- Во второй половине 60-х Юлий Ким, тесно связанный в то время с зарождающимся диссидентским движением, оказался без средств к существованию: из школы ему пришлось уйти, а от концертов ему настоятельно рекомендовали воздержаться.
В это время на него вышел режиссер саратовского ТЮЗа с предложением написать песни для спектакля "Недоросль". Ким, конечно, радостно согласился, но честно предупредил, что одна только его фамилия на афише может привести к закрытию спектакля.
- Знаете что,- сказал режиссер, подумав,- возьмите псевдоним. Никаких хлопот это не требует, а начальству спокойнее.
На том и порешили.
Через некоторое время режиссер с уже готовыми песнями уезжал к себе в Саратов. Ким провожал его на вокзале ("Я пришел на вокзал Павелецкий..."). Все уже сказано, обо всем договорено...
- Да, - вдруг вспомнил режиссер,- а псевдоним?
И тут Киму, блестящему импровизатору и тонкому стилисту, начисто отказала творческая фантазия.
- Иванов,- говорит Ким.
- Нет! - говорит режиссер.- Ну что это за псевдоним?
Поезд трогается. Ким идет рядом с тамбуром, в котором стоит режиссер.
- Петров.
- Нет.
Поезд прибавляет ходу.
- Сидоров.
- Нет.
Ким начинает отставать.
- Михайлов!
Режиссер понимает, что если он опять скажет "нет", следующего варианта уже не услышит.
- Ладно. Михайлов!
Так родился "Юлий Михайлов" - автор множества всенародно известных песен из спектаклей и фильмов.

Чуть позже в народе обрел популярность возникший ранее в узком дружеском кругу вариант известной песенной строчки:
- Как Ким ты был, так Ким ты и остался!

Комментарий Юлия Кима:

- Да, так все и было.Режиссера звали Леонид Эйдлин. Правда, мы тогда перебрали гораздо больше вариантов, все по русским именам - Антонов, Андреев, Семенов... Останавливало нас каждый раз то, что уже есть известный писатель с такой фамилией. Скажем, Иванов - известный пародист, Сидоров - литературный критик (который ныне министр культуры) и еще другой - писатель Василий Сидоров... А потом выяснилось, что и писатель Ю.Михайлов есть, в Ленинграде, но тогда мы этого не знали. Я, кстати, так до сих пор и не знаю, как расшифровывается инициал в моем псевдониме - Юлий, Юрий... А фразу "как Ким ты был, так Ким ты и остался" задолго до этой истории, в 1954 году сказал один из моих друзей, Гена Фельдблюм.

- В одной из экспедиций в Атлантике был такой случай. Я что-то делаю на палубе, и вдруг мне кричат: "Михалыч, давай в радиорубку, тебя "Голос Америки" передает!" Я, конечно, иду, а у самого внизу живота такой уже, знаете, холодок... Вхожу. Действительно, из динамика мой голос поет "Над Канадой небо синее...", а слушают его начальник экспедиции и замполит. И выражение лица у обоих такое, с которым смотрят на безнадежного больного: жаль, мол, беднягу, да ничего не поделаешь... Стоим, слушаем, молчим. Песня кончается, вступает голос диктора: "В эфире - очередная программа о творчестве советских бардов, преследуемых коммунистическим режимом..." Тут сочувственное выражение на лицах начальников меняется на чугунное.
"...Мы открыли ее песней Юрия Визбора "Над Канадой" в исполнении автора..."
- Слыхали? - сказал я, круто повернулся и вышел.

- На следующий год после появления злополучной песни "Про жену французского посла" меня вызвал к себе тогдашний секретарь партбюро, весьма, кстати, известный и заслуженный ученый в области изучения твердых полезных ископаемых океана, профессор и доктор наук, седой и красивый невысокий кавказец с орлиным носом и густыми бровями, обликом своим напоминавший графа Калиостро. Когда я прибыл к нему в комнату партбюро, где он был в одиночестве, он запер дверь на ключ, предварительно почему-то выглянув в коридор.
- У нас с тобой будет мужской разговор, - объявил он мне. - У меня тут на подписи лежит твоя характеристика в рейс, так вот, ты мне прямо скажи, что у тебя с ней было.
Удивленный и встревоженный этим неожиданным вопросом, я старался понять, о ком именно идет речь.
- Да нет, ты не о том думаешь, - облегчил мои мучительные экскурсы в недавнее прошлое секретарь, - я тебя конкретно спрашиваю.
- О ком? - с опаской спросил я.
- Как "о ком"? О жене французского посла.
Я облегченно вздохнул, хотя, как оказалось, радоваться было рано.
- Что вы, Борис Христофорович, - улыбнувшись, возразил я, - ну что может быть у простого советского человека с женой буржуазного посла?
- Ты мне лапшу на уши не вешай, - строго обрезал меня секретарь, - и политграмоту мне не читай - я ее сам кому хочешь прочитаю. Ты мне прямо говори - да или нет!
- Да с чего вы взяли, что у меня с ней что-то было? - возмутился я.
- Как это с чего? Если ничего не было, то почему ты такую песню написал?
- Да просто так, в шутку, - наивно пытался объяснить я.
- Ну, уж нет. В шутку такое не пишут. Там такие есть слова, что явно с натуры списано. Так что не крути мне голову и признавайся. И имей в виду: если ты честно обо всем расскажешь, дальше меня это не пойдет, и характеристику я тебе подпишу, даю тебе честное слово. Потому что, раз ты сознался, значит перед нами полностью разоружился и тебе опять можно доверять.
- Перед кем это - перед вами? - не понял я.
- Как это перед кем? Перед партией, конечно!
Тут я понял, что это говорится на полном серьезе, и не на шутку обеспокоился.
Последующие полчаса, не жалея сил, он пытался не мытьем, так катаньем вынуть из меня признание в любострастных действиях с женой французского посла. Я держался с мужеством обреченного. Собеседник мой измучил меня и измучился сам. Лоб у него взмок. Он снял пиджак и повесил его на спинку своего секретарского стула.
- Ну, хорошо, - сказал он, - в конце концов есть и другая сторона вопроса. Я ведь не только партийный секретарь, но еще и мужчина. Мне просто интересно знать - правда ли, что у французских женщин все не так, как у наших, а на порядок лучше? Да ты не сомневайся, я никому ничего не скажу!
Я уныло стоял на своем.
- Послушай, - потеряв терпение закричал он, - мало того, что я просто мужчина, - я еще и кавказец. А кавказец - это мужчина со знаком качества, понял? Да мне просто профессионально необходимо знать, правда ли, что во Франции женщины не такие, как наши табуретки, ну?
Я упорно молчал.
- Ах так, - разъярился он, - убирайся отсюда. Ничего я тебе не подпишу!
Расстроенный, вышел я из партбюро и побрел по коридору. В конце коридора он неожиданно догнал меня, нагнулся к моему уху и прошептал:
- Молодец, я бы тоже не сознался!
И подписал характеристику.

В 1981 году, вскоре после XXV слета московский КСП в очередной раз был разогнан властями. Всех предупредили: никаких слетов! Когда, тем не менее, куст "Феня" попытался провести в первую годовщину смерти Высоцкого слет его памяти, участников встречали на платформе милицейские наряды и, не давая сойти с нее, сажали во встречную электричку.
Через считанные недели после этого эпизода двое лидеров "Фени" один за другим уехали работать на КАТЭК (если кто уже забыл - "Канско-Ачинский топливно-энергетический комплекс"; попросту говоря, месторождение бурых углей в малоосвоенной части Восточной Сибири).
Таким образом, известное выражение "послать к ядрене фене" обрело после этой истории совершенно точный географический смысл.

- В одном из ленинградских театров ставили мою пьесу-сказку "Иван-царевич". Там в кульминационный момент Иван-царевич должен сказать некое слово - и Кащею конец. Причем пьеса была выстроена так, что Иван этого слова не знал, а залу оно уже было известно. Вот в кащеевом дворце тревога, бегут его слуги, сейчас Ивана схватят, а он отчаянно перебирает главные слова: "Жизнь? Любовь? Солнце? Земля?.." И дети в зале по сигналу Жар-Птицы (это еще один персонаж моей пьесы) начинают хором подсказывать заветное слово. Сначала тихо, потом все громче и громче, и вот уже весь зал скандирует:
- Сво-бо-да! Сво-бо-да! СВО-БО-ДА!
Сидевшие в зале немногочисленные взрослые как-то очень неуверенно себя чувствовали и с явным нетерпением ждали, когда же это кончится.
Впоследствии для того, чтобы пьеса пошла в московском театре имени Маяковского, мне пришлось полностью переписать эту сцену.

Примечание Бориса Жукова:

- Примерно в те же годы я (ничего, конечно, не зная об этой истории) сказал как-то о Киме, что на месте КГБ посадил бы его под пожизненный домашний арест, запретив не только выходить из дому, но и говорить по телефону и даже подходить к окну на расстояние, достаточное, чтобы с улицы могли увидеть его лицо. Потому что этот человек есть сплошной сгусток крамолы, и любой контакт с ним приведет к ее распространению. "О, как я все угадал!"

И еще кто-то рассказал, как однажды где-то курирующая тетенька бурно обрадовалась найденной замене - в песне "Последняя просьба старого лирника" вместо слов "где тучи пьяные на пьяный тополь тянет" было решено спеть "где тучи трезвые© на ©трезвый©тополь тянет". А что? Кроме всего прочего, эпоха эта совпала с началом массовых публикаций авторской песни, которая никогда не стеснялась воспевать ничто человеческое. На этом месте и возник конфликт, решавшийся с позиции силы. И в различных сборниках появились пламенные строки, в которых что-то знакомое сочеталось с элементами новизны. Результаты искусствоведческих исследований проще представить в виде таблицы:

Автор	Оригинал	Напечатано
Ю.Ким	Как бы попили, а как бы попели!	Чай бы попили, а как бы попели!
Ю.Визбор	И пить нам, и весело петь!	И петь нам, и весело петь!
Ю.Визбор	И душу греть вином или огнем...	И душу греть добром или огнем...
Г.Васильев А.Иващенко	С верной подружкой и кружкой в руке	С верной подружкой и книжкой в руке
А.Городницкий	Прочь тоску гоните, выпитые фляги	Вы летите по ветру,посадочные флаги

По поводу последнего примера подал реплику волгоградец Борис Богданов:
- Эту разницу с тем, что я везде слышал (читал) и тем, что было на пластинке, вышедшей аккурат "тогда", я сам заметил несколько лет назад и, когда автор приехал в Волгоград с концертом, после оного подошел и спросил что-то типа "это вам так специально указали спеть на пластинке, время такое было, да?"
Александр Моисеевич, к моему удивлению, венец мученика-диссидента не принял, а сказал, что сам так менял в процессе творческого процесса. Что-то такое он говорил про то, как там неблагозвучно получается "гоните ©вы, выпитые"...
Таким образом, не факт, что приведенное в таблице насилие цензуры над текстом таковым является и находится там по праву. Впрочем, история - дело тонкое...