

Какие гвозди! Не моя ль работа?

И вот кресты воздвигнули солдаты,

И вдруг я понял, бросив беглый взгляд,

Что я его уже встречал когда-то,

Того, кто в середине был распят.

Когда же взор, исполненный страданья,

Он на моих глазах остановил

Всего на миг - прощенья и прощанья -

Я вспомнил, я узнал, кто это был.

И женщины, что под крестом стояла,

Я разглядел знакомые черты,

И жизнь моя в единый миг предстала

Сплетеньем лжи и подлой суеты.

И я рыдал: нелепо, неумело:

Я расскажу потом когда-нибудь,

Что этот Человек со мною сделал,

И на какой меня наставил путь.

Но ныне я, глотая соль, пою

Бесхитростную исповедь свою.


Воскресенье Надежды

 

Просыпается Прага. Отверзнув опухшие вежды,

Выхожу на брусчатку под первые солнца лучи.

Начинается день. Настает Воскресенье Надежды.

Освящается все, что тонуло в мятежной ночи.

Невесомы дома, словно воздух осеннего леса.

Мягкий солнечный свет в переулках пустынных разлит.

Храм распахнут и свечи горят - начинается месса,

И алтарь освещен, и народ по скамейкам сидит.

И полны торжества, и пронзительны всхлипы органа.

Замирает сердец беспорядочно бьющая прыть,

И взывает молитва к любви Матки Божей и Пана,

И в ответ на молитву так хочется быть и любить.

Выхожу. Припекает. По улицам мчатся трамваи.

Проплывают прохожие, словно туман над рекой.

Начинается день и кладет как фундамент на сваи

Воскресенье Надежды листком с не начатой строкой.


Верю.

Пускай твердят обиженные миром

О том, что в нем непобедимо зло,

Пускай грозят поверженным кумирам

И тем, кому с рожденьем повезло.

Пускай презреньем кривятся ухмылки

И ненавистью пыхают глаза...

Я верю в торжество любови пылкой,

И что бывает светлою слеза.

Я верю, что добро неистребимо,

Что есть оно, подонкам вопреки,

Я верю, что оно судьбой хранимо

На переправах огненной реки.


Мольба Соломона.

Ужели я не прав, и что-нибудь напутал?

Ужели суждено во мраке заблуждения

Скитаться вечно мне и света не постигнуть,

И мысли отравлять неверья горьким ядом?

О, Господи, молю: пошли мне разуменья,

Дай силы мне постичь свет Истины небесной.

Другого ничего мне от тебя не нужно,

Лишь мудрости твоей я у тебя прошу.