Поползновение (дубль
один)
"Желания сбываются ПОТОМ, страдания
происходят СЕЙЧАС" - эта прочитанная непонятно где строка снова посетила
мое сознание. Я хотел было задуматься над ней, но гомон стоявших вокруг
меня людей спугнул ее и она исчезла с операционного стола моего внимания.
Я поднял голову и посмотрел туда, где по кромке крыши шестнадцатиэтажки
беспокойно двигалась фигура человека.
Когда ты упадешь
с шестнадцатого этажа вниз на серый асфальт, и твоя голова треснет, как
яичная скорлупа, ты не увидишь, что будет ПОСЛЕ.
Ты не увидишь, как возле твоего
трупа соберется молчаливая толпа, и напряженные лица будут стараться выражать
только грусть и сострадание. Ты не увидишь, как к тебе осторожно подойдет
бродячая паршивая собака и попытается лизнуть вытекающую из тебя жижу языком,
но тут же будет отброшена прочь чьим-то раздраженным ботинком. Ты не увидишь,
как маленькая девочка будет непонимающе хныкать, тянуть за руку свою маму
и лепетать: "Маамаа, я хочу пииисааать!" и смущенная мать торопливо прикроет
ей рот ладонью. Ты не увидишь, как кто-то в толпе попытается сказать что-то
осуждающее о молодом самоубийце, но никто не поддержит его, и слова так
и останутся одиноко висеть в воздухе, не разделенные ничьим вниманием.
Ты не увидишь, как из пасмурного неба польет дождь, и его вода смешается
с твоей кровью, и алые потоки побегут по тротуару к водостоку. Потом тишину
разрежет вой скорой помощи и люди в
белом возьмут тебя на руки, бережно поддерживая твой раскроеный череп,
и толпа начнет с облегчением расходиться - их функция тут уже выполнена.
Но ты не увидишь всего этого. Ты
не увидишь и того, что случится спустя минуту, спустя час или год.
Ты не захочешь
этого увидеть.
Ты не сможешь даже захотеть сделать
это.
Но если ты даже найдешь в себе силы
оторвать загипнотизированный взгляд от асфальта внизу, заставить себя повернуться,
покинуть крышу, спуститься на лифте вниз и навсегда уйти прочь от этого
рокового дома, ты все равно ничего не увидишь.
Ты не увидишь, проходя мимо табачного
киоска, остановлю ли я на тебе свои глаза и пойду следом за тобой или же
так и останусь стоять в очереди за сигаретами. Ты не увидишь, трясясь в
гудящем вагоне метро, вытащу ли я свой блокнот и украду момент из твоей
жизни своим замысловатым почерком или же так и буду сидеть, уткнувшись
в утренний номер газеты. И когда ты подойдешь к своему дому, и уже будешь
готов раствориться в недрах своего подъезда, и случайный звук заставит
тебя обернуться, ты не узнаешь, кто там таится в темноте неосвещенного
переулка - я, с усмешкой сощурив глаза, или же твоя смерть, но так же сощурив
глаза и в такой же усмешке...
Спокойной ночи!
"Спокойной ночи" - пробормотал я,
вздохнул глубоко и протяжно, и выбил ударом ноги из-под себя табуретку.
Тонкие пальцы петли так мягко сжали мою шею, что я даже не стал сопротивляться
им. У меня в голове запрыгали какие-то разноцветные блики, и я попытался
найти в них какой-то потаенный смысл, задумчиво теребя себя за подбородок.
Когда мне это наскучило, я поднял голову и увидел свое тело, неподвижно
висящее в петле под потолком ванной комнаты. Мне оно показалось не более
чем надоевшей игрушкой, без сожаления выброшенной на помойку. Я присел
на корточки, прижавшись к стене, и стал ждать, когда придет мой ангел-хранитель
и поведет меня за собой в Царство Господне.
- Молодой человек, что вы здесь
делаете?- спросил меня Голос-в-очках-и-в-шляпе.
- Жду своего ангела-хранителя,-
ответил я, не поднимая лица. - Он отведет меня в Царство Господне.
- Молодой человек,- сказал Голос-в-очках-и-в-шляпе,
качая головой, - Зачем вы идете на это?
- Потому что я больше не смог хотеть...
Или не захотел мочь - вам виднее.
- Поверьте мне, молодой человек,
- продолжал Голос-в-очках-и-в-шляпе с грустной улыбкой, - Вы совершаете
страшную ошибку. Я призываю вас одуматься! У вас есть еще шанс вернуться.
Поверьте мне, мой мальчик, не вы первый кто проходит этот трудный путь.
Не делайте этого, я прошу вас. Все преходяще в этом мире. Вы осознали эту
всеобщую эфемерность и отдали претпочтение своему отчаянию, но поверьте
мне, даже это самое ваше отчаяние тоже часть этой эфемерности, и оно тоже
пройдет. Как вам кажется, вам надоело сидеть в душной комнате, и вы жаждете
выйти наружу в приоткрытую дверь. Вам
так наскучила эта комната, что вы даже не задумываетесь, как там холодно
и темно снаружи, и как вы еще не готовы к этому поступку. Ведь самое страшное,
что вы ведь даже не сможете осознать потом, какую глупость вы сделали.
Вы переступите через порог, и дверь за вами захлопнется...
- Да свинья он неблагодарная!- перебил
его Голос-с-авоськой, - Подлец просто! И тебе не стыдно? Не стыдно тебе?
Тебе не стыдно? Что, уже изо рта прет, да? Эгоист ты, вот ты кто! Знаешь
кто ты, да? Так вот я тебе скажу -
эгоист ты неблагодарный, свинья и подлец, у которого уже изо рта прет,
понятно тебе? Понятно тебе, спрашиваю? А нам, нам думаешь, легко приходилось,
а? Нам легче тебя что ли приходилось, а? Думаешь, нам сахарок с неба падал
в рот, а? Думаешь, легко приходилось? Ты лучше меня знаешь, что каждый
должен сжевать свою порцию говна за свою жизнь, и тогда ему сахар слаще
будет! Ты думаешь, мы мало говна что ли жевали, а? Ты думаешь, нам один
только сахарок в рот с неба падал, а? Да дурак ты, если ты этого не понимаешь,
да! Дурак, свинья неблагодарная, подлец и эгоист!..
- Ну че, орел?- вклинился Голос-с-подбитым-глазом,
- Че - запудрили уже тте тут мозги, а? Ну че ты - слабо че ли? А? А? Слабо,
а? Ну давай, давай, че ты, давай, попробуй, орел, попробуй, потом сразу
полегчает ведь, хехе. Че зыришь, а? Че, уже слабо стало, а? Че - запудрили
уже тте мозги, уже обоссался, а? Че молчишь, орел? Че втыкаешь как баран
об лед? Ты ж такой умный-переумный, а мы все - лохи да мудаки, да? Ты ж
такой интеллигент, че ж ты уже на слабо подсел-то, а? Это мы, лохи да мудаки,
это ж нам надо на слабо подсесть, нам надо обоссаться. А ты ж такой умный,
ну такой умный, что я аж фиг его знает какой, что уже аж мысля за мыслю
загогуливает, а? Че зыришь? Че втыкаешь?
Ну давай, давай, а мы посмотрим, ага, посмотрим, хехе...
- Ой Господи, ой Боженько родный,-
услышал я вдруг Голос-родной-и-близкий, - Да что же ты такое делаешь, ой
ой ой ой ой, люди люди люди, все пройдет, все образуется, все исправится,
все получится, Господи Всемогущий,
Боженько родный, ты о нас хоть подумал, подумал-то о нас, ой ой ой, ты
ты, ты о нас хоть подумал, да что же это такое делается, Господи, Господи
Иисусе, Господи Всемогущий, Господи Милостивый, люди люди люди люди....
....ааа ......аааааа.. .аааааа. ..а.... ...а.......а.......ГосподиГосподиГосподиГосподиГосподи...........
И я закричал со всех сил: "Да уйдите
вы все, уйдите, уйдите, не могу я больше!!! Не могу я больше!!!" И я зажал
уши и заорал, обрывая голосовые связки: "АААААААААААААААА ААААА ААААААААААААААААА
ААААААААА ААААААААААА АААААААААААААА ААААААААА АААААААААААА АААААААААААА
ААААААААААААААА АААААААААА ААААААААААА АААААААААА АААААААА ААААААА АААААААААААА
ААААААААААААААААААААААА ААААААААА АААААААААА ААААА АААААА!!!...................................."
Вдруг я явственно ощутил свой мозг
в каком-то стеклянном сосуде с желтоватой густой жидкостью. Кто-то толкал
этот сосуд, и мозг бился о его стенки как чайная ложка в стакане. И я возопил
то ли от страха, то ли от боли: "АААААААААААААААААААА АААААААААААААААА
ААААААААА АААААААА АААААААААААА ААААААААА АААААААААА АААААААААААА АААААААААА
ААААААААА АААААААААААА ААААААААА АААААААААА ААААААААА ААААААА ААААААААА
ААААААААААА АААААААААА ААААААА АААААААА АААААААА
АААААА АААААА ААААААА АААААА....................
.............."
- Хочешь, анекдот расскажу?- спросил
молодой высокий голос.
- Опять небось какую-то пошлятину?-
без энтузиазма ответил ему прокуренный голос неопределенного возраста.
- Неее, пошлятину я приберегу для
Зинки, ей это нравится. Ты ж у нас интеллигент - тебе надо и анекдот интеллигентный.
- Ну давай, и пойдем уже в столовку,
а то снова компот упустим.
- В общем, больной на операционном
столе спрашивает у хирурга: Доктор, я буду жить? А хирург ему: Хммм...а
смысл? Хахахахахахахаха....ну как?
- Хе-хе, неплохо, да.
Я с трудом приоткрыл глаза и повернул
голову в сторону голосов. На соседней койке сидели двое небритых мужчин
в полинявших синих пижамах. Они заметили мое оживление и перестали смеяться.
- О, Пушкин очухался, - сказал один
из них молодым высоким голосом. - Ну, со счастливым вас возвращением в
юдоль тленных грешников!
- Да ладно тебе, Вася, - хлопнул
его по плечу второй, с прокуренным голосом. - Тебе бы только зубы скалить.
Идем лучше.
Они встали с койки и вышли из палаты.
У меня не хватило сил и желания проводить их взглядом, и я закрыл глаза.
"Зиииин!" послышался издалека голос
Васи, "Иди, там твой поэт оклемался".
Где-то застучали каблучки, все ближе
и ближе, и чьи-то пальцы приподняли мне веко.
- Ну, как мы себя чувствуем? - спросила
медсестра и по-матерински улыбнулась мне. Я не ответил, но впрочем, она
и не ожидала от меня ответа, и начала ощупывать меня, то ли проверяя мой
пульс, то ли еще зачем-то.
- Ну, слава Богу, не обделался тына
этот раз, а то я уж устала тебе белье менять, - сказала она с напускной
укоризной и я попытался улыбнуться. - Ты давай, приходи в себя, а то тут
к тебе пришли...На вот тебе, - и она кинула мне в приоткрытые губы какие-то
таблетки.
- Что это? - спросил я, равнодушно
разжевывая их горечь.
- Это антидепрессанты, очень хорошие.
Я их специально для тебя у главврача выбила. Сам знаешь, какие сейчас перебои
с лекарствами.
- Выбей мне лучше морфин...или метадон,
- сказал я устало, и она хихикнула - думала,
что это я пошутил. Я открыл глаза и посмотрел на нее жалобно. - Зинуля,
ну хоть сибазон там какой-то, или седуксен, или димедрол, или феназепам
хотя бы... А пирроксан у вас есть? Я даже на тазепам или аминазин согласен...
- Ну, я посмотрю, что там естьу
нас, - сказала она и погладила меня по щеке. - Ну, сейчас я их позову,
а то они уже давно тут ждут, - и она встала с моей койки.
- Принеси мне лучше крысиный яд,
- прошептал я ей вдогонку, но она меня не услышала. Через секунду из коридора
послышался ее приглушенный голос: "Да, все в порядке, он пришел в себя.
Да, вы можете войти, но полегче с ним - состояние еще очень критическое".
И в палату вошли ОНИ.
Один из них, помоложе и пониже званием,
встал у двери, облокотившись о стену, а второй, постарше, направился
к моей койке. Я видел это как в замедленной съемке - вот он от меня за
десять шагов, вот уже за девять, теперь за восемь... Он подошел и присел
на край соседней койки. Я не мог отвести глаз от его формы. Мне говорили,
что она должна быть цвета грязи, но ведь это совсем не так - какая же это
грязь? Это совсем не грязевый цвет, это цвет морской волны. Я вгляделся
в ее фланелевую гладь, и ее вид начал убаюкивать меня, я даже погрузился
в какой-то транс.
- Виктор Максимов, - прочитал он
вслух на листе бумаги, который он достал из своей папки, и его светлые
густые усы слегка качнулись, приоткрыв чуть пожелтевшие от табачного дыма
зубы.
- Да, - пробормотал я тихо-тихо,
не в силах выйти из плена морской глади его формы.
- Вы пытались покончить жизнь самоубийством,
- продолжал он, не отрывая прищуренные глаза от своего листа. - Самоубийство
запрещено Государственным Кодексом Всеобщего Благоразумия, статьей ╪242,
параграфы от А до Е... Вы нарушили закон, - и он в первый раз посмотрел
мне в глаза.
- Да,
- прошептал я, забывая все другие слова.
- Что же нам с вами делать... -
устало проговорил он и посмотрел на своего напарника у двери. Тот наигранно
развел руки в стороны.
- Да, - на всякий случай пробормотал
я, как можно глубже вжимаясь в койку.
- Боюсь, что это все будет очень
и очень неприятное дело, - и он снова посмотрел мне в глаза - прямо-таки
пронзил меня своим взглядом.
- Да, - выдохнул я и заплакал.
Он погладил свои пшеничные усы,
глядя себе под ноги. Было видно, как он каждым своим мускулом
сдерживает отвращение к создавшейся ситуации.
- Вы не будете больше пытаться покончить
жизнь самоубийством?
- Не... не буду...
- Вы не будете больше ХОТЕТЬ пытаться
покончить жизнь самоубийством?
- Не буду.
- Честное благоразумное?
- Честное
благоразумное.
Пшеничные усы улыбнулись мне, и
я улыбнулся им, размазывая по щекам слезы. Он снял фуражку и погладил свои
редкие волосы. Я снова видел все в замедленной съемке, ясно предугадывая
каждый последующий кадр. Вот он потянулся к своему нагрудному
карману, вот он достает пачку сигарет, вот он выуживает в ней одну, вот
он подносит ее к губам... Я подумал, что я сечас не выдержу и сойду с ума
от страха, если еще не сошел. Я сделал усилие и закрыл глаза.
- Вот, - я открыл глаза и увидел,
что он протягивает мне лист бумаги и авторучку. Я взял их обеими руками
и прижал к груди. - Ты должен написать здесь все. Сегодня ты осознал свою
ошибку и пообещал мне не повторить ее снова, и теперь ты должен помочь
другим, таким же как прежний ты, сбившимся с правильного пути, ты должен
помочь им, предостеречь их, предотвратить. Пиши здесь подробно как все
было.
Я с усилием приподнялся и присел
на край койки. Он подложил мне под лист свою папку, чтобы мне было удобнее.
Я уставился в бумагу, и меня на миг ослепила ее белизна. Я поглотился этим
белоснежным пространством, и ощутил себя где-то далеко-далеко, и подумал,
что все это был какой-то смутный кошмарный сон - и эти люди в форме, и
эта больница, и это самоубийство, и все на самом деле хорошо, очень-очень
хорошо.
- Пиши, пиши, - сказали мне пшеничные
усы, и мягкая рука легла на мое плечо. Я вздрогнул и приблизил кончик авторучки
к бумаге. Ниже... Ниже... Все, ниже некуда, и пути назад тоже нет. Я глубоко
вздохнул и написал в правом верхнем углу листа: В
ГЛАВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ СЛУЖБЫ ВСЕОБЩЕГО БЛАГОРАЗУМИЯ. НАЧАЛЬНИКУ ОТДЕЛА НЕОБХОДИМОСТИ.
- Так? - спросил я робко.
- Так... - и рука ободряюще похлопала
меня по плечу.
И я написал чуть ниже, по центру:
ВИКТОР МАКСИМОВ, САМОУБИЙЦА. |