Глава 19

Игорь сначала решил проводить меня до ветпункта, а потом как-то незаметно задержался и остался у меня до конца рабочего дня. Благо, начальница его не подозревала о визите своего подчиненного ко мне. Причем, не для перевода научной литературы, а просто так, поговорить, пообщаться.

Кролику я уже ничем не смогу помочь, и надо было, как говорится, держать себя в ладошках. Я сварила кофе. С каждым глотком душистого напитка внутренняя дрожь понемногу утихала, а вот стыд не становился меньше. В конце концов, я рассказал обо всем Игорю. Сложно понять, как он реагировал на мой рассказ по его вечно сумрачной серьезной физиономии. Игорь слушал внимательно, не перебивая, и смотрел куда-то в сторону. Что там я могла в его глазах прочитать, что он прятал их от меня. Смущение, недоумение, презрение, а может жалость? Все таки, слушать исповедь ветврача, коновала в просторечии, о страданиях по кролику, не каждый сможет без иронии.

Я не претендовала на понимание, даже частичное. Просто надо было выговорить мучивший меня стыд.

- А почему ты решила быть ветеринаром, если так не терпишь насилия над животными? – спросил Игорь.

Ну, что же, этого и следовало ожидать.

- А что, работа ветврача состоит в насилие над животными? – ответила я вопросом на вопрос. Как бы сказал мой зятек, ну, это вполне в твоем духе, вместо ответа спрашивать.

- Но ведь врачи обеспечивают здоровье животных, которых потом забивают на мясо или шкуры. Как бы ни было животным хорошо, рано или поздно их забьют, то есть убьют. Выращивают животных на смерть и ветврач должен обеспечить их здоровье до убоя. Как же ты, зная это, пошла в ветврачи. Как ты вообще в зверосовхозе работала, там же каждый год забой пушных зверьков.

- Я хорошо работала, мной были довольны и меня уважали. А в забое я не участвовала. Там без меня желающих было больше, чем надо. Во время забоя самые высокие заработки, все совхозные работники на забой рвутся, потом тринадцатые зарплаты получают по 10 -12 окладов за раз. Я в это время в отпуск уходила.

- И тебя отпускали?

- Конечно. Я же все лето работала, иногда вообще весь месяц одна или с фельдшером. Мне еще и благодарны были, что без условий и уговоров в самый сезон работаю. Летом подращенный молодняк надо вакцинировать, а это 120 тысяч голов одних только норок, не считая лисиц.

- Ты же говорила, что на соболиной ферме работала.

- А соболей не вакцинируют, они на вакцину плохо реагируют. Часто осложнение развивается, эпилепсия, гибнет намного больше зверьков, чем без вакцинации. На соболиной ферме биологическая защита от инфекций, она в двух километрах от других ферм находится, в сосновом лесу. Враг не пройдет. Ни жулики, ни инфекция. Ферма огорожена, а за оградой огромные кавказы с азиатами ходят. Так что, если какой носитель инфекции забежит, его собаки порвут, дальше он не пройдет.

- Однако, как ты жестоко говоришь. А ведь это может быть и кролик или даже кошка, которых ты обожаешь.

- Не надо бегать, где не просят. Не влезай – убьет, а если полез, то не обессудь, если по башке получишь. Звери на обоняние ориентируется, а нашими псами очень даже чувствительно пахнет. И если кот какой упертый прется за ограду, несмотря на запах, то кота, конечно, жалко, но кто –ж его за ограду звал.

- Любопытство. Кошки – любопытные животные.

- Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Птичку, конечно, жалко. В смысле, кошку. Но как говорится, кто много знает – тот мало живет. За все платить надо.

- Это ты о котах так?

- Обо всех. Что ты меня на словах ловишь, я и так не в себе, а ты буквоедствуешь.

- Это новое такое слово, от буквоеда образовано? – спросил Игорь и продолжил, - Я не ловлю тебя на словах. На мой взгляд, ты какая –то непоследовательная. Если жалеть, то уж всех. Мясо не есть, как вегетарианцы. А то норок на мех забивать можно, а кролика больным барсам скормить – до обморока дошло. И не ветеринарное это дело – животных жалеть.

- Их вообще жалеть нельзя или только ветеринарам противопоказано?

- Жалеть можно и даже нужно. Например, артистам там, художникам или газетчикам. На днях приходил один жалельщик из «Вечерней Казани», все негодовал, что животные в клетке. Я бы на месте директора предложил ему пантеру с ягуаром из клетки выпустить на волю, причем сейчас же.

- Вот, Игорь, потому ты на своем месте, а наш директор на своем. Он умеет с дураками разговаривать.

- Зато ты, Надежда, не известно на чьем месте.

Наверное, Игорь думал, что я возмущаться начну после его последней фразы. Но я сама чувствовала что – то подобное. И не на месте и не во времени и даже не в семье. Выпала я из повседневности, но не в какое-то там приключение или сказочное место, а в никуда. Нигде ничего не получается. Может, я на самом деле не тем занимаюсь и работа моя никому не нужна. И сама я никому не нужна.

- Знаешь, у меня тоже есть такое подозрение, что я везде чужая. В совхозе была сама по себе. В зоопарке вечная конфронтация. Про домашних вообще молчу. Такое впечатление, что я квартирант, которого еле терпят. Только в институте было хорошо, я не ощущала себя посторонней. Очень даже на месте была и к месту. И друзья, и любовь и учеба.

- А как же опыты над животными? – не удержался Игорь. Снова о наболевшем и по больному.

- Я устранялась, уходила из аудитории и не смотрела. Это максимум, что я могла сделать – не участвовать в этих пытках над животными.

- Видимо, это постоянное устранение и привело тебя к такому отчуждению и непониманию, - подытожил Игорь.

- Наверное, ты прав. Но это не самый большой мой грех.

Я ожидала, что после моих слов Игорь заинтересуется хотя бы из обычного человеческого любопытства. Но он быстро взглянул на меня с такой непередаваемой иронией, как будто о грехе говорила не женщина, а пятилетний ребенок. Значит, он даже не представлял, что я могу совершить что-то предосудительное. В этом моем настроении самоуничижения я и решила рассказать Игорю о случае, который до сих пор не давал мне спокойно спать. Для начала я спросила его:

-Ты знаешь, кто такой уполномоченный райкома партии.

- По правам человека?

- Темнота ты, Игорь. Какие права человека в райкоме партии. Ты ведь о сельском хозяйстве не имеешь никакого представления.

Игорь не согласился:

- Почему же, имею. Телевизор смотрю. Посевная, уборочная, надои, привесы, обо всем слышал. Да, еще социалистическое соревнование.

- Это все раньше было. Сейчас ни соревнований, ни социализма. Подозреваю, и уполномоченных райком по отстающим хозяйствам не рассылает. В общем, все это произошло со мной в первый год работы в совхозе. Первое время любой молодой специалист работает мальчиком на побегушках. А в моем случае я была девочкой на побегушках. Когда из райцентра пришла разнарядка послать специалиста в райком, послали меня. В субботу, ранним утром. В совхозе суббота – короткий день. И я договорилась с ребятами из нашей группы на шашлыки съездить. Бывшей группы, конечно. Все наши уже работали, кто где.

А тут приходится поутру тащиться в райцентр, потом битый час сидеть на совещании и слушать радиоперекличку с республиканским министерством сельского хозяйства. А под конец нам объявили, что всех нас посылают уполномоченными в отстающие хозяйства. Чтобы мы, так сказать, подняли их из пепла, а заодно продуктивность коров, привесы бычков и урожайность зерновых.

- Дурь какая, - не выдержал Игорь.

- Это ты сейчас так говоришь. А тогда бы проглотил и не поморщился. Надо, значит, надо. Партия зовет.

- Так ты вроде беспартийная.

- Зато комсомолка. Как я могла возразить. Меня бы тогда отымели все, кому не лень, начиная от открытого партийного собрания. Да еще в газете прописали бы. Прощай профессия и нормальная жизнь. В общем, я поехала в хозяйство, в которое меня уполномочил райком. Это был откормочник на 1000 голов скота. Небольшой совхоз, отстающий по всем показателям, да и по жизни вообще. Правда, личные подворья в совхозе были очень даже не бедные, но ферма – какой-то Освенцим для животных. Грязь, вода по колено, у телят лыжи из-за бетонных полов. Это когда копытный рог растет вперед, как длинные ногти у людей. Ходить на таких копытах невозможно. В кормушках – солома и это у телят на откорме. При мне барду привезли, телята ломанулись к кормушкам. Скользят на навозном полу, на своих «лыжах». Тощие, мослатые. Мне тошно стало на это смотреть. Подумала, из райкома хоть один урод видел, что здесь творится. Подозреваю, что нет. Если послали меня улучшать ситуацию. Собралась я уезжать, отметилась у зоотехника, что приезжала и назад, в Бирюли. Скоро уже должны были институтские приехать. Они и приехали немного попозже, разыскали меня в хозяйстве. В это время подходит одна телятница и слезно просит меня помочь послед отделить. Ветврача в хозяйстве нет, а тут корова вчера разродилась, а послед не отошел. У них при откормочнике было небольшое стадо из «согрешивших» телок, которых на откорм привезли стельными. Их оставляли в качестве небольшого дойного стада. Молоко шло в детский сад и больницу, что оставалось – работникам фермы. Хотя зачем им это молоко, там у всех свои коровы имелись.

Отвертеться не было никакой возможности. Женщина почти плакала, уговаривая меня. В общем, я согласилась и пошла к корове. Мучилась, мучилась с этим последом, еле-еле с десяток котиледонов вылущила. Послед безразмерный, таким темпами мне этот послед до глубокой ночи отделять. Тут как раз за мной из Казани на пикник приехали. Сидят в машине и время от времени ко мне в коровник забегают и торопят. Я сказала, чтобы ехали, меня не ждали. Тут Борька Николаев, он сейчас уже главным врачом района начальствует, а тогда на ферме еще работал, говорит: ну, что ты мучаешься, заправь послед назад, ничего с этой коровой не случится. Постепенно, кусками, послед отойдет. Я понимала, что вряд ли такое возможно. Но не хотелось в чужом хозяйстве в субботний день на грязном дворе торчать. С этой несчастной коровой. Себя я чувствовала почти такой же несчастной, как она. В конце концов, райком меня прислал дисциплину поднять, а не послед отделять. В общем, я сделала, как он сказал. Правда, для очистки совести зашла в помещение ветпункта, порылась там в куче медикаментов и нашла старый, просроченный эстрадиол, гормональный препарат. Его, когда в малых дозах вводишь, он иногда способствует выведению последа. Наверное, какое – то гомеопатическое воздействие происходит. Я пару раз на практике такое проделывала и послед выходил. Первый раз так получилось потому, что только одна ампула была с собой эстрадиола, а второй раз я уже сознательно вколола, и послед отошел. Вручную мне не приходилось отделять.

В общем, хорошо тогда погуляли. Настолько, что память об этой корове у меня напрочь выветрило. Потом, почти три недели спустя я приехала на санитарную бойню, на мясокомбинат. Надо было легкие посмотреть у забитого бычка на предмет заражения диктиокаулезом. У входа вижу фуру с коровой и вдруг моментально все вспоминаю. Почти наверняка знаю, что эта та корова с оставленным последом. Представь, я ее узнала. Но где-то еще теплилась надежда, может, я ошиблась. Пошла искать шофера фуры и нашла его на проходной. Спрашиваю, из какого хозяйства, он называет подопечный мой совхоз. А что говорю, с коровой. Да, отвечает, бабы говорят, послед у нее так и не отошел после родов. Сохла вся. Не ест, не пьет две недели как.

После этого я всю ночь не спала. И теперь, когда вспоминаю о болезни и мучениях этой несчастной коровы, все время плачу. Если на ночь гладя вспомню, то потом всю ночь уснуть не могу. Это мой скелет в шкафу. Понятно, что ее так и так потом зарезали. Но хотя бы не мучили. Раз – и все. Как в песне поется, если смерти, то мгновенной. А так она три недели мучилась, такие боли терпела и в конце концов ее убили. Это такая безнадега и причина этой безнадеги я. И ладно бы я бросила бедную корову по уважительной причине, а то ведь на гулянку поехала, на шашлыки.

- А за ту корову, из которой шашлык делали, тебя совесть не мучает.

- Это не корова была, а баранина.

- А барана, значит, не жалко.

- Ну, причем здесь баран. Ты на самом деле не понимаешь или дразнишь меня. Барана не мучили три недели, внутри его не гнил послед.

- Ты не последовательная, Надя, очень непоследовательная. Так ты считаешь, это твой единственный грех –случай с коровой.

- Ну, были еще случаи, но так чтобы я на гулянку уехала и животное бросила без помощи, такого не было.

- Слушай, а то, что ты сразу посылаешь всех куда подальше, если тебя что-то не устраивает – это не грех. Руководство наше ни в грош не ставишь, зоотехника вообще за человека не считаешь, директор тебя боится и избегает, чтобы только лишний раз с тобой не связаться. Авторитетов для тебя не существует.

Вот это да. Я даже не представляла, что меня можно характеризовать подобным образом, маргинал какой-то отмороженный, а не простой, уработавшийся по самое не могу, ветеринар. Мне стало обидно:

- Ты так говоришь, как будто я по трупам иду для достижения власти или денег или еще чего-нибудь такого. Я же стараюсь сделать как лучше для дела. Если я кого и осажу, так это ради того, чтобы все сделать как надо.

- Значит, одна ты знаешь, как надо, - продолжал обличать меня Игорь.

- Во всяком случае, с врачебной точки зрения, я знаю лучше, чем, например, наш директор или Генрих.

- Вот видишь, опять ты права. Одна ты умная, а вокруг тебя сплошные незнайки, недоумки.

Понятно, вот значит, какой я кажусь простому зоопарковскому народу. И наш переводчик Игорь глас, так сказать, народный осуществляет. Правду матку мне в глаза режет. У меня научился, обычно мне приходится высказывать какие- либо претензии по поводу и без. Самое обидное, что я на самом деле для дела стараюсь. Неужели мне можно в вину поставить, что я не дала на барсах испытать бесконтактный инжектор. Вообще, стараюсь, чтобы на зоопарковских животных никаких новинок не испытывали. Не дала лисиц повязать, потому что экспозиция переполнена. Щенков или взрослых, скорее всего, потом забьют, просто места всем не хватит. Были уже прецеденты. У нас все-таки зоопарк, а не звероводческая ферма, чтобы зверей забивать. Я вмешивалась тогда, когда это грозило животным неудобствами какими, риском для здоровья, забоем, наконец.

- Я никогда никого за недоумков не считала. И старалась я не для себя лично, а чтобы было лучше животным, - сказала я напоследок, потому что решила закрыть тему. Если Игорь считает меня зазнайкой, то его не переубедить.

Но он не хотел заканчивать прения:

- Вот, вот, - с непередаваемым сарказмом продолжил Игорь, - вечно оправдание тиранов и деспотов: для дела стараюсь, не для себя лично.

- Ну, ты сравнил. Тираны, деспоты. Может, с Калигулой меня сравнишь.

- Для Калигулы ты не достаточно развратна, - неожиданно игривым тоном сказал Игорь.

Сказать, что я была поражена последней фразой – ничего не сказать. Я была сражена, ушам своим не верила. Вечно сумрачный, бегающий от своей начальницы Игорь и вдруг такая двусмысленная тональность. Особенно, если учесть, о чем мы говорили. Если эти обличения меня можно назвать разговором.

- Я постараюсь наверстать упущенное, - единственное, что я нашлась сказать.

Хорошо, что Фира не слышала последних слов Игоря. Тогда нашим хорошим приятельским отношениям пришел бы конец. Вовремя я вспомнила о Фире. Рабочий день закончилась, а за разговорами с Игорем я не заметила, что можно идти домой. Теперь надо выбираться «огородами» к остановке. Потому что, если кто из наших обнаружит нас с Игорем, завтра мне не поздоровится от Фиры. А иметь ее в недругах мне очень не хотелось.

© Елена Дубровина, 2007