...Что когда в Советский Союз должен был вернуться Александр Вертинский и ему уже приготовили квартиру в Москве, живший через стенку профессор каких-то интеллектоемких наук пришел в панику: он представил себе, как из соседней квартиры начнут доноситься пассажи, рулады и фиоритуры - и научным его занятиям настанет конец.
И вот певец приехал. И - тишина. День, неделю, другую... Профессор набрался храбрости и постучал в соседскую дверь. Открыл Вертинский:
- Чем могу быть полезен?
- Понимаете, товарищ артист, - произнес профессор,- я вот уже несколько дней с трепетом ожидаю начала Ваших упражнений в области вокала, а у Вас все тихо да тихо...
- Что Вы, батенька, - ответил великий бард,- я, поди, тридцать лет задаром рта не раскрываю!

- Где-то во второй половине 70-х годов в Одессе с концертом оказался известный, тогда еще уральский, бард, ставший классиком с младых ногтей. Точнее, он оказался где-то поблизости, кажется, в Кишиневе, а в Одессе его уговорили выступить "до кучи", причем, в силу последнего обстоятельства, за какой-то почти символический гонорар. Испытание для психики классика, видимо, оказалось не из легких; во всяком случае, картина была такая: он меряет большими шагами по диагонали тесную артистическую и, не замечая стоящего в дверях М.К., сам себе вслух твердит:
- Все равно работать надо честно! Все равно работать надо хорошо! Все равно работать надо честно! Все равно работать надо хорошо!
Так или иначе, концерт прошел на должной высоте.

Но чуть не "пролетел" с возвращением: в пригородном дизеле по дороге из Висагинаса в Вильнюс у меня украли сразу оба паспорта - и общегражданский, и заграничный. А заодно и билет на поезд, но это уже были мелочи. Возвращаться как-то надо, причем срочно: послезавтра нужно быть в Туле. Получил в полиции справку, что, мол, обращался по поводу пропажи, наутро перевел в бюро переводов и помчался в российское посольство. А там говорят:
- У Вас, что, совсем никаких бумажек с фотографией и печатью? Ну хоть водительские права!
А с чего бы им взяться у меня, водительским правам?
И тут я вспомнил про только что вышедшие компакт-диски - пара штук оказалась при себе. На обложке была фотография.
- Да, но нам придется это оставить как основание для выдачи Вам Свидетельства на возвращение!
- Оставляйте, оставляйте!
Так я не опоздал и обратно.

Кстати, об афишах. В одной, говорят, было написано: "Олег Митяев (Москва), Константин Тарасов (гитара)"

- Слет куста "МИД" в Опалихе. Иду поутру мимо палаток.Из одной вылетает Анвар Исмагилов(ростовско-тюменский автор - прим. сост.), с которым нас накануне познакомили, и мы, как водится, выпили. Причем не экономили. Особенно он.
Я спрашиваю:
- Спорим, ты не помнишь, как меня зовут?
- Ты Миша Волков.
- Я думал, ты после вчерашнего вообще ничего не вспомнишь...
- Я все помню. У меня память лошадиная. 253-48-61.
- Что это?
- Телефон чей-то.

- Году в 77-м одну заслуженную деятельницу КСП занесло из ее родной "северной столицы" в обыкновенную, в частности, в квартиру ныне известного, а тогда еще не очень, барда - единственного, кто в определенном смысле поплыл против "течения": почти все провинциальные знаменитости рано или поздно мигрировали в Москву, он же, наоборот, в провинцию. Но это случилось лет на десять позднее. А в то время, попав в его живописную комнату, все стены которой утопали в рисунках и фотографиях детей, она растрогалась и сочинила экспромт. Естественно, он посвящался хозяину жилплощади и был торжественно приколот булавкой на стену над его кроватью.
Гостья вообще славилась в народе как большая мастерица писать экспромты и через год-полтора, вторично оказавшись в этой же квартире, не удержалась от нового всплеска творчества. Зафиксированный, как и в прошлый раз, рукою автора результат был подколот туда же, где висело предыдущее посвящение.
Я держал в руках эти листочки. Они не отличались не только почерком, но и текстом.
Видимо, действительно существует то, что мы называем законами творчества, именно законами: при повторении эксперимента в тех же условиях неизбежно получается такой же результат!

- Леня Волков - человек чрезвычайно спортивный. Только в этом году на Грушинском он удостоился наград аж в трех видах соревнований, всего же у него подобных трофеев не счесть. Но за свое самое впечатляющее спортивное достижение на фестивале он никакой награды не получил. А было так...
Как-то мы уезжали с Грушинского. Собрали рюкзаки, поднялись на гору, ждем электрички. И тут я обнаружил отсутствие своего любимого ножа. Напряг память - вспомнил, что последним им пользовался Леня.
- Лень, ты мой нож куда дел?
- Ой, кажется, на стоянке забыл... Сейчас принесу!
- Как "принесу"?! До электрички тринадцать минут!
- Да я успею! - донеслось из-за края горы.
Хотите верьте, хотите нет, но он уложился в восемь - я по секундомеру засекал...

Когда главный концерт XXIV Грушинского фестиваля подходил к концу и вышедший на Гитару Олег Митяев рассказывал публике, как бы он хотел посидеть на кухне с Юрием Визбором, поговорить с ним, попеть, выпить и т. д., внезапно начался сильнейший ливень. Вообще-то ливни и грозы на Грушинском - не редкость, но этот помимо высокой мощности отличался мгновенным выходом на нее: только что не было ни капли - и разом стена воды. Концерт оборвался, огромная толпа покинула Гору с максимально возможной скоростью и только чудом обошлось без серьезных травм. Уже на следующий день по лагерю ходила такая версия:
- Митяев вышел на Гитару и призвал на нее дух Визбора. Ничего не ответил ему Юрий Иосифович, только дернул цепочку Большого Унитаза - и фестиваль смыло.
Кстати, в те несколько секунд, что отделяли неосторожные слова Олега от разверзания хлябей небесных, налетевший порыв ветра развернул парус на Гитаре - и Гора успела увидеть, как изображенный на нем Валерий Грушин смущенно отворачивается от Митяева...

Еще одной чеканной формулировкой порадовали ребята из Сызрани - участники детской про-граммы фестиваля. В их репертуаре была неизвестно кем сложенная "ковбойская" песня, в припеве которой многократно повторялся возглас "Хэй-╠!". С подачи самих исполнителей песню окрестили "Хэй╠ неизвестного автора". Заинтересованные лица потом долго спорили, есть ли это название конкретной песни или же жанра, в котором она написана...

Артист эстрады Альфред Тальковский (Санкт-Петербург), еще в начале 70-х ставший популярным в студенческой и вообще интеллигентской среде благодаря исполнению в своих программах песен бардов (в том числе и своих собственных), обладает на редкость приятным низким, с глубоким тембром, голосом и изумительной дикцией. Так что когда он произносит, например, "ох..ть можно!", возникает ассоциация с эпохальным "от советского Информбюро". Но это - так, к слову.
Московская журналистка Наталья Жданова рассказывает, как во второй половине 80-х, когда по крупным городам катилась серия гала-концертов известнейших бардов, в одной из комнат то ли квартиры, то ли отеля сидят эти самые знаменитости, общаются и курят. Топор уже спокойно можно вешать. Активно дымит Тальковский. Окуджава просто прикуривает одну от другой. А рядом с ним скромно ютится ветеран туристской песни (хотя и нестарый по возрасту) казанец Валерий Боков, млеет от столь почетного соседства, тоже хочет закурить и не знает, как это сделать. Наконец набирается храбрости и спрашивает:
- Вы не будете возражать, если я тоже закурю?
На что моментально и громогласно реагирует Тальковский:
- Ну я ох..ваю от этого интеллигента!

- В конце 60-х в каждой интеллигентной семье должен был кто-то висеть, иначе она не могла считаться таковой. Это было неписанное правило. Надо сказать, что интеллигенция именно тогда некоторое время была как бы в чести, во всяком случае, ей посвящались лучшие произведения литературы и кино наподобие книги и фильма "Иду на грозу". Среди того, что вешалось, были свои "сливки" и свой кич.
Если представить себе рейтинг картинок, то в самом верху списка находился Хемингуэй - молодой, сфотографированный в отеле "Флорида" в Испании на фоне своего ундервуда. Далее (по убывающей) шел Есенин, придавленный шубой (фотография Наппельбаума), затем - Маяковский с трубкой или собачкой на руках - кому на что повезет. Это была верхняя половина списка. Нижнюю возглавлял все тот же Маяковский - рисунок Могилевского: бритый налысо; резкая светотень. Затем опять Есенин - поганая копия гравюры неизвестного героя, где поэт обнимает березку. Оба блондины, ради чего все и рисовалось. И в самом низу - снова Хемингуэй, но уже седой, в свитере. Не то чтобы он был хуже , просто такие портреты продавались на каждом углу, и к элите мог примазаться любой желающий.
Вот и у нас висел этот великий интернационалист, ибо мы ни на что особенно не претендовали. Просто для приличия. Висел, висел - и упал, да как! За диван, но так, что половина портрета из-за дивана выглядывала.
А поднять было лень, потому что просто так поднимать ни к чему, а вбивать новый гвоздь и пр. - казалось целым мероприятием, способным сожрать уикэнд.
И вот приходят в гости знакомые, а он там лежит или стоит - Бог его разберет. И они говорят:
- Ах, какая прелесть у вас©валяется! Отдайте ее нам!
А ведь и вправду валяется! Не отдашь - скажут: жлобы. Пришлось отдать.
Так и перестали мы быть интеллигентами...

- Когда была свадьба у Димы Козина (сына Юры Козина, заведовавшего в первой половине 70-х фонотекой КСП МАИ - сост.), на этот же день пришлось еще одно приглашение - в гости к Виктору Семеновичу Берковскому. А точнее, для серьезного разговора. Сначала, с утра, поехали к Берковскому. Были Игорь Михалев, Михаил Кане... Ну, и наш квартет - Леша и Мили Куликовы да Сережа и Наташа Волобуевы. Хозяева накрыли стол и мы вынуждены были просидеть там весь этот день: уйти было неудобно, так как, заподозрив очередную попытку к бегству, Виктор Семенович говорил:
- Вы к кому приехали!
- Мы на свадьбу еще должны...
- Свадьба подождет!
Он долго слушал Сережины песни и говорил:
- Неплохие песни, все нормально, но надо петь и хорошие песни.
Имелись в виду песни хозяина дома. Которому, впрочем, надоело хвалить Сергея и он ни с того, ни с сего начал его ругать. Короче, когда, прощаясь, Берковский еще раз намекнул, чьи песни надо петь, Волобуев сказал, что не будет.
- Почему?
- Потому что Вы придираст!
- Почему это придираст? - не "въехал" Виктор Семенович.
- Потому что придираетесь!
На что жена мэтра Маргарита изрекла:
- По-моему, Витя, мы их перепоили!

- Слет московского куста "РЭКС" в октябре 1996 года. А через дорогу еще и "Сборной леса", славящейся своими вольными нравами и всепобеждающим темпераментом. Половина участников приехала на собственном транспорте, от "Жигулей" до "Газели". Некоторые даже на иномарках. Диалог:
- Один так вообще на "Линкольне"! Ну, я понимаю, джип, а это какое-то извращение...
- А может, у него больше и нет ничего? Может, он бедный?

Однажды на лесном слете Гриша Розеншток, известный как командир куста "Новослободский" в эпоху его расцвета (70-е годы), решил настроить свою двенадцатиструнку. Сидел он при этом у костра, и строй от перепада температур все время "уплывал". Гриша провозился часа полтора, плюнул и пошел работать директором в Дом композиторов.

- В 199... году мы были на Таймырском фестивале в Норильске. И за неделю до нашего приезда рванула городская ТЭЦ. Представляете: Таймыр, конец ноября - и без отопления! В гостиничных номерах температуры стояли такие, что мерзлые тараканы забирались к нам под одеяло греться. А в самом здании, где проходил фестиваль, было два теплых места. Одно - это сцена, там софиты грели, поэтому каждый выступавший старался подольше не уходить со сцены, выступления были минут по сорок, а весь концерт длился часов пять-шесть. А второе - почему-то фойе. И вот как-то стоим мы - Мищуки и я - в этом фойе, греемся, что-то вкушаем... Подходит огромный шахтер, метра два ростом, ладонь с мое лицо, подходит и начинает так неторопливо говорить, что, мол, я хотел бы с вами познакомиться, я - шахтер и т. д. - А, ну и как там у вас в шахте? - вежливо говорит ВадикМищук... и, непонятно, почему, повернувшись на 180 градусов, уходит.
Парень недоуменно смотрит ему вслед и после паузы говорит:
- Да нормально...

- В конце 60-х годов - в начале 70-х (точно не помню) мы были с гастролями в Донецке - Юра Кукин, я и наш "менеджер", председатель клуба "Восток" Ира Костриц. В вестибюле гостиницы, когда мы получали ключи, к Юре подошла девочка и поблагодарила его за песни. Через два часа у нас должен был начинаться концерт. Нас расселили по трем разным номерам. Ирина приходит ко мне в номер и говорит:
- Пора Юрку запускать.
- Что такое?
- Он созрел для этого. Набирай номер телефона.
Набираю его номер, и она, немножко прикрывая платком трубку, говорит:
- Юра (тогда еще "Алексеевич" спокойно можно было не говорить), у нас еще есть время - около двух часов до Вашего концерта. Мне так хочется Вас еще раз увидетьи поблагодарить в более интимной обстановке, чем сейчас в вестиюбюле. Не могли бы Вы выйти на угол к аптеке? Я Вас там жду. Родители уехали, ключи у меня.
Я прихожу к Юрке, Юрка бреется.
- Юр, через два часа концерт.
- Да, да, я знаю. Я сейчас пойду пробегусь по городу.
- Ты же был раньше здесь!
- Я не все помню.
Захожу за Иркой, и мы уходим на угол к аптеке, только на противоположную сторону улицы. Стоим, едим мороженое. Приходит Юрка, начинает фланировать. Ходил минут сорок. Уже до концерта остается около часа. Пришлось "раскалываться". Подошли, говорим:
- Старик, ты зря ждешь...
Он с нами не разговаривал три концерта!

Рассказывает Сергей Корычев, бард и летчик из Иркутска:
- Были мы в мае 1996 г. в Находке на фестивале. Собралась теплая компания - Игорь Набоких из Новосибирска мы с Женей Логвиновой и Андрей Козловский. А поклонники Набоких наловили ведро гребешков. Это такой морской зверь деликатесный, который весьма действует на мужскую потенцию. Ну, и весь вечер был сдобрен коньячком и шутками вокруг этих гребешков.
Одолев последнего моллюска, Козловский спросил:
- А где, ребята, у вас дискотека? - и поспешно удалился.
Вернулся он минут через сорок, почему-то с каким-то мужчиной. Начался хохот по этому поводу, и в разгар хохота заходит в номер еще один мужик с букетиком цветов и преподносит его Козловскому. Кто-то кричит:
- Козловскому гребешков больше не давать!

Сергей Корычев продолжает:
- Когда я еще учился в Кировограде в училище летчиков гражданской авиации, состоялся концерт нашего "Квартета минус один". После чего КСПшники во главе с Наташей Рыбак забрали нас на квартиру, где мы пели до утра.
Утром, пробравшись в училище курсантскими тропками, я узнал, что меня вычислили и мне грозит отчисление за ночную самоволку, что гораздо хуже дневной. Часа два меня мурыжили в политчасти, где я пытался говорить чистую правду - где был и чем занимался. Замполит же не мог всего этого взять в толк, его жизненный опыт не допускал таких вещей. Глядя на мои нарукавные лычки, он сказал:
- Третий курс! Как отчислять-то жалко!
И я сломался:
- Ладно, скажу все начистоту. У бабы я был!
- Да что ж ты нам тут полдня голову морочишь! - с облегчением воскликнуло начальство. - Иди, и чтоб это больше не повторялось!
Кстати, из-за постоянных поездок на фестивали и концерты, хотя и на законных основаниях (в отпуска, за свой счет, за отгулы) у меня уже в авиаотряде возник конфликт с начальством, справедливо считавшим, что надо "поменьше на гитаре тренькать почаще в локатор заглядывать. Пришлось переучиться на другой самолет и перейти на новое место работы, где сейчас, пока я тут в Казани на фестивале, все уверены, что я на даче у тещи картошку копаю. Это - сколько угодно! Насколько легче стало жить!

А однажды в Питере была другая история. Почти по анекдоту про Ленина. Мы там были два или три дня, и я почувствовал позыв написать пару стихотворений, ставших впоследствии песнями, но так как экипаж в гостинице селят обычно вместе, одному побыть не удается, мне понадобилась какая-то жилплощадь. В голову пришла гениальная идея: я спустился вниз к администраторше, стал с похабным видом тереть свою физиономию и говорить:
- Девушка, у меня тут такие обстоятельства, мне бы комнатку, сами понимаете... - то есть всячески намекать, что у меня есть женщина, с которой некуда пойти.
Девушка оказалась очень понятливая, подмигнула мне и сказала:
- Коробка конфет, - и выписала мне номер на ночь.
Пришел я к своим мужикам и так же загадочно сказал:
- Мужики, если что - я в номере таком-то.
- Хорошо, потом расскажешь, как это было!
Пошел я, как Ленин в библиотеку, и написал песни "Мой великан голубоглазый" и "Да на землю с небес...". А утром пришлось мужикам рассказать душераздирающую историю с сексуальными сценами...

Но это анекдот. А вот быль. Рассказывает Елена Настасий:
- Еду в троллейбусе с КСПшником. Обсуждаем события последней (1997 г.) Грушинки, на которой упомянутый КСПшник не был. Разговор следующего содержания:
- А что, Костик Тарасов правда ушел от Митяева?
- И правильно, надо же в конце концов свою семью иметь! Костя уже и ребеночка заделал.
- А как же Олег?
- А он с новым "мальчиком" приехал.
Женщина рядом недовольно морщится: - Господи, куда ни плюнь - одни "голубые"...

С той же Грушинки:
-А Данилов тоже с новым "мальчиком" приехал!..

- Как-то я был в командировке в своем родном Петербурге, и как раз в эти дни мэрия проводила ассамблею - по образцу петровских. Мне тоже пришло приглашение, причем на два лица. Ну, какие два лица - жена-то в Москве осталась... И тут мне говорят, что есть такой замечательный автор Миша Кукулевич, ему сейчас живется трудно, возьми, мол, его с собой, пусть он хоть поест вволю.
- Хорошо, говорю, пусть приходит.
И вот приходим мы с ним, отдаем на входе приглашение, минуем двери и оказываемся перед роскошной мраморной лестницей, наверху которой стоит Собчак со свитой. Мы еще ничего не успеваем сказать, как мажордом трижды стукает жезлом об пол и громогласно объявляет:
- Господин Александр Городницкий с супругой!
Собчак посмотрел на меня и отвернулся. Видимо, он решил, что я на старости лет поменял сексуальную ориентацию...

- Мои сотрудники по туапсинскому Центру школьного краеведения Людмила Ивановна Юрченко и Семен Ефимович Лившиц в 60-е - 70-е годы жили довольно далеко от Туапсе, а в тот конкретный день еще не были мужем и женой, а просто работали она - редактором, а он - главным редактором Магаданского книжного издательства. Посему Солженицын, Куваев, поэт Пчелкин прошли через ее "руки", а он осуществлял общее руководство. И первую книжку Игоря Кохановского редактировала Людмила Ивановна. Когда книжка вышла, Высоцкий так обрадовался за друга, что прилетел в Магадан отметить это событие, буквально на один день. И вот Кохановский звонит Людмиле Ивановне в издательство:
- Бросайте все, бегите сюда, тут Высоцкий прилетел, каких-то бабулек собрал, поет!
Она - к Лившицу, а он:
- Рабочий день еще не окончен.
Еле дождались конца и пулей рванули оба к Кохановскому. Действительно, Высоцкий, бабульки, поет!
Игорь представил Володе редакторов. Тот, как услышал, кто они, - подскочил, засуетился, стал руки об себя вытирать и говорить:
- Нет, я грязный с дороги, таким людям в таком виде петь не могу, надо помыться.
И его проводили в душ. Мылся он с огромным чувством ответственности и потому долго. Когда вышел, оказалось, что пора ехать в аэропорт.
Так и не попел.

Однажды в январе 1990 года Иваси после длительного перерыва дали концерт в клубе "Красный текстильщик". Получилось так, что Иващенко после концерта куда-то уволокла толпа восторженных поклонниц, а Васильева на пути из "Текстильщика" сопровождал только Борис Гордон. Они шли пешком по зимней Якиманке (тогда еще улице Димитрова), и Гордон вдруг спросил:
- Леонардыч, а что это ты вокруг так смотришь?
- Как - так? - отвлекся от своих мыслей Васильев.
- Ну, так, словно все это кругом - твое...
Васильев ответил что-то бесцветное, разговор прервался. И только осенью того же года уже забывшему этот разговор Гордону его собеседник напомнил тот давний вопрос, принимая его в своем скромном рабочем кабинете председателя Октябрьского райисполкома (которому были подведомственны все строения по Якиманке и в районе "Текстильщика").
Остается добавить, что в январе Васильев еще не помышлял о своей должности и даже не был знаком с Ильей Заславским.

Ну, мечтать не вредно, но наш-то груз пришлось тащить нам самим. Поднялись по тропе вдоль речки, попрыгали по мокрым камням, перевалили маленький отрог и пришли в лагерь. Поставили палатки, попили поднесенного нам чаю, и тут пришло сообщение: вот-вот должна подойти машина с аккумуляторами для лагеря. Аккумуляторов много, они тяжелые, так что всех лиц мужского пола, не занятых срочным делом, просят поучаствовать в доставке их в лагерь. Когда толпа носильщиков, включая и нас с Игорем, приближалась к выходу из ущелья, я сказал:
- Что там ты, Игорь Борисыч, насчет шерпов-то говорил? Трех часов не прошло, а твоя мечта уже исполнилась!
- ?
- Ну как же! Сейчас все будет именно так, как ты хотел: к ущелью подойдет машина, оттуда навстречу ей выйдут люди, взвалят на свои спины тяжелый груз и потащат до места назначения...