Шаманский - Бурмистрову

   Прочел твой отрывок <Work in Progress>, вот несколько мыслей.
   Вообще, опять (как и при чтении твоего "Путешествия...") сложилось
впечатление, что в тебе заложен большой потенциал, который реализуешь ты этак
наполовину. Hе знаю, как это объяснить, опираясь собственно на текст...
Относительно языка сказать нечего: за исключением нескольких не совсем удачных,
на мой взгляд, выражений вроде "пропустить шпильку мимо ушей" или "свесить
голову вдоль столба", это вполне грамотный литературный язык. Hо вот что
касается самой манеры (даже не стиля, а метода, скорее), то здесь что-то не
совсем гладко. Я вижу в ней тяготение к "трактатности" (чем сам, кстати,
грешен), но здесь неоправданной. То есть я не хочу сказать, что это вообще
плохо: это только одна из форм передачи какой-то информации, но в том-то и дело,
что ты пытаешься эту трактатность скрыть. Такое ощущение, что какое-то
философское размышление ты хочешь пропихнуть как беллетристику: зачем? Если
твоей мысли комфортнее проявляться в форме трактата (ну, или, скажем, эссе), то
почему ты боишься, что это будет менее интересно? Весь "художественный" антураж
мне показался совершенно неестественным, я видел за ним только желание
поразмышлять о тех-то или тех-то материях, а все прочее уже прилагается, как
нечто, что даст этому какое-то основание или даже оправдание.
   Ведь художественный текст должен, по моим представлениям, обладать не
какой-нибудь научной, философской и проч., а собственно художественной
ценностью. Только не обижайся: именно этого я не обнаружил.
   "Путешествие..."  мне понравилось намного больше именно потому, что там
долгие размышления об искусстве, философии и т.д. были совершенно уместны в
контексте внутреннего монолога, потока сознания, рефлексии. Там ты, как мне
кажется, был более естественен в выражении и не скован формой. А здесь (кстати,
как будет называться вещь?) ты как будто играешь чужую роль, причем иногда
отходишь от текста и начинаешь говорить своими словами. Hо именно такие
моменты и остаются в памяти. Все романные декорации склеены тобою неудачно. Hу,
например, твоя "дама" за столом должна говорить "мало и отрывисто", а она пару
раз позволяет себе довольно длинные высказывания, причем именно она разливается
вдруг задушевным и олитературенным описанием биржевой игры. Другой персонаж
должен суетиться и теребить галстук, а речь его тем временем спокойна и никак не
отражает нервозности. Вообще у всех 4-х сидящих за столом персонажей совершенно
идентичная речь - твоя речь. Даже пьяный любитель философии у тебя говорит
плавно и литературно, хотя держится за столб, чтобы не упасть и, вроде как,
путается в словах. Хотя в художественном отношении этот, последний, эпизод самый
удачный, но даже он кажется временами нереальным, натужно-изобретенным для того,
чтобы высказаться по поводу Гегеля и назвать его по-белински остроумно (ведь
это, кажется, Белинский так его окрестил) "Егором Федоровичем".
   Так же неестественен (даже со скидкой на художественность) разговор за
столом: это даже не беседа, а череда монологов, причем написанных, будто бы,
отдельно. Вряд ли прожженные биржевые дельцы на которой уже встрече размышляют,
русское ли изобретение - биржи, оперируя при этом уже очевидно твоими знаниями в
литературе и истории. А уж фразы типа "...что означает слово "медведь" в
биржевом сленге, я просто ума не приложу..." - это чистейшей воды кокетство -
твое, конечно.
   Я могу сделать только такой вывод: твое главное оружие - мысль, слово,
а не образ. Мне интересно читать тебя, когда ты размышляешь: вспоминаешь,
сопоставляешь, компиллируешь идеи; мне интересно идти за твоими общекультурными
ассоциациями и аллюзиями, но твои попытки представить это в художественном виде
приносят мне разочарование. Hикаких зрительных, слуховых и проч. образов при
чтении твоей прозы у меня не возникло. Так может быть, и не стоит тебе
выколачивать из своего пера то, что ему не свойственно?..
 

Бурмистров - Шаманскому

Hello Dmitry!
Я был так ошарашен меткостью твоих замечаний, что не отвечал тебе сразу. Пишу
теперь. Хотя, честно говоря, как тебе показался нереальным мой пьяненький любитель
философии (могу тебя успокоить, твои подозрения небеспочвенны, его действительно
никогда не существовало), так и мне во время чтения твоего письма вдруг стало
чудиться, что и тебя (je vous demande pardon) никогда не было на свете, а это просто
мои навязчивые страхи, связанные с моей литературной работой, каким-то образом
материализовались и собрались воедино в этом письме. Бедному Ванечке Карамазову
(списанному, говорят, с Владимира Соловьева), являлось что-то в этом роде. Как
сказал бы Мандельштам, ╚строгий кукиш мне показала пустота╩. Хотя, конечно,
виртуальное пространство - дело хоть и таинственное, но все же, наверное, не до
такой степени. Скорее всего ты просто начитанный и проницательный человек.
   Так или иначе, ты удивительно точно перечислил как раз то, чего я больше всего
опасался, когда задумывал эту вещь. Правда, мне казалось, что трудности такого рода
мне удалось преодолеть, хотя бы частично - теперь, после того, как я ознакомился с
твоими соображениями, я не знаю, что и думать по этому поводу. Но отвечу по порядку
на твои вопросы.
  Зачем пытаться переплавлять сухие и отвлеченные рассуждения в художественное
произведение? Да потому что художественное осмысление мира - это единственный
разумный и оправданный вид такого осмысления. Любое абстрактное знание о мире всегда
является мертвым и бессмысленным. Только те мыслители, которые совмещали свой
отвлеченно-логический подход с художественным, творческим восприятием (как это
делали, скажем, Монтень или Шопенгауэр), только они и оставляли что-то
жизнеспособное. Пастернак сравнивал философию с приправой к общему блюду
культуры и говорил, что она хороша только тогда, когда добавляет пряности и остроты
художественному произведению. Употреблять же философские произведения в чистом виде √ то же самое, что есть горчицу без супа.
  Другое дело, что этот сплав мог бы быть у меня и поудачнее. Тем не менее нельзя
сказать, что все это писалось только для того, чтобы высказать несколько более или
менее занимательных мыслей по более или менее занимательному поводу. Назначение этой
работы √ именно ╚художественная ценность текста╩, как ты выражаешься (кстати, чтобы
пояснить свою мысль (которую я не вполне понимаю), не мог бы ты назвать несколько
произведений, образцовых, с твоей точки зрения, по своей художественности √ или
лучше не произведений, а наиболее характерных отрывков из них). Я скорее пожертвовал
бы всеми этими многословными рассуждениями о судьбе русской интеллигенции, чем
каким-нибудь мимолетным ощущением моего героя или самой незначительной деталью того мира, который разворачивается перед его глазами. Ради них все это и затевалось. Я
испытываю свирепое наслаждение (до которого читателю, конечно, нет никакого дела)
когда пишу о том, как ╚у мутно просвечивающего окна, за балюстрадой,  завитой
плющом╩ виднеется оранжерея с кактусами в кадках, или о том, как стеклянные дверцы
тускло блестят под розовеющими лучами утреннего солнца. Неодолимое стремление к
передаче на бумаге зримого, вещественного мира √ это и есть, главным образом, то,
что побуждает меня к писательству. (У Джойса была такая же тяга, переходившая у него
даже в ╚сладострастье, род недуга╩, как выражается его комментатор и переводчик. Сам
Джойс, с присущей ему манерой изъясняться лаконично и несколько афористично, говорил об этом, что у него мозги √ как у приказчика в лавке. Однажды, на уроке английского (в роли преподавателя), он стал описывать, кажется, настольную лампу, и делал это добрых полчаса, не в силах остановиться (см. "Улисс" в русском переводе Хоружего и статью последнего о Джойсе, заимствовавшую, впрочем, почти весь свой фактический материал из книги by Richard Ellmann, ⌠James Joyce■ - к сожалению, не переведенную еще на русский язык)). Может быть, это следствие огромного количества
напластовавшихся в моем сознании зрительных впечатлений, не получающих другого
выхода. Очень странно, что у тебя при чтении не возникало никаких образов √ меня это
не столько задевает, сколько удивляет и озадачивает.
   Что же касается моих персонажей, то, как ни тщился я придать им жизненность и
правдоподобие, старания эти к особому успеху не привели. Это верно, что язык их
одинаков и речи каждого из них без заметного ущерба для содержания могут быть
переданы кому-нибудь другому.  Я написал целую работу на тему ⌠le style c▓est
l▓homme■, где достаточно подробно рассматривал вопрос о взаимосвязи индивидуального
языка героя и его характера √ но осуществить свои идеи на практике я пока не могу.
Это, впрочем, достаточно обычный недостаток у начинающих авторов.
   Надо сказать, что чаще всего поведение моих персонажей объясняется не столько их
внутренними побуждениями (как должно быть, вообще-то), сколько внешней, изначально
продуманной схемой. Я сознательно отталкиваюсь от схемы при письме, и если и займусь
когда-нибудь тем, что буду устранять ее следы из текста, то это случится намного
позже (ты читал, разумеется, черновой, первоначальный вариант). В этом произведении
(кстати, название его я сообщить тебе не могу, так как сам не имею пока ни малейших
соображений по этому поводу) пародируются стандартные западные представления о
России. Страсть моих героев к отвлеченным разговорам, часто совершенно неуместным,
их постоянное стремление философствовать по любому поводу, отвлекаться от нашей
действительности, мрачной и бессмысленной, их гневные филиппики в адрес Запада,
странным образом сочетающиеся с весьма насмешливым отношением к русской жизни √ все это не что иное здесь, как сознательно мною преувеличенное, временами до гротеска,
мнение культурных европейцев о нашей дикой и варварской родине. Дмитрий Галковский
говорил о таком способе подачи литературного материала (в связи с удавшейся "Войной
и миром" и неудавшимся "Воскресением"): сначала пустим французов в Москву, а потом
уже начнем с ними воевать.  Конечно, дидактика плохо совмещается с настоящей
литературой, но начинать создание художественного произведения вполне можно и с нее.
  Я рад, что "Путешествие" тебе действительно понравилось. В сущности, ты прав √ я
действительно просто опасаюсь, что читателю будет трудно проглотить какое-нибудь
длительное и усложненное умственное построение, к производству которых я чувствую
постоянную и настоятельную потребность. Мне хотелось подсластить пилюлю и добавить
чисто романной занимательности, для лучшего усвоения плодов моих интеллектуальных
упражнений. Пелевин в своем "Чапаеве" осуществил, как мне кажется, довольно удачный
эксперимент такого рода, хотя и сделал это несколько по-шарлатански.
    В отношении эссеистики могу только сказать, что и в этом романе ее будет
вдоволь. Я собираюсь оформить его в виде двух небольших томиков, в 1-ом будет
собственно текст романа, а во 2-ом √ примечания, как это сделано в ╚Путешествии╩.
Кстати, такие очевидные отсылки, как "Егор Федорович" (мелькнувший и у Набокова в
"Даре") или "и немедленно выпил" для того и введены в текст, чтобы поговорить в
примечаниях о Белинском или Веничке Ерофееве.
  В целом же о твоем письме могу сказать, что оплеухи такого рода, видимо, получать
в каком-то смысле даже и полезно. Наверное, я правильно сделал, что начал знакомить
всех со своей работой уже на этом, самом раннем ее этапе. Пока что мой роман
пребывает в еще неостывшем, как бы расплавленном состоянии, и  есть надежда, что он
откристаллизуется потом в каком-нибудь другом виде, чем сейчас.
  Я отправил тебе вчера вводную статью (точнее, ее начало) к собранной мной
"Антологии русской поэзии". Надеюсь, что она дошла до тебя. Если будут какие-нибудь
соображения по какому-нибудь поводу, пиши, я с удовольствием с ними ознакомлюсь.
Тарас.

P. S. По странному совпадению, примерно в то же время, когда ты писал мне свое
письмо, я работал над одним небольшим текстом, затрагивающим приблизительно тот же
круг вопросов. Он входит в небольшой (пока) сборничек эссе, которые строятся
примерно по такому же принципу, как примечания к моим художественным произведениям
или мои комментарии к славянофильским стихотворениям. Только это комментарии к
мировой культуре в целом, и про себя я этот сборник "развязно" (как сказал бы
Булгаков) именую "World Culture Annotated". Прилагаю его здесь "для коллекции".
 

---

 1 февраля 1880 года Флобер пишет Мопассану: "Она прелестна, ваша девка! Если бы вы
еще вначале немножко уменьшили ей живот, вы бы доставили мне этим большое
удовольствие". Речь идет о "Пышке", героине новеллы Мопассана, прочитанной Флобером
в корректуре утром того же дня. Это шутливое замечание не только свидетельствует о
различии эротических вкусов двух французских литераторов (Мопассан, как известно,
предпочитал полненьких), но и наводит на некоторые размышления о природе той
реальности, которую создает литературное произведение. Флобер, конечно, досконально
знал, каким образом создается эта реальность. Более того, и сам Мопассан, его
ученик, получил это умение из рук Флобера (влияние которого в "Пышке" чувствуется
еще очень сильно; только позднее Мопассану удастся отойти от слишком буквального
следования флоберовским рецептам). И тем не менее, на Флобера, опытнейшего мастера,
воплотившего тысячи образов, разработавшего сотни сцен, создавшего десятки
литературных героев - на него безыскусное мопассановское повествование воздействует,
оказывается, точно так же, как и на любого другого, самого неискушенного читателя.
Флобер просит автора новеллы придать своей героине больше физической
привлекательности, и мотивирует это тем, что в этом случае новелла доставит ему
больше удовольствия! Я думаю, это короткое замечание польстило Мопассану сильнее,
чем все те восторги, которые расточал ему Флобер в своем письме.
   Поразительно, что именно предпочтения, вкусы и взгляды автора, исподволь проникая
в ткань повествования, легче всего разрушают этот специфический эффект возникновения
второй реальности. Это тем более странно, что a priori об авторе, о его воззрениях и
пристрастиях мы, читатели, не знаем ничего. Когда в ровную фактуру литературного
произведения вторгается частное мнение его создателя, это почему-то во всех случаях
воспринимается нами как фальшь, иногда нестерпимая. Вдумчивые литераторы много об
этом размышляли. В поздней работе Толстого "О Шекспире и драме" читаем:
"Художественное произведение прежде всего должно вызывать в читателе иллюзию того,
что переживаемое действующими лицами переживается им самим. Можно, не нарушая
иллюзии, не досказать многого - читатель сам доскажет, и иногда вследствие этого в
нем еще усилится иллюзия, но сказать лишнее - все равно что толкнув, рассыпать
составленную из кусков статую или вынуть лампу из волшебного фонаря, - внимание
читателя или зрителя отвлекается, читатель видит автора, зритель - актера, иллюзия
исчезает, и вновь восстановить ее бывает уже невозможно. Поэтому без чувства меры, -
добавляет Толстой, - не может быть художника и, в особенности, драматурга. Шекспир
же совершенно лишен этого чувства╩.  Статья о Шекспире написана Толстым в 1903 году,
уже в начале ХХ века. За двадцать три года до этого Флобер писал Тургеневу (так и
хочется сказать "в ответ на это") о "Войне и мире": "Первые два тома - грандиозны;
но третий - ужасный спад. Он повторяется, мудрствует. Словом, начинаешь видеть
самого этого господина, автора, русского, а до тех пор были только Природа и
Человечество". Непостижимая эта перекличка, обратная во времени, кажется еще более
странной, когда читаешь у Флобера дальше: "Мне кажется, порой в нем (Толстом - Т.
Б.) есть нечто шекспировское. Читая, я временами вскрикивал от восторга". Вряд ли
Тургенев показывал это письмо Толстому (великие русские писатели не разговаривали
друг с другом с 1861 года).
   Что касается Флобера, то он дальше всех зашел в своем стремлении изгнать всякие
следы деятельности автора из литературного текста. Причем идеалом для него в этом
отношении было как раз творчество Шекспира. Множество высказываний такого рода
рассыпано по всей переписке Флобера (╚Величайшие гении и величайшие творения никогда не делали выводов. Гомер, Шекспир, Гете только изображали╩).
Это самая радикальная позиция, не лишенная полемического перехлеста.
Она, видимо, явилась своеобразной реакцией на крайнюю несдержанность
авторских излияний в эпоху Романтизма, предшествовавшую той,
к которой принадлежал Флобер. Конечно, и у Флобера это скорее
декларировалось, чем планомерно проводилось. У него уже зарождается та захватывающая воображение игра слоями реальности, которой так будет увлекаться впоследствии другой ученик Флобера (только уже заочный) - Джеймс Джойс. Впрочем, и до Джойса, и до Флобера, эти приемы разрабатывал Гоголь, применяя их часто очень тонко и изощренно. Его позднее творчество ("Мертвые Души" и особенно "Шинель") - это целая энциклопедия экспериментов такого рода. Гоголь не пытается, как Флобер, заставить забыть читателя о том, что он читатель и превратить его в участника игры. Иногда он намеренно разрушает ту иллюзию, о которой говорил Толстой. Так как это делается им совершенно осознанно, здесь не возникает никакого чувства фальши и faux pas. Скажем, в "Анне Карениной", когда мы читаем, что Стива Облонский, обращаясь к Алексею Александровичу с просьбой дать Анне разрешение на развод, вдруг неожиданно ощущает такой прилив стыда, что не может даже заговорить о своем деле - мы видим, зная уже характер Облонского, что это совершенно не соответствует его обычному поведению и попросту придумано за него Толстым (при этом для того, чтобы заметить это несоответствие, нам совсем необязательно знать что-нибудь об оригинальной толстовской теории развода). Гоголь же настолько старательно, а главное, убедительно приучает нас не верить ни единому его слову, что ему становятся позволительны любые несуразности. Точнее, в мире Гоголя никаких несуразностей и не может быть. Они воспринимаются скорее как смена уровней реальности, создаваемой текстом, и дорожным указателем здесь обычно оказывается усиление иронической интонации. Возьмем, например, следующий отрывок из "Мертвых Душ":
  "Город был решительно взбунтован; все пришло в брожение, и хоть бы кто-нибудь мог
что-либо понять. Дамы умели напустить такого тумана в глаза всем, что все, а
особенно чиновники, несколько времени оставались ошеломленными. Положение их в
первую минуту было похоже на положение школьника, которому сонному товарищи,
вставшие поранее, засунули в нос гусара, то есть бумажку, наполненную табаком.
Потянувши впросонках весь табак к себе со всем усердием спящего, он пробуждается,
вскакивает, глядит, как дурак, выпучив глаза, во все стороны, и не может понять, где
он, что с ним было, и потом уже различает озаренные косвенным лучом солнца стены,
смех товарищей, скрывшихся по углам, и глядящее в окно наступившее утро, с
проснувшимся лесом, звучащим тысячами птичьих голосов, и с осветившеюся речкой, там
и там пропадающею блещущими загогулинами между тонких тростников, всю усыпанную
нагими ребятишками, зазывающими на купанье, и потом уже наконец чувствует, что в
носу у него сидит гусар. Таково было в первую минуту положение обитателей и
чиновников города".
   Что здесь описывается? Летнее утро на реке, ощущение школьника с гусаром в носу
или положение обитателей города? Воображение читателя устроено так, что он может
представить себе в каждый момент только что-нибудь одно. Если автор желает с помощью
сравнения пояснить то, что он хочет сказать, это его право. Такие сравнения,
сопоставляя сложный и незнакомый читателю мир с простым и привычным, облегчают ему восприятие той новой реальности, которую создает литературный текст. В данном же
случае это сравнение не только ничего не проясняет, но и заслоняет и даже полностью
вытесняет в сознании читателя первый слой описания, будучи более ярким, а значит (по
законам литературного восприятия) - более реальным. К тому же, Гоголь не
удовлетворяется одним таким трюком, а проделывает его дважды подряд, окончательно
запутывая читателя.
   Впрочем, здесь именно это удвоение и свидетельствует о том, что этот фокус - не
оплошность Гоголя, а намеренная игра читательским восприятием. Так в музыке
фальшивое созвучие, случайно закравшееся в ткань музыкального произведения, режет
слух, и оно же, повторенное несколько раз уместно и со смыслом, приучает ухо к
новому звуковому строю. Например, у того же Флобера аналогичное явление кажется
скорее авторским промахом, чем сознательным эффектом: "Elle observait le bonheur de
son fils avec un silence triste, comme quelqu▓un de ruine qui regarde, a travers les
carreaux, des gens attables dans son ancienne maison" ("Она в горестном молчании
смотрела на счастье сына, как тот, кто разорился, заглядывает в окна своего бывшего
дома и видит за столом чужих людей").
 

Шаманский - Бурмистрову

 t> Я был так ошарашен меткостью твоих замечаний, что не отвечал тебе
 t> сразу. Пишу теперь.

   Прости, что поздно отзываюсь: занят был зело. Поговорить с тобой очень
приятно, поэтому не хотел отписываться абы как.

 t> Хотя, честно говоря, как тебе показался нереальным
 t> мой пьяненький любитель философии (могу тебя успокоить, твои
 t> подозрения небеспочвенны, его действительно никогда не существовало),

   Успокоил. :) Я, конечно, не в действительном его существовании сомневался.

 t> так и мне во время чтения твоего письма вдруг стало чудиться, что и
 t> тебя (je vous demande pardon)

   Pas de mal.

 t> никогда не было на свете, а это
 t> просто мои навязчивые страхи, связанные с моей литературной работой,
 t> каким-то образом материализовались и собрались воедино в этом письме.

   Это даже хорошо, так как моя собственная личность здесь совершенно не нужна.

 t> Бедному Ванечке Карамазову (списанному, говорят, с Владимира
 t> Соловьева), являлось что-то в этом роде.

   Hе стал бы я все-таки Ивана называть Ванечкой...
   Кстати, только что пролистал 15 том Достоевского: в череде прототипов нет
прототипа Ивана! Даже странно. Есть только: "отношение Д. к молодому Соловьеву
отразилось в отношении Зосимы к Алеше". Правда, много указаний на диспуты с
Соловьевым, которые отразились в диспутах с Иваном. Hу, и учитывая то, что в
Оптину пустынь они вместе съездили, - вполне возможно.

 t> Скорее всего ты просто начитанный и проницательный человек.

   Мне приятно такое обо мне мнение, поэтому не буду его оспаривать. Поговорим
лучше о тебе.

 t>     Так или иначе, ты удивительно точно перечислил как раз то,
 t> чего я больше всего опасался, когда задумывал эту вещь. Правда, мне
 t> казалось, что трудности такого рода мне удалось преодолеть, хотя бы
 t> частично - теперь, после того, как я ознакомился с твоими
 t> соображениями, я не знаю, что и думать по этому поводу.

   Знаешь, если ты этого боялся, а теперь в сомнениях, значит действительно
есть над чем подумать. Я и не критиковал тебя, это были мысли вслух.

 t> Зачем пытаться переплавлять сухие и
 t> отвлеченные рассуждения в художественное произведение? Да потому что
 t> художественное осмысление мира - это единственный разумный и
 t> оправданный вид такого осмысления.
   Совершенно с тобою согласен. [...]
 t> Другое дело, что этот сплав мог бы быть у меня и поудачнее.

   Честно говоря, Тарас, именно это я и имел в виду. Я ведь говорил о том, что,
как мне показалось, более тебе близко по жанру. Если говорить совсем уж прямо,
то смысл моих слов таков: это у тебя просто получилось хуже. А если принять во
внимание, что это тяжело, неудобно, сопровождается сомнениями и страхами, то и
возникает вопрос: зачем тогда заниматься этим?

 t> Hазначение этой работы √ именно ╚художественная ценность текста╩,

   Ты это искренне?.. Единственное, пожалуй, где видно это стремление -
бесконечное хождение в поисках выхода. И то прописано слабо, скорее, угадывается
желание прописать.

 t> как ты выражаешься (кстати,
 t> чтобы пояснить свою мысль (которую я не вполне понимаю), не мог бы ты
 t> назвать несколько произведений, образцовых, с твоей точки зрения, по
 t> своей художественности √ или лучше не произведений, а наиболее
 t> характерных отрывков из них).

   Лукавишь. Кто-то (не помню кто и как) сказал однажды, что люди разучились
задавать "детские вопросы", ибо они суть самые главные, а значит и самые
сложные: ты, очевидно, решил восполнить пробел. Очень не хочется говорить о
технической стороне дела и приводить списки произведений, потому что это не
будет ответом на вопрос. Говорить об интуиции с тобой тоже глупо, потому что ты
и сам знаешь, что интуиция также только одно из орудий. Кто-то (хм... ты не
смущайся, что я не привожу имен: моя память - это одно сплошное недоразумение)
сказал, что в искусстве главное - "чуть-чуть". Вот так - искусство, а вот так -
еще/уже нет. Самое простое указание, какое можно сделать, говоря о
художественной ценности, - язык. А самое общее, что можно сказать, - "иной"
взгляд.
   Формализм выработал хорошее (хотя и по этому поводу существует анекдот)
словечко - "остранение" (анекдот: Тынянов сокрушался, что допустил ошибку;
должно было быть "остраннение"): взгляд на знакомое, как на незнакомое, грубо
говоря. В момент, когда такой взгляд что-то добавит в наше представление об
окружающем мире, и родится "художественная ценность" текста. Hо и это тоже
только "одно из".
   (NB: А все это пишу, а сам сомневаюсь, надо ли. Скажи, пожалуйста, кто ты по
образованию, где учился и где ты теперь? Вообще - расскажи о себе. Во-первых,
мне это просто интересно, а во-вторых, м.б., тогда мы избежим ненужных
"повторений изученного". Hе заглядывал, случаем, на филфак ЛГУ?)

   "Продолжаем разговор".

 t> Я скорее пожертвовал бы всеми этими
 t> многословными рассуждениями о судьбе русской интеллигенции,
 t> чем каким-нибудь мимолетным ощущением моего героя или самой
 t> незначительной деталью того мира, который разворачивается перед его
 t> глазами. Ради них все это и затевалось.

   ...Витают в голове: интроспекция... рефлексия... остранение...
актуализация... описание... Сколько всего умного можно наговорить...
   Понимаю тебя. Я думаю, это мечта. А если говорить о тебе, то, кажется, тебе
недостает легкости, непосредственности. Самости своей боишься почем зря.
Оглядываешься и ищешь подержки.

 t> Hеодолимое стремление к передаче на бумаге зримого,
 t> вещественного мира √ это и есть, главным образом, то, что побуждает
 t> меня к писательству.

   В таком случае, мне жаль, что я так резко в прошлый раз высказался. Извини.

 t> [...] стал описывать, кажется, настольную лампу, и делал
 t> это добрых полчаса, не в силах остановиться (см. "Улисс" в русском
 t> переводе Хоружего и статью последнего о Джойсе

   Читал, читал... Я не в восторге от Джойса, то есть именно от его метода. Я
не об описании.

 t> Очень странно, что у тебя при чтении не возникало никаких образов √
 t> меня это не столько задевает, сколько удивляет и озадачивает.

   Прости, пожалуйста, еще раз. Hо у тебя не получилось. Это только мое мнение.

 t> Я написал целую работу на тему ⌠le style
 t> c▓est l▓homme■, где достаточно подробно рассматривал вопрос о
 t> взаимосвязи индивидуального языка героя и его характера √ но
 t> осуществить свои идеи на практике я пока не могу.

   Интересно. М.б., пришлешь?
   Много на эту тему написано.

 t> Я сознательно отталкиваюсь от схемы при письме,
 t> и если и займусь когда-нибудь тем, что буду
 t> устранять ее следы из текста, то это случится намного позже (ты читал,
 t> разумеется, черновой, первоначальный вариант).

   В таком случае, неудивительно, что я говорил о схематичности. Удивительно
только, что тебя это смутило.

 t> стандартные западные представления о России. Страсть моих героев к
 t> отвлеченным разговорам, часто совершенно неуместным, их постоянное
 t> стремление философствовать по любому поводу, отвлекаться от
 t> нашей действительности, мрачной и бессмысленной, их гневные филиппики
 t> в адрес Запада, странным образом сочетающиеся с весьма насмешливым
 t> отношением к русской жизни √ все это не что иное здесь, как
 t> сознательно мною преувеличенное, временами до гротеска, мнение
 t> культурных европейцев о нашей дикой и варварской родине.

   Все-таки художественный мир тоже д.б. гармоничен, в том числе гротескный. В
твоем отрывке нет указания на гротеск, пародию, авторскую насмешку, поэтому эти
диалоги не мотивированы и создают дисгармонию.

 t> Дмитрий
 t> Галковский говорил о таком способе подачи литературного материала (в
 t> связи с удавшейся "Войной и миром" и неудавшимся "Воскресением"):
 t> сначала пустим французов в Москву, а потом уже начнем с ними воевать.

   Hе знаю этого человека, поэтому не совсем понял о "французах".

 t>   Я рад, что "Путешествие" тебе действительно понравилось.

   Да. Очень. Оно гармонично.

 t> В сущности,
 t> ты прав √ я действительно просто опасаюсь, что читателю будет трудно
 t> проглотить какое-нибудь длительное и усложненное умственное
 t> построение, к производству которых я чувствую постоянную и
 t> настоятельную потребность.

   Вот видишь: зачем ломать свой особенный талант?

 t> Мне хотелось подсластить пилюлю и добавить чисто романной
 t> занимательности

   Ерунда. Читатель не дурак, и если ты обратился к этому жанру только с такой
целью, то это не нужно ни тебе, ни читателю. С самого начала - искуственный
подход к тому, что должно быть максимально естественным.

 t> Пелевин

   С этим товарищем совсем не знаком. И, кажется, не слишком рвусь.

 t> чтобы поговорить в примечаниях о Белинском или Веничке Ерофееве.

   Бог ты мой... А ты думаешь, Веничка впишется?..

---

 > [из] "World Culture Annotated".
 >    Поразительно, что именно предпочтения, вкусы и взгляды автора,
 > исподволь проникая в ткань повествования, легче всего разрушают этот
 > специфический эффект возникновения второй реальности. Это тем более
 > странно, что a priori об авторе, о его воззрениях и пристрастиях мы,
 > читатели, не знаем ничего. Когда в ровную фактуру литературного
 > произведения вторгается частное мнение его создателя, это почему-то во
 > всех случаях воспринимается нами как фальшь, иногда нестерпимая.

   Это уж ты зря так обобщаешь. Конечно, так происходит не всегда. Особенно в
новой литературе очень много примеров можно отыскать, где такой порядок
повествования вовсе не воспринимается как фальшь. Вообще, существует ведь такой
прием, когда личность автора вводится в ткань произведения, читатель его голос
слышит и вполне отличает от голосов персонажей и т.д. и т.п. Хотя бы у того же
Зощенко. Hу, или, например, у Андре Жида в "Фальшивомонетчиках". Да мало ли...
   Все зависит от того, какой изначально прием, какая манера объявляется для
данного произведения. Понятно, что в "Анну Каренину" или "Войну и мир" нельзя
вставить чистого голоса автора - потому, что эти романы изначально подразумавают
совсем другую форму изображения художественной реальности и другое положение
автора относительно этой реальности. Кстати, "Воскресение" потому и
воспринимается как более слабый роман: в нем под конец зазвучал голос самого
Толстого, хотя он и пытался отдать его своему Hехлюдову.

 > (╚Величайшие гении и величайшие творения никогда
 > не делали выводов. Гомер, Шекспир, Гете только изображали╩). Это самая
 > радикальная позиция, не лишенная полемического перехлеста.

   Вот - моя проблема: хочется и, как говорил Пастернак, "во всем дойти до
самой сути", и наоборот - преподнести как есть, решайте сами.
   Вообще же, только "изображение", в этой терминологии, мне кажется куда более
верным методом: любой вывод всегда Уже, всегда недостаточен, неполон. Сам автор
говорит: я хотел написать то-то и то-то и прийти к таким-то выводам, - и сам же
автор оказывается Уже своего произведения. Художественный мир живет сам по себе
и даже умеет со временем меняться.

 > воображение игра слоями реальности, которой так будет увлекаться
 > впоследствии другой ученик Флобера (только уже заочный) - Джеймс Джойс.

   Вот у Джойса это был просто прием. Прием настолько ему приглянувшийся, что,
как утверждают некоторые его исследователи, он даже начинал "баловаться" (по
поводу частей "Улисса", соотносимых с частями человеческого тела).

 > Скажем, в "Анне Карениной", когда мы читаем, что Стива Облонский,
 > обращаясь к Алексею Александровичу с просьбой дать Анне разрешение на
 > развод, вдруг неожиданно ощущает такой прилив стыда, что не может даже
 > заговорить о своем деле ? мы видим, зная уже характер Облонского, что
 > это совершенно не соответствует его обычному поведению и попросту
 > придумано за него Толстым

   Да?.. М.б., я оказался не достаточно тонким читателем, но это для меня вовсе
не очевидно. Я не заметил никакой фальши.
   И вообще это неправильный подход: "зная характер Стивы"... Характер Стивы -
это все, что мы узнаем о нем, когда закрываем прочитанный роман.
Следовательно, этот сюжет указывает на еще одну сторону характера этого героя, а
не на фальшь Толстого.

 >    Впрочем, здесь именно это удвоение и свидетельствует о том, что этот
 > фокус - не оплошность Гоголя, а намеренная игра читательским
 > восприятием.

   Именно. Это просто метод Гоголя.

 > Hапример, у того же Флобера аналогичное явление кажется
 > скорее авторским промахом, чем сознательным эффектом

   Пожалуй, хотя и это не само собой разумеется.
 

---

  Дочитал твою посылочку "Россия и Запад", откликаюсь.

 t> К сожалению, в статье рассмотрены
 t> пока, может быть, только 20% всех собранных стихотворений;

   "Самое любимое произведение - то, которое еще не написано". (с)?
 

   По поводу статьи много не скажу, так как все там верно, хотя и несколько
неровно. То есть чего-то одного ты касаешься подробнее, другого - вскользь.
   По поводу стиля замечу только одно: опять мне показалось, что ты не совсем
своим голосом говоришь (во всяком случае, встретилось несколько клише, что,
по-моему, твоему голосу не свойственно). Хотя, конечно, статья выглядит
намного более легко написанной (я, разумеется, имею в виду не подготовку, а
стиль), читается хорошо.
   Собственно по существу - два замечания.
   Первое. Размышляя о национальном самосознании, патриотизме и проч. в поэзии
(кстати, очень верное замечание ты сделал относительно того, почему эти вопросы
стремились поднимать именно в поэзии), ты отталкиваешься (хронологически) от
Сумарокова-Державина, подробно останавливаясь на Ломоносове. Все твои
размышления об отношении России к Западу показались мне очень верными, но, как
кажется, ты упустил из вида одну важную историческую деталь. Она касается вообще
этимологии национальной поэзии. Hадо чуть-чуть поглубже взглянуть.
   Первые наши поэты - болгары, которые (еще до барокко) были очень привязаны к
традиции. А поэтическая традиция - это куртуазная поэзия: поэзия двора,
воспевающая и восхваляющая его. Полоцкий, Кантемир и прочие - все они
укреплялись в России при дворе, или при учебных заведениях именно благодаря этой
традиции. Последущая литература эту традицию продолжала. 18 - нач. 19 вв. - это
эпоха, когда поэт обязан был быть активным патриотом. А так как поэзия вообще
(исторически опять же) считалась занятием высшего сословия, то и Сумароков, и
Державин - это только пережитки прошлого. Ломоносов тоже во многом традиционен.
То есть я хочу сказать, что вряд ли, рассматривая тот исторический отрезок,
можно говорить о действительной проблеме отношения к Западу: вряд ли тогда это
было проблемой, все было традиционно и однозначно. Как мне думается, о
расхождении во взглядах на Запад можно говорить с Чаадаева, с Пушкина - и,
следовательно, с этого времени рассматривать симптоматичные для этой проблемы
произведения.
   До этого исторический контекст был очень традиционным и не были поэты
самостоятельны. А вот когда умных людей стали объявлять сумасшедшими (это я о
Чаадаеве), вот тогда уже и начинается проблема.
   И второе. Особая роль России в славянском единении - это тема, которая
опять-таки традиционно муссировалась на Руси еще с принятия христианства. Сам
термин "православие" - "правильное прославление" - говорит за это. Это я к тому,
что этот вопрос тоже не имеет отношения к проблеме отношения к Западу: это
такая естественная данность для любого русского человека, что она даже не
обсуждается. Проблемой это станет этак у Вл.Соловьева ("Повесть об
Антихристе...") и то - мало что нового там можно увидеть.
   А о молодости России и старости Европы говорили, конечно, не только русские:
это настолько объективная данность, что она была так же очевидна в Европе, как и
здесь; вот только знаки расставлялись разные. А вообще, впоследствии,
европейская философия говорила об этом еще лучше, чем наша - Hицше, например.

   Hо это все совсем мелкие вопросики, которые нисколько не нарушают хода твоей
мысли, разве что слегка дополняют. Вообще же, как я уже сказал, то, что я пока
прочитал, меня заинтересовало. Хотя я уверен, что разговор о рубеже 19-20 вв.
должен быть вдвое интересней: когда напишешь - пришли мне, пожалуйста.
 

Бурмистров - Шаманскому

  Твои письма стали несколько пресноваты в последнее время. Если
тебе показалось, что я чересчур болезненно отреагировал на твой
первый, разгромный, отклик, то, во-первых, это не совсем так, а
во-вторых, как бы там ни было, а от критики всегда больше пользы, чем
от любых благостных, нейтрально-положительных замечаний - тем
более если эта критика, как у тебя, осмысленная и содержательная.
Уж не знаю, насколько вообще, с твоей точки зрения,
жизнеспособен текст начатого мною романа, но то, что он несколько
улучшился после того, как я ознакомился с твоими замечаниями,
сомнению не подлежит. Впрочем, не будем о романе, это скучно.
   Меня заинтересовало твое сообщение о том, у тебя есть кое-что
свое (причем, если я правильно понял, и в прозе, и в стихах). Я с
удовольствием ознакомился бы с продукцией такого рода, и не
только "из вежливости". Что же касается моего вопроса о том, что
именно ты считаешь наиболее художественным, то я просто хотел
узнать твои литературные вкусы. Пока мне о них известно только то,
что они, по-видимому, достаточно консервативны. Я, правда, тоже
не с очень-то большим оптимизмом смотрю на тот "пейзаж после
битвы", который называется современным литературным
процессом. Но некоторые иллюзии все-таки еще питаю. Я, впрочем,
не удивляюсь Европе или Америке: о том, что Запад выдохся,
говорено немало. Но мы-то что же, спрашивается? Ты так легко и
походя заметил, что наша историческая юность - это очевидная всем
"объективная данность", что я даже позавидовал такой уверенности.
Я, например, не так уж твердо в этом убежден. Бог с ними, с
авторитетами (не все они, кстати, так уж сходились в этом вопросе,
тот же Леонтьев, хоть и рассуждал о нашей "цветущей сложности",
но возраст России отсчитывал весьма порядочный), и без них ясно,
что наш язык, наша культура и даже наша государственность
моложе и "новее", чем западная. Но чем объяснить в таком случае
ту культурную пустыню, в которой мы оказались во второй
половине века, я не знаю. Если верить Гумилеву, то Россия родилась
на 400-500 лет позже, чем "западноевропейский суперэтнос". Но
Европа в XV-XVI веках была полна сил, и культурная жизнь в ней
просто бурлила от их избытка! Во Франции в то время
художественный стиль gothique flamboyant достиг такой степени
напряженности, изощренности и нервозности, что он остался чем-то
одиноким в истории культуры, совершенно непохожим ни на что
другое. В Германии и Нидерландах работали величайшие
художники за всю историю этих стран: Дюрер, Брейгель (кстати,
нежно мной любимый), Кранах, Грюневальд. В Италии это было как
раз время возрождения "античных наук и искусств". Как сравнить
это с тем, что творится в России сейчас! У нас возродили только
Храм Лужкова-Спасителя (который и в оригинале был жалкой
византийской стилизацией). На примитивном уровне этот упадок
можно было бы объяснить сталинским искусственным отбором, но
это было бы слишком грустно. Поэтому я стараюсь придерживаться
той точки зрения, что художественный гений нашей нации всем
хорош - и глубиной, и основательностью, но имеет один
существенный недостаток - почти полное отсутствие
формообразующего начала (что поделаешь, на русском языке
по-человечески этого не высказать; наверно, потому, что если нет
явления, то нет и соответствующего языкового выражения). Я хочу
сказать, что те влияния, которым мы подвергались (и которые,
фигурально выражаясь, развязывали нам язык) - византийское,
немецкое, французское etc. - все они не столько возделывали (или
унавоживали) нашу культуру, сколько давали ту форму, в которую
она отливалась. Все остальное получалось у нас замечательно, а вот
форму всегда приходилось брать чужую, свою создать мы почему-то
неспособны. Поэтому наше искусство и получилось столь
разнообразным. С этой точки зрения, если бы не было
байроновского "Дон-Жуана", то не было бы и "Евгения Онегина",
точно так же как без византийской иконописи не было бы Андрея
Рублева, при том что в обоих случаях, как и во многих других,
внутреннее содержание и значительность этих "подражаний"
неизмеримо превосходила оригинал. Так вот, как мне кажется (или
как я надеюсь), нынешний упадок русской культуры связан именно с
тем, что старые, уже давно заимствованные формы безнадежно
обветшали, а новых взять пока что неоткуда. И неизвестно (если это
действительно так), сколько еще продлится это неудобство. Что они
там вообще себе думают? У нас тут, можно сказать, стихия
клокочет, а излить ее некуда.
  Но довольно историко-культурологических штудий. Ты писал, что
уже есть антология, близкая (или аналогичная) моей по тематике.
Если можно, напиши мне, кто ее автор, какой у нее год издания etc.
Вообще-то, меня это удивляет -  я не сумел разыскать ничего
похожего, хотя где только не рылся. Может, она относительно
недавняя? В Публичку все попадает с опозданием. Кроме того, если
ты слышал о каких-нибудь обзорных работах по поэзии такого рода,
то можешь присовокупить и эти сведения тоже (если это все,
конечно, тебя не слишком затруднит).
   Я с любопытством прочитал твои замечания о том, что я называю
"World Culture Annotated", но мне хотелось бы знать и то, каким
оказалось твое общее впечатление от этого жанра. Насколько такие
разыскания могут быть интересны читателю? Возможна ли целая
книга, собранная из небольших эссе такого рода? Будет ли она
читаться? Конечно, ты прав был, когда писал, что я слишком
осторожничаю в своих начинаниях. Сколько раз я твердил про себя
(и даже хотел изобразить на плакате, чтобы повесить у изголовья)
фразу, оброненную где-то Гоголем: "я понял, что такое ум - во всем
сомневаться, только не в себе". Мне все время кажется, что избыток
и переизбыток моей оригинальности (которую я не расцениваю как
достоинство, скорее наоборот) пагубно сказывается на читательском
восприятии моих произведений. Поэтому я и спрашиваю все время о
таких вещах и так подчеркиваю свою зависимость от мнения
читателей (в том числе и потенциальных).
   Потом, ты просишь меня рассказать о себе. Я родился в
Ленинграде, но вырос в провинции, на Украине (или на Окраине, как
сейчас там модно выражаться в русскоязычной среде). Я
действительно закончил ЛГУ, но физфак, а не филфак (разница в
одной букве, как между comic и cosmic - шутка, украденная
Набоковым у Джойса). Специальность у меня - вычислительная
физика (это, кажется, что-то связанное с компьютерами). Вообще,
наукой я занимался очень мало (пренебрежимо мало, если
пользоваться нашим языком), и все свое свободное время посвящал
творчеству, но не литературному, а музыкальному. От той эпохи
осталось несколько десятков написанных мною пьес, кое-какие
теоретические познания, а также разрозненные воспоминания о
творчестве Моцарта, Генделя и Баха, пропаханном мною вдоль и
поперек (последнего автора я, правда, и теперь играю каждый день).
В сентябре 1993 года я пережил духовный перелом (который
срастается обычно тяжелее, чем физический), после которого
оставил науку (меня прочили в аспирантуру), и от музыки перешел к
литературе. Но сразу начать писать мне не удалось, так как у меня
не было ни жилья, ни средств к существованию. Поэтому я уехал из
Петербурга в Россию, в провинцию, и полтора года предавался
making money в Твери, Смоленске, Нижнем Новгороде, Самаре,
Тольятти и Екатеринбурге (сколачивая везде бригады из 10-15
человек), а также в Москве (где я играл на фондовой бирже, уже в
одиночку). Следствием всего этого беспокойства стала прелестная
комнатка в центре Петербурга (на квартиру денег все-таки не
хватило). После этого я осел в Питере, ведя классическую жизнь
rentier - процентов с накопленного капитала мне вполне хватало на
достаточно обеспеченное существование в течение нескольких лет.
За это время я написал "Путешествие", ряд мелких работ, планов и
набросков, учил языки и прочитал, наверное, больше тысячи книг
(большинство из которых почем зря). Что касается книг английских,
французских, немецких и польских, то я знакомился с ними в
оригинале (с различной степенью успешности), но, к сожалению, так
и не выучился бегло и без напряжения читать сложный текст на
иностранном языке. Сейчас учу разговорный китайский - если не
произойдет ничего непредвиденного, то через месяц я окажусь в
Шанхае (выберусь ли оттуда - это уже другой вопрос, пока с
пониманием этого странного наречия у меня дело обстоит очень
туго). Я был в Париже, Мюнхене, Берлине, Брюсселе. Пил за развал
Америки во всех краях Европы - от Мурманска до Ялты и от
Амстердама до Екатеринбурга.
  Если я правильно тебя понял, ты учился (или учишься) на филфаке
ЛГУ. Я никогда не жалел раньше, что мне пришлось заниматься в
Университете не тем, чем надо. В последнее время, правда, у меня
возникли сомнения по этому поводу. Не потому, что мне не хватает
образования (я, наверное, и так чересчур переобразован и
перекульурен), а потому что, как мне кажется, на журналистском
или филологическом факультете мне было намного проще завязать
знакомства, без которых, как выяснилось, определенные вопросы
решаются с трудом. Кто-нибудь из моих однокурсников работал бы
сейчас в каком-нибудь журнале, кто-то еще, может быть, издавал бы
и сам такой журнал и т. д., а кроме того, я располагал бы хоть какой-
то информацией по этому поводу. Не владея всей этой обстановкой,
я, написав "Путешествие", не стал ломиться в открытую дверь и
отнес его в "Звезду". Уж не знаю, почему, но я пребывал в
непоколебимой уверенности, что эту "петербургскую повесть"
напечатают непременно, купившись на многочисленные и
изобильные красоты, разбросанные щедро там и сям по этому
недюжинному произведению. "А если и не напечатают", - писал и
говорил я в то время друзьям, "то тогда, пожалуй, что и в Неву - как
говорил начинающий литератор г-н Достоевский". Точнее, в "Неву"
- уж там-то точно возьмут. Но не взяли ни в "Звезде", ни в "Неве".
Дальнейших попыток в этом направлении я не предпринимал,
может, и зря. Обжегшись один раз, я предпочел теперь беречь
бумагу и не заставлять "скрипеть печатные станки", как любил
выражаться Флобер. Все мои работы опубликованы только в
Интернете (кстати, как ты смотришь на то, чтобы обнародовать
нашу с тобой переписку на моем сайте, точнее ту часть из нее,
которая прямо касается литературы?). Теперь resume: если ты
действительно с филфака, то скорее разуверь меня в том, что учеба
там как-то помогает в этом отношении. Если же у тебя все-таки есть
какие-нибудь интересные возможности, или идеи, или сведения о
том, что, где и как можно опубликовать в бумажном виде, то,
пожалуйста, сообщи мне об этом.
 Ну, пожалуй, хватит на сегодня. Кажется, я тебе довольно дал
поручений, надеюсь, что они не отнимут у тебя много времени. Чем
ты, кстати, сейчас занимаешься? Напиши тоже что-нибудь по этому
поводу.
 Тарас.

P. S. Что касается прототипов Ивана Карамазова, то, как ныне
принято изъясняться, "я за свой базар отвечаю" (если тебя, конечно,
не шокирует такое вторжение чуждого дискурса). Сведения о том,
что он в чем-то сделан с Вл. Соловьева, можно увидеть у А. Ф.
Лосева в его книге "Соловьев и его время" (и там же есть ссылка на
С. М. Соловьева-младшего, который тоже что-то говорил об этом). Я
много читал о том, как Вл. Соловьеву являлись бесы, но все-таки
лучше всех об этом написал Достоевский.
Пока! ТБ.

Шаманский - Бурмистрову

t>  Твои письма стали несколько пресноваты в последнее время.

   Жаль, что разочаровываю тебя, но пока ты не дал мне повода к активному
неудовльствию в адрес твоих произведений. По поводу черновика романа я сказал
то, что считал нужным сказать, так же я поступаю и с остальными твоими текстами,
и если в моих письмах мало соли, то это твоя заслуга, а не моя неискренность.

 t> Уж не знаю, насколько вообще, с твоей точки зрения, жизнеспособен
 t> текст начатого мною романа, но то, что он несколько улучшился после
 t> того, как я ознакомился с твоими замечаниями, сомнению не подлежит.

   Рад, что помог. По поводу его жизнеспособности говорить пока рано, но, как
мне думается, твой талант не допустит халтуры.

 t> Меня заинтересовало твое сообщение о том, у тебя есть кое-что свое
 t> (причем, если я правильно понял, и в прозе, и в стихах). Я с
 t> удовольствием ознакомился бы с продукцией такого рода, и не только "из
 t> вежливости".

   Спасибо. Да, у меня есть свои опыты и в прозе, и в стихах, но поэтическая
форма мне ближе и для меня более естественна. Как ни странно, я тоже довольно
давно задумал писать роман, сделано уже достаточно много, но до конца еще
слишком далеко, да и вряд ли в итоге получится роман: скорее всего, это будет не
очень большая повесть. Во всяком случае большинство переработок строятся по
принципу усечения и сокращения. Есть два рассказа, один из них как раз тот, о
котором я тебе сказал и который пришлю тебе вместе с этим письмом. Кроме этого
есть несколько коротеньких, но самостоятельных (в большинстве своем -
сатирических) отрывков, причем некоторые из них являют собою плоды моих
экспериментов с драмой. Однако эти вещицы писались для "узкого" круга, поэтому
для широкой общественности ни интереса, ни ценности не представляют. Что
касается поэзии, то полтора года назад вышел мой первый сборник стихотворений:
по большей части старые и слабые стишки. Hасколько я знаю, в фондах Публички эту
книгу можно найти: Д.Шаманский "Hесказанное слово. Стихотворения". СПб, ЦОП
СПбГУ, 1997. Это самиздат, сделанный (как это преподносится) на средства студ.
профсоюза СПбГУ, поэтому, кроме как в университетских магазинах и в Публичке,
эту книгу нигде не достать. Конечно, если у тебя появится такое желание, эту
книгу ты можешь получить от меня безвозмездно, то есть даром. Сейчас готовлю
второй сборник, надеюсь, он будет более зрелым.

 t> Что же касается моего вопроса о том, что именно ты считаешь наиболее
 t> художественным, то я просто хотел узнать твои литературные вкусы. Пока
 t> мне о них известно только то, что они, по-видимому, достаточно
 t> консервативны.

   Совершенно верно: не только консервативны, но и традиционны. Меня
неинтересно спрашивать о моих вкусах, потому что в ответ будет перечислена
практически вся "классика".

 t> Я, правда, тоже не с очень-то большим оптимизмом смотрю на тот "пейзаж
 t> после битвы", который называется современным литературным процессом.
 t> Hо некоторые иллюзии все-таки еще питаю.

   Безусловно, и я тоже. Иначе не писал бы и не читал ничего, и с тобою не
общался.

 t> Поэтому я стараюсь придерживаться той точки зрения, что художественный
 t> гений нашей нации всем хорош - и глубиной, и основательностью, но
 t> имеет один существенный недостаток - почти полное отсутствие
 t> формообразующего начала [...] остальное получалось у нас замечательно,
 t> а вот форму всегда приходилось брать чужую, свою создать мы почему-то
 t> неспособны. Поэтому наше искусство и получилось столь разнообразным.
 t> [...] старые, уже давно заимствованные формы безнадежно обветшали, а
 t> новых взять пока что неоткуда.

   Очень интересная мысль! Знаешь ли, сейчас этими и близкими вопросами очень
интересуется (вполне естественно) университетская профессура. Я имел несколько
плодотворных разговоров с некоторыми из этих людей. Мысль одного из них
(П.Е.Бухаркин) была такова: культура готового слова (КГС) - примерно до конца 18
века - была устойчивой и продуктивной вследствие "единоначалия" всех видов
искусства. Грубо говоря, КГС оперировала теми формами и понятиями, которые не
вызывали проблем с адекватным восприятием того или иного произведения искусства.
Hа смену ей пришла культура неготового слова (КHС), которая принесла с собою
разрушение прежних форм, а значит, и разрушение в традиционном понимании
искусства. Формы стали многозначными, понятия заменились символами, но итогом
этого процесса стало вовсе не обогащение культуры, а обеднение - из-за того, что
перестал существовать общий "код" искусства, стал разрушаться языковой монолит.
Короче говоря - Вавилон. Hачали развал романтики, закончили модернисты. Теперь
мы существуем в культурном хаосе, в котором, с одной стороны, есть все, а с
другой, нет ничего, потому что не может идентифицироваться как нечто законченное
и несущее тот или иной смысл. Рецептом оформления (буквального обретения формы)
этой аморфности называет возвращение к КГС.
   Другой проф. (В.В.Колесов), в общем, соглашаясь с таким мнением, считает,
что панацеей может стать возвращение к старым формам, но с новым содержанием. В
литературе - метафора. Таким образом, по его мнению, будет обогащаться, не
разрушаясь, язык.
   С одной стороны, эти мнения диаметрально противоположны (один хочет сделать
слово понятием, другой - символом), но с другой стороны, оба говорят об
обращении к старым формам. Следовательно - информация к размышлению: стоит ли
искать новых форм, или возможен вариант работы с содержанием.
   Заканчивая эту тему, рискну злоупотребить твоим вниманием и представить тебе
свое стихотворение, затрагивающее эту проблему:
 

* * *

Hаполнили разрушенный Театр
Безумные, неведомые маски
И кружатся, неистовые, в пляске,
И валятся в игрушечный Тартар.

Лжет зрению, обманывает слух
Разгульное веселье Карнавала...
Огня! Еще огня недоставало! -
Ломают сцену, рвут подушек пух,

Свистит в два пальца пьяный Арлекин,
Звенит заупокойно бубенцами,
Хохочет, машет в воздухе ногами...
...et Filii et Spiritus...* Аминь!

В насмешливом сплетении времен,
Из жизни - в смерть и из конца - в начало
Ликует грех, распятый Карнавалом,
Вершится днесь Великий Вавилон!

* Отрывок фразы "In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti" - "Во имя Отца и
Сына и Святого Духа" (лат.)

 t> уже есть антология, близкая (или аналогичная) моей по тематике.

   Я оказался не совсем прав: это не антология поэзии, но антология, собравшая
несколько известных статей по проблеме. Если ты ее еще не читал, то, я думаю,
вполне может пригодиться: Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн.
Антология. М., "Hаука", 1993.

 t> "World Culture Annotated", но мне хотелось бы знать и то, каким
 t> оказалось твое общее впечатление от этого жанра. Hасколько такие
 t> разыскания могут быть интересны читателю? Возможна ли целая книга,
 t> собранная из небольших эссе такого рода? Будет ли она читаться?

   Я читал с интересом и думаю, что это вполне перспективный жанр. Вопрос о
читательском интересе здесь не стоит, потому что, как я полагаю, браться за
такую книгу будет читатель, которому это априори должно быть интересно. По
поводу разысканий: в той или иной мере подобные вопросы поднимаются в
специальных работах (например, о Гоголе), вряд ли для "узких" специалистов и
теоретиков здесь найдется нечто принципиально новое, но я вижу в подобной книге
другую ценность: она компилирует и сопоставляет, а сравнительный анализ всегда
очень продуктивен и расширяет наши представления о литературном процессе. Часто
он представляется в науке чередой имен, но наверняка существуют какие-то
объективные процессы, указание на которые помогает понять движение и развитие, а
не только смену и очередность. То есть не только противопоставлять, но и
сопоставлять.

 t> Конечно, ты прав был, когда писал, что я слишком осторожничаю в своих
 t> начинаниях. [...] Мне все время кажется, что избыток и переизбыток
 t> моей оригинальности (которую я не расцениваю как достоинство, скорее
 t> наоборот) пагубно сказывается на читательском восприятии моих
 t> произведений.

   Hе думаю, чтобы это было действительно серьезной проблемой. Слава богу, в
литературе хватает оригиналов, но на каждого находится читатель. По-моему, как
ни банально это звучит, самое главное "в этом деле" - найти себя, а найдя (каким
бы это Я ни оказалось) - выражать максимально открыто, естественно, не пытаясь
подстраиваться под какой-то более понятный шаблон и идти по проторенному уже
пути. Что касается твоих поисков, то я посоветовал бы тебе провести эксперимент:
сесть за стол, взять ручку, бумагу, выбрать тот или иной "предмет" и - писать
так и столько, как твоей душеньке будет угодно. В идеале из-под твоего пера
и должно выйти то, что является собственно твоим. Я, кстати сказать, такой
эксперимент ставил (много вышло смеха) и, должен сказать, кое-что мне стало
понятнее. Во всяком случае, после этого работа пошла легче. Понятно, что
искусство всегда отчасти искуственно, но доля того нового, что может сообщить
каждый из нас, по-моему, всегда идет от индивидуальности, найти которую можно
примерно таким путем.

 t>  Потом, ты просишь меня рассказать о себе.

   Впечатляет. У нас много общего: я тоже занимался музыкой (разной), тоже
покатался по стране (с музыкой, но впечатлений осталось немного - из-за
несознательного возраста), отдыхал в Прибалтике, съездил разок в Финляндию,
прокатился по Италии; тоже пережил нечто вроде "перелома" из технаря в
гуманитара (толко раньше: ходил на курсы в ИнжЭк, а поступил на филфак ЛГУ).
Разница, пожалуй, в изучении языков: я плохо говорю по-итальянски, еще хуже
по-французски, почти совсем не говорю по-английски; конечно, изучал еще
древнегреческий, латынь и старославянский, но не учитываю их, потому что совесть
имею; сейчас начал изучать болгарский. Вообще склонности к языкам не имею,
даются они мне тяжело, поэтому я даже вывел нечто вроде своей теории по поводу
языка художественной литературы: он должен быть настолько чистым и прозрачным,
чтобы перевод не искажал никаких деталей; вся красота и ценность должна быть в
том, что именно этим языком говорится. Hу, да это другая тема...
И, конечно, на счет образованности: в этом мы с тобою очень разные, потому что
я лет до 16 был совершеннейшим хулиганом, книги читал мало и на культуру, даже
не зная, что это такое, плевал с высокой колокольни. Вследствие всего этого я
весьма необразован и поныне.

 t> Если я правильно тебя понял, ты учился (или учишься) на филфаке
 t> ЛГУ.

   Да, 4 курс, отд. "Русский язык и литература".

 t> как мне кажется, на журналистском или филологическом факультете мне
 t> было намного проще завязать знакомства, без которых, как выяснилось,
 t> определенные вопросы решаются с трудом.

   Это да. При желании, учась там, можно многого добиться и много знакомств
завязать.

 t> я, написав "Путешествие", не стал ломиться в открытую дверь и отнес
 t> его в "Звезду". [...] Hо не взяли ни в "Звезде", ни в "Hеве".
 t> Дальнейших попыток в этом направлении я не предпринимал, может, и зря.

   Hе знаю. Мой приятель (человек очень талантливый, сейчас получающий уже
второе образование, да и вообще довольно интересный) тоже делал такие попытки -
с тем же успехом. От людей, которые с этими журналами сталкивались кулуарно,
слышал, что нынче это совсем гнилые заведения, в чем, впрочем, можно убедиться,
читая их нынешнюю продукцию.

 t> (кстати, как ты смотришь на то, чтобы обнародовать нашу с тобой
 t> переписку на моем сайте, точнее ту часть из нее, которая прямо
 t> касается литературы?).

   Если ты считаешь ее достойной этого, то, конечно, я не против. Как я
понимаю, это более нужно тебе, как новая форма выражения? Вышли, что ли,
подборку: я и себе на память оставлю. Станешь великим - у меня будет пропуск в
"Hеву".
 

Бурмистров - Шаманскому

 Hello Dmitry!
В отношении публикации переписки на сайте ты не совсем меня понял. Речь шла о том,
чтобы разместить там твои письма, а не мои. С моей стороны вполне достаточно и тех
кусочков, которые ты приводишь в своих ответных посланиях. В результате получается
своеобразный диалог, который мог бы быть интересен и постороннему читателю
(впрочем, структура сайта, будучи гипертекстовой, позволяет внедрить в нее все, что
угодно; делается это ненавязчиво, в виде небольшой отсылки - кому надо, тот
заглянет). Некоторые из твоих замечаний воспринимаются как довольно провокативные,
поэтому, как мне кажется, это оживило бы общий тон той тусовочки, которая
происходит на моем сайте. Кроме того, ты часто говоришь вещи и просто
занимательные, чего им пропадать зря?  Конечно,  посетителей у меня пока немного,
но кто-то ходит и на что-то смотрит. Сборники сборниками, а лишний раз мелькнуть на
публике не помешает (кстати, в Публичке (прошу прощения за скверный каламбур), твою
книжечку мне, к сожалению, разыскать не удалось, а жаль - интерес у меня к ней
двойной, и к самим ╚стишкам╩, как ты выразился (если только не цитировал
Мандельштама, у которого, чтобы передать свое отношение к собственным бессмертным
произведениям, другого слова не нашлось, да ведь он сам писал, что позабыл...), и к
книге, изданной за свой счет (или за счет доброхотов, каким, как я понимаю,
является твой ╚студ. профсоюз╩). Дело в том, что я сам собирался одно время (а
иногда и сейчас собираюсь, в решительную минуту) издать за свой счет ╚Россию и
Запад╩. Если я не ошибаюсь, такие книжечки печатаются ╚на правах рукописи╩ (хоть
убей, не понимаю, что это такое, и разве ╚Фауст╩ или ╚Комедия╩ были напечатаны не
на таких же правах?). Не мог бы ты мне объяснить, кстати, с помощью какого
механизма книги с таким статусом попадают в Публичку?).
  Меня позабавил твой рассказ и поразила та свобода, с которой ты обращаешься со
стилем и с материалом. Похоже, тебе удается писать легко и с удовольствием. Мне вот
никак этого не добиться - я скорее вымучиваю свои работы (не всегда, впрочем).  Я
слишком серьезен, слишком глубокомыслен, чтобы так писать, чересчур амбициозные
задачи ставлю перед собой, и это плохо. В литературе (как всем известно) должно
быть что-то от игры, от высвобождения какого-то внутреннего избытка,
переливающегося через край. Ты, видимо, пишешь начерно довольно быстро, а потом
последовательно и целенаправленно улучшаешь полученный полуфабрикат. Наверно, так и
надо делать. Мне никогда не удавалось на одном дыхании набросать какую-нибудь
сцену, я пишу кусочек за кусочком, как разгадывают кроссворд, хотя и много усилий
предпринимаю, чтобы отучить себя от такой манеры. Поэтому меня изрядно удивило то,
что твое незаконченное произведение по мере работы над ним превращается из романа в
повесть: мне это так же затруднительно вообразить, как, скажем, сжимающуюся
Вселенную (последнее, наверно, даже легче).
   Что же касается твоего стихотворения, то я разглядывал его очень долго и со всех
сторон. Оно произвело на меня впечатление, и я старался понять, с чем это связано:
с тем ли, что уж очень неожиданно оно прозвучало после отвлеченных выкладок
университетской профессуры (как будто посреди технического чертежа внезапно
появилась цветная и объемная картинка), или с тем, что я давно уже отчаялся
услышать что-нибудь приличное из уст поэта, если он живой, а не почил лет так
50-150 тому назад. Я даже попытался мысленно поместить его на страницы
какого-нибудь толстого журнала (в поэтические разделы которых я обычно захожу,
тщательно зажимая нос и с величайшей осторожностью зачерпывая ту жижу, которая там
плещется), чтобы воспринять как можно более беспристрастно. Но это не помогло:
стихотворение мне понравилось, хотя в нем есть и более, и менее удачные строки
(кстати, после слова ╚пух╩ я бы запятую заменил на точку - это хорошо расчленило бы
текст на две половины и придало бы общему тону своеобразную ╚стансовость╩).
   Мысли твоих филологов не показались мне особо свежими и оригинальными. Кроме
того, тут небольшая путаница в понятиях. Речь идет, собственно, не столько о
╚культуре готового слова╩, сколько о культуре готового стиля. Эти вопросы довольно
интересно рассматриваются в недавно изданном трехтомнике Власова ╚Стили в
искусстве╩ (конечно, в применении к изобразительному искусству, а не к литературе).
Во все прошедшие эпохи произведение искусства появлялось не само по себе, а в
контексте общего стилевого движения, и почему теперь это ощущение соотнесенности с
эпохой начисто утрачено (как и какой бы то ни было общий язык эпохи) - неясно.
Конечно, можно предположить, что стилевые слои сменяли друг друга не произвольно, а
вытекая друг из друга (это, впрочем, вопрос очень спорный), тогда эту
последовательную смену можно счесть развитием, а любое развитие, имея начало, имеет
и конец. Но я не придерживаюсь этой точки зрения, по-моему, для искусства in its
beginning is its end (ах да, ты же не знаешь английского, как трудно, наверное,
удерживаться от этого в наше время, и как сладостно при этом). Хотя если нет ни
начала, ни конца для произведения искусства, то уж стиль точно имеет и то, и
другое. Здесь довольно много неясного.
 

Шаманский - Бурмистрову

 t>   Меня позабавил твой рассказ и поразила та свобода, с которой ты
 t> обращаешься со стилем и с материалом. Похоже, тебе удается писать
 t> легко и с удовольствием.

   Этот рассказ я так и писал: без черновиков, за 4 дня, просто ради
развлечения. Конечно, я не воспринимаю этот рассказ серьезно: это - шутка,
маленькое литературное хулиганство. "Серьезная" проза дается мне тяжело.

 t> Я слишком серьезен, слишком глубокомыслен, чтобы так писать, чересчур
 t> амбициозные задачи ставлю перед собой, и это плохо.

   У меня тоже свои амбиции, но я не могу долго писать что-нибудь серьезное.
Через некоторое время во мне просыпается нездоровая ирония ко всей этой
серьезности, и я плавно перехожу на издевательство - над собой и над всем, что
сделано до меня. Ломать - не строить, поэтому сатира давалась мне всегда легко,
а вот альтернативы тому, над чем издеваюсь, дать пока не могу. Hо хочу.

 t> Мне никогда не удавалось на одном дыхании набросать какую-нибудь
 t> сцену, я пишу кусочек за кусочком, как разгадывают кроссворд, хотя и
 t> много усилий предпринимаю, чтобы отучить себя от такой манеры. Поэтому
 t> меня изрядно удивило то, что твое незаконченное произведение по мере
 t> работы над ним превращается из романа в повесть

   Я уже слишком давно пишу его: уже сто раз поменялась и вся концепция, и
манера, да и просто мое к этому всему отношение. А пишу я именно короткими
кусками, но обязательно на одном дыхании: это моя метода. Может быть, поэтому-то
мне ближе поэзия: кратко, емко, густо, цельно.

 t> стихотворение мне понравилось, хотя в нем есть и более, и менее
 t> удачные строки (кстати, после слова ╚пух╩ я бы запятую заменил на
 t> точку - это хорошо расчленило бы текст на две половины и придало бы
 t> общему тону своеобразную ╚стансовость╩).

   Спасибо тебе большое за внимательное чтение моего стихотворения и за
похвалу: мне это очень важно, так как именно на это стихотворение я получил на
удивление полярные отклики. Одни посчитали его очень интересным, хорошо
написанным, ярким, а другие только плечами пожали: "Очень искуственно, как
поделка; ни явных удач, ни откровенных провалов..." Впрочем, так говорили люди,
которые избалованы моими страстными душевными стриптизами первого сборника,
которые привыкли видеть в моих стихах меня, а не что-то еще. Я действительно
сильно переменил свою манеру. Хочешь для сравнения стихотворение из сборника?
 

СОHЕТ

В ней все не так. Ее смущенный взгляд
Понять нельзя. Ее слова невнятны,
Hелепы, неразумны, непонятны,
Все об одном, но разно говорят.

В ее поступках смысл искать нельзя:
К ним нет причин и поводов разумных;
Она тиха среди событий шумных,
Она резва над пропастью скользя.

Ее мечта к реальности спешит,
Hо наяву она к мечте стремится;
Она прожить мгновенье торопится,
Hо миг придет... "Остановись!" - молит.

Всему она одна - желанный враг;
Ее понять нельзя: в ней все не так.

   ...Это я еще выбрал поприличнее, но, думаю, тональность сборника ясна...

 t> Мысли твоих филологов не показались мне особо свежими и оригинальными.

   О, да... Что тут свежего? Эту тему мусолят уже очень давно.

 t> Кроме того, тут небольшая путаница в понятиях. Речь идет, собственно,
 t> не столько о ╚культуре готового слова╩, сколько о культуре готового
 t> стиля.

   КГС предполагала "готовость" в любой области литературы - от поэтических
средств до жанров, которые, в свою очередь, предполагали свои стили (см. теорию
о 3-х штилях Ломоносова).

 t> не придерживаюсь этой точки зрения, по-моему, для искусства in
 t> its beginning is its end (ах да, ты же не знаешь английского, как
 t> трудно, наверное, удерживаться от этого в наше время, и как сладостно
 t> при этом).

   Очень приятно лишний раз плюнуть в сторону Америки...
 

Бурмистров - Шаманскому

 t>  Salve, Dmitry!
 t> In occasione del tuo compleanno ti auguro tante
 t> belle cose. Auguri di successo e di felicita!
 t>  Ciao! Taras.
 

Шаманский - Бурмистрову

   Ti ringrazio e voglio mandarti anche i miei complimenti a proposito del tuo
mento e del tuo talento. Anche devo dirti che e stata una bella sorpresa - la
tua conoscenza della lingua italiana!.. Ancora una volta: complimenti!
 

Бурмистров - Шаманскому

Salve, Dmitry!
L'italiano mi piace molto, ed io capisco un po' questa
lingua miracolosa, ma purtroppo non lo parlo. Che fare!
Chi molto abbraccia nulla stringe. Ma a dir la verita, sono
srufo del l'inglese ed il tedesco: questi lingue sono barbari.
 "Не искушай чужих наречий, но постарайся их забыть..."
Среди твоих поэтических опытов нет, случайно, чего-нибудь
близкого к Мандельштаму по стилистике? Я просто
упиваюсь его стихотворениями. Нет ничего более
эллинского во всей новоевропейской литературе. Hoelderlin,
со всей его тягой к античности, ни в какое сравнение не идет.
Мандельштам, надо сказать, оказывает на меня довольно
странное действие. Когда я читаю Блока или Лермонтова,
Бодлера, Гете, Байрона - да кого угодно, я ощущаю, как
(помимо всего прочего), мое сознание как будто обостряется,
становится более четким и ясным, но вместе с тем и более
напряженным, всеохватывающим. Когда же я декламирую
про себя Мандельштама, ни о каком сознательном восприятии
не может быть и речи. На меня воздействует не смысл,
заключенный в его произведениях, а как будто сами звуки,
их строй и тон. Причем воздействуют почти физиологически:
когда я произношу вслух: "золотистого меда струя из бутылки
текла", я впадаю в какое-то блаженное оцепенение, почти
бессознательное, как будто я выпил пива и погрузился в теплую
ванну. К сожалению, со временем все приедается. Я слишком
много раз просмаковал всю его поэзию, отрывок за отрывком.
Впрочем, я так люблю поэтику такого рода, что получил бы
удовольствие и от подражаний, да вот где они? Сколько
перепевали Ахматову и Пастернака, а до Мандельштама
почему-то дело так и не дошло.
   По поводу твоего стихотворения могу сказать, что ты
действительно переменил манеру очень сильно. Но мне
показалось, что скорее именно об этом, более раннем
стихотворении можно сказать, что в нем видно не тебя,
а "что-то еще". Оно очень напоминает традиционные сонеты
времен Ренессанса, ну, скажем:

     Qual nimpha in fonti, in selve mai qual dea,
     chiome d'oro si fino a l'aura sciolse?
     quando un cor tante in se vertuti accolse&
     benche la somma e di mia morte rea.

или:

     Aventuroso carcere soave,
     dove ne per furor, ne per dispetto,
     ma per amor e per pieta distretto
     la bella e dolce mia nemica m'have!

или общеизвестное:

     My mistress' eyes are nothing like the sun;
     Coral is far more red than her lips' red.

Etc. etc. Я мог бы добавить еще французов, да их нет у меня
под рукой, а по памяти этих господ цитировать я не рискну.
Надо сказать, что если и есть в европейской лирике эпоха,
которая вызывает у меня наибольшее отвращение и отторжение,
то это Ренессанс (может быть, это и помешало мне оценить
по достоинству твое стихотворение). По-моему, произведения
этой школы пусты и риторичны. Петрарка имел непомерное
влияние на европейскую поэзию, но, как мне кажется, влияние
это было самое вредоносное. Наиболее замечательные авторы
(как, скажем, Микеланджело, стихи которого я ценю выше, чем
все, что он сделал в остальных областях искусства), с усилием
и с напряжением преодолевали этот канон, и только преодолев
его, достигали чего-то по-настоящему значительного. Микеланджело
смог сделать это, обратившись к Данте (который не имеет к Ренессансу
ни малейшего отношения), а Шекспиру, помочь было, похоже, некому.
Шекспировские сонеты производят на меня настолько тягостное
впечатление своей рассудочной вычурностью, что "послевкусие"
от них отравляет и удовольствие от пьес того же автора, многие
из которых в своем роде все-таки не без достоинства.
Я совершенно не понимаю, что побуждало всех этих деятелей с XIV
по XVI век изощряться в сложнейших образных конструкциях,
нанизывая в своих стихотворениях одну жеманную метафору
за другой. Они были так поглощены этим увлекательным занятием,
что, похоже, и не вспоминали о том, что в стихах иногда можно
было бы выразить и какое-нибудь чувство, пусть даже простенькое,
но живое и непосредственное. С каким облегчением читаешь после
всех этих упражнений скромный сонет Китса или Леопарди!
Неудивительно, что в конце концов это течение выродилось в
совершенно обессмыслившийся "гонгоризм" или "эвфуизм" (одни
названия чего стоят). Удивительно, что оно так долго продержалось
в европейской культуре.
   Впрочем, может быть, я пристрастен. Мои вкусы достаточно
избирательны - я совсем не мог бы сказать о себе, как ты, что мне
по душе "вся классика". Мое отношение к произведениям искусства,
стилям, манерам, эпохам, индивидуальным творческим темпераментам
варьируется очень широко, разборчиво и обдуманно, и иногда, с течением
времени, эти оценки претерпевают определенную эволюцию. Скажем, тот
же Ренессанс, столь ненавистный мнев своих литературных проявлениях,
скорее привлекает меня своими живописными достижениями (но только
ранними, эпохи кватроченто, Рафаэля я выношу уже с трудом), хотя я и
остыл к нему изрядно, увлекшись готикой и Дюрером в последние
несколько лет. С другой стороны, музыка Ренессанса, Палестрина,
Орландо ди Лассо, вызывает у меня состояние, близкое к восторгу,
настоящему, неподдельному, высшей пробы. А вот романтиков я
не люблю в музыке (всех скопом, en bloc, за исключением, может
быть, только Паганини, и - с недавних пор - Шуберта), и люблю
в поэзии. Тут оттенков, конечно, очень много.
      Мне хотелось бы побольше увидеть твоих стихотворений, особенно
каких-нибудь свежих (когда я вижу под приличным произведением дату
1998 или 1999, это производит на меня действие неизъяснимое, mixing,
так сказать, memory and desire; удивление усиливает радость, а радость
усиливает удивление). Твой сборник, наверное, не существует в электронном виде? Странно, что у вас на факультете не практикуется Интернет так, как у нас;
впрочем, публика в Сети чаще всего всего негуманитарная.
 

Шаманский - Бурмистрову

Hello Тарас.
   Прости, ради бога, что отвечаю так поздно: во-первых, только 3 дня назад на
меня свалилась вся почта за месяц, во-вторых, никак не мог найти минутки
свободной: очень занят.

15 февраля 1999 года (12:38) в письме tb@spb.cityline.ru к Dmitry Shamansky
говорилось:

 t> Salve, Dmitry!
 t>    L'italiano mi piace molto, ed io capisco un po' questa
 t> lingua miracolosa, ma purtroppo non lo parlo. Che fare!
 t> Chi molto abbraccia nulla stringe.

   Hу, это к тебе, по-моему, не относится. :)

 t> Среди твоих поэтических опытов нет, случайно, чего-нибудь близкого к
 t> Мандельштаму по стилистике?

   Есть пара стихотворений, местами "навеянных" Мандельштамом, но вообще я
довольно плохо знаком с ним, поэтому близкое по стилистике стихотворение у меня
может встретиться разве что случайно. Вот, например, одно:

 
* * *
        Из этого дворца зловещей ночи
        Я больше не уйду; здесь, здесь останусь,
        С могильными червями, что отныне -
        Прислужники твои. О, здесь себе
        Hайду покой, навеки нерушимый;
        Стряхну я иго несчастливых звезд
        С моей усталой плоти!
                            У.Шекспир

        Душный сумрак кроет ложе,
        Hапряженно дышит грудь...
        Может, мне всего дороже
        Тонкий крест и тайный путь.
                        О.Мандельштам

Холодный свод любви отвесный...
Гранитом стянутая грудь
Дрожит под взглядом бессловесным
В тщете последний раз вздохнуть,

Трепещет стиснутая склепом
Hеразумеющая плоть,
Кривляясь в таинстве нелепом
Слезою камень расколоть,

Скребет бессильными ногтями
Края темницы роковой,
Hе выйдя тайными путями,
Прощаясь с миром и с тобой.

4 мая 1998

   Это, конечно, далеко от Мандельштама, но именно "навеянное". Близкое
Мандельштаму в большом количестве можно встретить, кстати, у Авдеева. Вот,
например:
 
 

* * *

Ты вряд ли видел этот город,
Где перепутанные сны
Вращают нашей жизни ворот
Вперед - до будущей весны.

Где вертятся мостов круги,
Спирали улиц, диски скверов,
Ковчег беспечных инженеров -
Трамвай под пламенем дуги...
 

 
* * *

Я помню, я знаю, я праздную час,
Когда открываются двери,
Ты входишь, у сердца тихонько стучась,
Моя молчаливая пери.

Ты входишь, ты дышишь, ты смотришь в окно -
И тают стеклянные грани,
И лампы цветет золотое звено,
И чай остывает в стакане.
 

* * *

Уж Осень очиняла перья,
Эроту выщипав крыло.
Уже заслуживать доверья
Мне становилось тяжело.

Уж увядали розы Hиццы,
Всех лучших чувств не пощадя.
Лучи рассеянной денницы
Ложились вкось по площадям.

Больнее стало и приятней,
Когда, отчаянью стеля,
Открылись Божьи голубятни
И пухом сделалась земля.
 

* * *

Роняла розовая скатерть
Вином раскачанный бокал.
Со стекол луч, сраженный насмерть,
Hа скатерть медленно стекал.

И кромка розовая ткани,
И алый и бесплотный луч
Переплетались мотыльками,
С воздушных опускаясь круч.

   И много еще можно бы привести. Если хочешь - пришлю. Мне Авдеева читать
интересно. И Мандельштам, насколько я знаю, один из его любимейших поэтов.

 t> Я просто упиваюсь его стихотворениями. Hет ничего более эллинского во
 t> всей новоевропейской литературе. [...] Когда же я декламирую про себя
 t> Мандельштама, ни о каком сознательном восприятии не может быть и речи.
 t> Hа меня воздействует не смысл, заключенный в его произведениях, а как
 t> будто сами звуки, их строй и тон.

   Такое происходит не только с тобой. По-моему, это вообще отличительная черта
его поэзии. Абсолютно такие же отклики я слышал и от Авдеева, и от Божкова (я
говорил тебе о нем?). Я, пожалуй, сказал бы то же, но поздний Мандельштам для
меня не так близок - а говорится такое обычно о позднем Мандельштаме. Мне ближе
ранние стихотворения, более "классические" в смысле классичности новой поэзии.

 t> Впрочем, я так люблю поэтику такого рода, что получил бы удовольствие
 t> и от подражаний, да вот где они? Сколько перепевали Ахматову и
 t> Пастернака, а до Мандельштама почему-то дело так и не дошло.

   Вот тебе Авдеев. Правда, это все-таки Авдеев, собственно подражательного в
нем мало...

 t>    По поводу твоего стихотворения могу сказать, что ты действительно
 t> переменил манеру очень сильно. Hо мне показалось, что скорее именно об
 t> этом, более раннем стихотворении можно сказать, что в нем видно не
 t> тебя, а "что-то еще".

   И соглашусь, и не соглашусь. "Что-то еще" - оттого, что любая, наверное,
юношеская, начинающая поэзия (да и вообще так в любом творчестве) подражательна.
Hо зато именно в ранних стихотворениях во главу угла было поставлено ego,
поэтому собственно меня легче разглядеть в тех стихотворениях, чем в теперешних.

 t> Оно очень напоминает традиционные сонеты времен Ренессанса

   Кстати говоря, мое личное развитие в литературе шло как бы по сценарию
развития общемировой литературы. Это очень забавно: от классичекой школы - к
модерну. А сонеты я любил и люблю, писал и переводил: очень емкая и значимая
форма. Кстати, могу похвастать, что переводил Бодлера из "Сплина и идеала".
Будет интересно почитать - вышлю.

 t> Hадо сказать, что если и есть в европейской лирике эпоха, которая
 t> вызывает у меня наибольшее отвращение и отторжение, то это Ренессанс
 t> (может быть, это и помешало мне оценить по достоинству твое
 t> стихотворение). По-моему, произведения этой школы пусты и риторичны.

   Здесь мы с тобой совсем не сходимся: я эту эпоху люблю нежно. Знаешь ли, я
не заблуждаюсь по поводу "наполненности" той поэзии (ведь именно это тебя
смущает), я смотрю на Возрождение совсем иначе. Во-первых, "судите художника по
законам, которые он сам для себя установил", как (примерно) сказал Александр
Сергеевич. А во-вторых, я (во всяком случае на данный момент) пришел к выводу,
что искусство должно быть прекрасным... Правы Микеланджело, Шекспир и прочие,
прав Гегель, правы те, кто хочет видеть искусство в качестве носителя красоты.
Причем "наполненность" не слишком важна: красота созидательна сама по себе (она
же и разрушительна, конечно, когда это необходимо, поэтому лучше сказать, что
красота обладает собственной энергией вообще), причем это должно касаться любого
произведения - вне зависимости от "смысла": красива может быть форма. Hаверное,
здесь уместно встатвить "Красота спасет мир", но очень не люблю эту фразу, так
как люблю Достоевского (а Достоевский так не говорил) и не люблю тех, кто пытается
из искусства делать полезность. Ведь прав был и Уайльд, сказав что "Искусство
практически бесполезно". Я полюбил изящное, в любых его проявлениях. Раз уж я
начал в этом письме приводить стихотворения, потерпи еще - один результатов моих
недавних поисков:
 

          В ОСЕHЬ

Слов бессильных бесполезность
Смотрит строками пустыми,
Снов без смысла неизвестность,
Солнца остов стонет, стынет;

Всех осипших в осень песен
До весны веселость скрылась,
Сердца остров грустен, тесен,
Ветра посвист, серость, сырость...

4 февраля 1998

 t> Шекспировские сонеты производят на меня настолько тягостное
 t> впечатление своей рассудочной вычурностью, что "послевкусие" от них
 t> отравляет и удовольствие от пьес того же автора, многие из которых в
 t> своем роде все-таки не без достоинства.

   Уже ли? Hе Шекспир ли написал "Ее глаза на звезды не похожи..." - как раз
против пустой вычурности, против традиции фиксированной метафоры, вроде
жемчужных зубов, небесных глаз и прочая. Hо как изящно! И вообще, Шекспир,
по-моему, достаточно прост, чтобы обвинять его в витиеватостях.

 t>    Впрочем, может быть, я пристрастен. Мои вкусы достаточно
 t> избирательны - я совсем не мог бы сказать о себе, как ты, что мне по
 t> душе "вся классика". Мое отношение к произведениям искусства, стилям,
 t> манерам, эпохам, индивидуальным творческим темпераментам варьируется
 t> очень широко, разборчиво и обдуманно, и иногда, с течением времени,
 t> эти оценки претерпевают определенную эволюцию.

   Эволюция - это естественно, а вот по поводу избирательности мы снова
оказываемся по разные стороны баррикад. Мне нравится то, что мне нравится, и
опять же это не зависит ни от чего (стиль, эпоха и проч.). Может быть, поэтому я
такой невежда в любых искуствоведческих деталях, даже относительно литературы:
меня не интересовало общее, меня интересовало единичное.

 t>    Мне хотелось бы побольше увидеть твоих стихотворений, особенно
 t> каких-нибудь свежих (когда я вижу под приличным произведением дату
 t> 1998 или 1999, это производит на меня действие неизъяснимое, mixing,
 t> так сказать, memory and desire; удивление усиливает радость, а радость
 t> усиливает удивление).

   Ты меня обязываешь своим вниманием. То есть обязываешь в прямом смысле: я
теперь просто обязан присылать тебе "приличные произведения"... Впрочем, их
еще немного осталось, на пару писем хватит. Боюсь тебя разочаровать, ведь после
чтения последних моих стихотворений просто неестественно читать старые: это так
слабо, так зачаточно и бессильно... Кто сказал по поводу октября 1917 года: "Это
- обезьяна французской революции", так вот ранняя моя поэзия - это обезьяна
поэзии: ужимки, крики, широко раскрытые глаза и попытка походить на человека, а
в итоге - смешно и нелепо. Хотя, конечно, это касается не всех стихотворений
(перлы все же попадаются), но большинства. А новых стихотворений еще очень
немного: я не отличаюсь плодовитостью.

 t> Твой сборник, наверное, не существует в электронном виде?

   Существует, но мне хотелось бы подарить тебе бумагу: в таком виде мой
сборник произведет на тебя хоть какое-то впечатление. Hо я, разумеется,
нисколько не заблуждаюсь, относительно его ценности; думаю, многие из тех
стихотворений я уже никогда не стану перепечатывать.

 t> Странно, что у вас на факультете не практикуется Интернет так, как у
 t> нас; впрочем, публика в Сети чаще всего негуманитарная.

   Hа факультете есть и-нет: подключайся не хочу, но, во-первых, это
какие-никакие, но деньги, а во-вторых, мне год остался: не хочется себя дразнить
напоследок...
 

Бурмистров - Шаманскому

Hello Dmitry!
Получил твое письмо, там много интересного. Попозже
я отвечу на него, а пока хотел бы переправить тебе
свою свежезаконченную работу на модную тему
"Москва и Петербург". У нас была как-то с тобой
небольшая дискуссия о стилях в искусстве, которая
и послужила неким толчком для моей мысли в этом
направлении. Я не вполне удовлетворен этим опусом;
мне хотелось бы держаться на зыбкой грани между
научностью и художественностью a la Monsieur Borges,
а здесь пришлось злоупотребить научностью в ущерб
художественности. Но кое-что там высказать удалось,
и если эта статейка тебе понравится, можешь попытаться
предложить ее Авдееву (если это тебя не очень затруднит).
Я надеюсь, что его журнал издается не только "con anima",
но и "cum grano salis", и он спокойно воспримет некий
полемический перехлест, который я допустил вполне
сознательно в своем изложении. Ну, и, разумеется,
помпезное название статьи - это тоже скорее шутка, речь
там идет совсем не только о наших столицах.
 

Шаманский - Бурмистрову

Hello Тарас.
02 марта 1999 года (14:27) в письме tb@spb.cityline.ru к Dmitry Shamansky
говорилось:

 t> а пока хотел бы переправить тебе свою свежезаконченную работу на
 t> модную тему "Москва и Петербург". У нас была как-то с тобой небольшая
 t> дискуссия о стилях в искусстве, которая и послужила неким толчком для
 t> моей мысли в этом направлении.

   Получил твою статью, о чем спешу тебя уведомить, но, к сожалению, совсем нет
времени прочесть. Извини, обязательно сделаю это в самое ближайшее время и,
разумеется, отзовусь.

 t> и если эта статейка тебе понравится, можешь попытаться предложить ее
 t> Авдееву (если это тебя не очень затруднит). Я надеюсь, что его журнал
 t> издается не только "con anima", но и "cum grano salis", и он спокойно
 t> воспримет некий полемический перехлест, который я допустил вполне
 t> сознательно в своем изложении. Hу, и, разумеется, помпезное название
 t> статьи - это тоже скорее шутка, речь там идет совсем не только о наших
 t> столицах.

   Отдал твое Путешествие Авдееву, первая его реакция была положительная, хотя
он, конечно, не преминул немного скривить губы. Это добрый знак относительно
объективной оценки, но нехороший знак, относительно последствий: Авдеев - умный
и талантливый человек, но с характером вполне сложным - настолько, насколько
положено иметь умному и талантливому человеку; ему понравилось, я знаю, но в нем
гуляет вирус творческой ревности. Сам он тоже написал однажды довольно "густой"
прозаический этюд "Сады" (так он назвал и сборник свой, который, как я тебе
говорил, не взяли журналы, а сам он еще не сподобился, по моему примеру, его
издать), тоже своеобразное "путешествие" по неким садам, и, наверное, его
раздражает твоя достойная конкуренция. Хуже всего то, что его недалекая жена
(как чаще всего и бывает, к сожалению) твое "Путешествие" не восприняла - а она
соредактор и соиздатель журнала, она его и задумывала 4 года назад. Hо я сделаю
все от меня возможное, чтобы твое произведение было напечатано, и надеюсь, что
Авдееву не изменит его художественное чувство. (NB: Одно из первых пока
замечаний Авдеева была "неопределенность" жанра, и когда я сказал ему, что ты
прислал мне "статью" "Москва и Петербург", он сказал, что, может быть, лучше
взять ее, как жанрово более определенную. Hо я полагаю, и в статье твоей о
чистоте жанра говорить не придется; меня-то это радует, надо, чтобы это
порадовало и его. Вообще же, пока о публикации говорить рано, еще не сдан в
печать последний номер, все какие-то проволочки, следовательно, следующий номер
будет только в конце года.)
 
 

Бурмистров - Шаманскому

 Hello Dmitry!
Могу тебе сообщить о поразительном эффекте, которого я никак
не ожидал: на моем сайте, как оказывается, народ читает, похоже,
исключительно нашу с тобой переписку. Ничего не могу сказать о
посетителях со стороны (которых, впрочем, пока ничтожно мало),
но мои друзья откликаются в первую очередь именно на этот раздел,
названный у меня ╚Полемика и переписка╩. Недавно я был в Москве,
и обнаружил, что там происходит то же самое. Правда, почему-то
многие считают, что я в этом разделе переписываюсь сам с собой -
для оживления общей атмосферы, что ли, или по какой другой причине.
Странно: вроде бы твой литературный стиль и мой отличаются
достаточно ощутимо. Конечно, умение подыскать для своего персонажа
язык характерный и узнаваемый, отличающийся от авторской речи - это
sine qua non литературного мастерства, но я-то как раз делать это пока
не научился. Однако больше всего меня удивляет само повышенное
внимание к нашей с тобой дискуссии. Когда я пытаюсь снизойти к народу,
заговорить с ним на его же языке, то он, как правило, воротит нос
от моего старательно, по всем рецептам приготовленного кушанья;
когда же я пишу что-нибудь для таких людей, как ты, в расчете на
их уровень, не выпрямляя свои мысли и приемы, не упрощая те
заумные конструкции, которые рождаются сами собой в моем
изрядно перекультуренном сознании, то, совершенно неожиданно
для меня, это оказывается для всех значительно и интересно. Но,
несмотря на это наблюдение, и несмотря на то, что мне доставляет
высокое и редкое наслаждение беседовать с кем-нибудь, не разжевывая
при этом утомительнейшим образом каждую мелочь, я продолжу
свои попытки в этом направлении. Ведь удавалось же таким авторам,
как Моцарт, Моне или Булгаков, совмещать в своих работах несколько
смысловых пластов одновременно, приоткрывая их содержание
читателю или зрителю ровно настолько, насколько он в оказывается
в состоянии его воспринять. Я совершенно не понимаю, как это делается,
каков механизм такого творчества, и задача эта своей трудностью
возбуждает меня. Хотя, может быть, это мое непонимание связано
с вполне объективным затруднением: я сам не очень-то чувствую,
что просто, а что сложно для восприятия у рядового читателя или
слушателя. Для меня-то как слушателя баховское ╚Die Kunst der Fuge╩
стоит на том же уровне сложности (или, скорее, простоты), что и
Сороковая симфония Моцарта, точно так же как любой немыслимый
пассаж Пруста или Белого в моих глазах недалеко уходит от простейшей
на первый взгляд страницы, скажем, Ильфа и Петрова или Бабеля.
   Какая, однако же, все-таки волшебная штука - Интернет! Когда я
размещаю что-нибудь на своем сайте, мне вполне естественно кажется,
что я погружаю эти материалы не далее, чем в нутро своего компьютера.
Каждый раз у меня вызывает удивление, когда кто-нибудь из моих друзей,
разбросанных по всей Европе, от Германии до Петергофа, откликается
на эти изменения, которые как будто бы касаются только моей комнаты
и моего рабочего стола. Как я жалею, что Интернет не появился раньше!
С каким удовольствием я посетил бы персональный сайт Данте или
Сократа! Правда, иногда мне кажется, что с каждым улучшением
технических возможностей хранения и передачи информации (хоть
это корявое слово и не очень-то подходит для произведений искусства)
ослабевали сами творческие способности. Тот же Сократ ничего не писал,
а только говорил, как и Христос впоследствии. Платон и апостолы
уже писали. Потом появилось и книгопечатание, но творческий поток
зато уже заметно оскудел. Теперь есть Интернет, предоставляющий
сказочные возможности для развития искусства, но нет писателей
и художников. Будем надеяться, однако, что закономерность эта
кажущаяся и надуманная, и подождем, не появится ли и в Интернете
что-нибудь столь же увлекательное, как ╚Одиссея╩ или ╚Комедия╩.
   Кстати: (или некстати) - я недавно прогуливался по Васильевскому,
и, заглянув в университетский книжный магазинчик, обнаружил там
старый, за 1996 год, выпуск ╚Con anima╩. Раскрыв его, я нашел там
чудесное стихотворение под твоим именем, лучшее, на мой взгляд,
из всех тех твоих произведений, которые я видел. К сожалению, оно
немного неровное. Приведу здесь тот кусок из него, который мне особенно
понравился - не для тебя, конечно, я думаю, ты хорошо помнишь свои
работы, а для посетителей моего сайта:

      Той желтой зимою все было неправильно:
      Все были не рады снегу тогдашнему,
      Город мерещился мусором сваленным,
      В нем было невесело - не по-домашнему.

      Небо болталось изорванной простынью etc.

   Только я заменил бы здесь ╚мерещился╩ на более стилистически
нейтральное ╚казался╩ - это слегка сбило бы ритм, но сделало бы более
четкой картинку, стоящую перед глазами. Но главное здесь не картинка,
а интонация, которая действует на меня завораживающе. Жаль, что ты
пишешь мало: у тебя получаются вещи интересные, но твоя кухня, по-моему,
еще недостаточно разогрета.
   Очень интересно твое наблюдение, что твое индивидуальное
художественное развитие как бы копировало развитие общемировое.
Как говорят в таких случаях (несколько метафорически) теоретики стиля,
╚онтогенез повторяет филогенез╩. Точно так же, воспроизводя
в общих чертах всю предшествовавшую эволюцию, развивается
ребенок во чреве матери. На определенном этапе у него появляются
даже жаберные щели, которые потом зарастают, и т. д. Меня всегда
очень занимали эти явления, может быть потому, что я никак не могу
понять, почему так происходит - но мое собственное художественное
творчество этой закономерности, похоже, не подчиняется. Впрочем,
я начал писать довольно поздно, и, возможно, проскочил этот начальный
этап незаметно для себя (или, скорее, реализовал его в своем музыкальном
творчестве, которое действительно претерпело очень явно выраженную
стилистическую эволюцию).
   Ты обещал мне переводы из Бодлера, каковые я и жду с нетерпением.
Бодлер принадлежит к числу наиболее почитаемых мною авторов,
из французов больше я люблю только Верлена (да и то, как сказать -
больше, люблю обоих, но несколько разной любовью). Во всем том
французском, что я помню наизусть, Бодлер, по-моему, наиболее широко
представлен:

      L▓aurore grelottante en robe rose et verte
      S▓avancait lentement sur la Seine deserte...

   Если у тебя набирается хоть несколько десятков переведенных стихотворений,
то можно было бы издать совместную книжечку (за свой счет, конечно, других
возможностей я пока не вижу). Я с удовольствием написал бы вводную статью
для нее - о Бодлере, о французской поэзии, обо всем, что подвернется под руку.
Если публика пока что не клюет почему-то на наши с тобой имена (честно говоря,
я не понимаю, по какой причине), то, может быть, она окажется более падкой
на фамилию Бодлера? Если же и он ее не заинтересует, то на ней (на публике,
конечно, а не на фамилии),  надо тогда ставить крест и отправляться искать себе
какую-нибудь более продвинутую в литературном отношении эпоху - с этой все ясно.
Ciao! Тарас.

P. S. Я получил твое сообщение от 5 марта. Я благодарен тебе за твои усилия,
но ничего не будет особо страшного, если так и не получится обольстить
Авдеева моими произведениями. Я спокойно к этому отношусь - после первых,
довольно горьких разочарований. Если у тебя есть много знакомых, которые
делают что-нибудь интересное, то можно было выпустить и свое издание,
периодическое или непериодическое - что-нибудь вроде альманаха. Я, правда,
не знаю, насколько окупаются подобные проекты, но если они выходят на
нулевую прибыль, то это уже замечательно. Что касается полиграфической
базы, то я немного занимался этим, и обладаю достаточной информацией
по вопросу, где, что и как можно напечатать быстро и недорого. ТБ.

Шаманский - Бурмистрову

Hello Тарас.
09 марта 1999 года (13:11) в письме tb@spb.cityline.ru к Dmitry Shamansky
говорилось:

 t> Могу тебе сообщить о поразительном эффекте, которого я никак не
 t> ожидал: на моем сайте, как оказывается, народ читает, похоже,
 t> исключительно нашу с тобой переписку.

   Это очень приятно. Правда. Hо - ничто не вечно под луной: завтра утром мое
бытие в виртуальной реальности прекращается на неопределенное время; наш модем -
вовсе не наш, его нам "подарили" год назад, а теперь забирают обратно. Вот такие
бывают на свете интересные люди... Посему - прощаюсь с тобою, к своему
величайшему сожалению!

 t>    Кстати: (или некстати) - я недавно прогуливался по Васильевскому,
 t> и, заглянув в университетский книжный магазинчик, обнаружил там
 t> старый, за 1996 год, выпуск ╚Con anima╩. Раскрыв его, я нашел там
 t> чудесное стихотворение под твоим именем, лучшее, на мой взгляд,
 t> из всех тех твоих произведений, которые я видел. К сожалению, оно
 t> немного неровное.

   Очень жаль, что ты увидел именно этот (самый первый) номер. Его полностью
готовила О.Баранова - тогда еще будущая жена Авдеева. Hомер этот совершенно
гадкий, безграмотный и безвкусный. С приходом Авдеева его дела значительно
поправились.
   За похвалу - спасибо, это стихотворение многим нравится, очевидно, в нем и
правда что-то есть... Hо это для меня уже пройденный этап...

 t> Жаль, что ты пишешь мало: у тебя получаются вещи интересные, но твоя
 t> кухня, по-моему, еще недостаточно разогрета.

   Да, я очень мало пишу, а сейчас не пишу вовсе. По поводу кухни - ты снова
прав: я еще не чувствую ни своего стиля, ни своих тем, ни своего призвания, что
ли...

 t> Ты обещал мне переводы из Бодлера, каковые я и жду с нетерпением.
 t> Бодлер принадлежит к числу наиболее почитаемых мною авторов, из
 t> французов больше я люблю только Верлена

   Здесь мы с тобою полностью солидарны. Верлена, кстати, мне интереснее читать
по-французски: даже когда мало что понимаю, чувства приятственные... С Бодлером
как-то не так.

 t>    Если у тебя набирается хоть несколько десятков переведенных
 t> стихотворений, то можно было бы издать совместную книжечку

   Что ты!.. У меня всего-то переводов... 3-5 стихотворений, и ни один из них
не удовлетворяет меня настолько, чтобы я отдельно их издавал, да еще - за твоей
визой. :) Вот тебе Бодлер:

Из Шарля Бодлера

            СООТВЕТСТВИЯ

Природа - храм, в его стенах живых
Слова порой непониманье оставляют;
Там человек средь сонма символов блуждает,
Сопровождаемый привычным взглядом их.

Как эхо долгое, сольясь в одно из ста
Единство сумрачно, неясно и бездонно,
Как день и ночь, как свет и тьма, огромно,
Ответят запахи, и звуки, и цвета.

Есть запахи, как детские тела, чисты,
Hежны, как звуки флейты, зелены, как поле,
- Другие ж властью, торжеством развращены,

В непостижимом откровенья ореоле,
Как амбра, мускус, ладан, фимиам - живут
И все восторги чувств и разума поют.

                ВРАГ

Грозою черной моя молодость прошла,
И солнце редко тучи светом рассекало;
С дождем и громом разрушенье принесла,
Плодов в саду моем оставив слишком мало.

Вот, с чем столкнулся на закате мыслей я,
И в чем лопата, грабли мне нужны бывают -
Чтоб вновь соединить все земли, где вода
Огромны ямы, как могилы, вырывает.

Кто знает, новые цветы из снов моих
Hашли ли в землях тех, как берега, сырых
Волшебну пищу, что их силой напитает?

О боль! о боль! Жизнь беспощадно Время жрет,
И мрачный Враг, что наше сердце разъедает,
Ту кровь целебную, что мы теряем, пьет.

        ПРЕДШЕСТВУЮЩАЯ ЖИЗHЬ

Я много дней провел в пространной галерее,
Согретой солнц морских мильонами огней;
Ее ж колонны, в мире нет каких стройней,
Базальтовые гроты вечерами грели.

В картинах неба, в даль стремящихся, волненья
Волшебные, торжественно сольясь
С богатой музыкой своей в едину связь,
Hашли в глазах моих заката отраженье.

- Там в безмятежной неге жил я, в тихой дали,
Среди лазури, волн, великолепных снов
И ароматами пропитанных рабов,

Что мне лицо ветвями пальмы овевали,
И их заботой было только познавать
Секрет мучительный, что я не смог понять.

 t> P. S. Я получил твое сообщение от 5 марта. Я благодарен тебе за твои
 t> усилия, но ничего не будет особо страшного, если так и не получится
 t> обольстить Авдеева моими произведениями.
   Я его убедил сегодня. Он считает, что "можно напечатать"... Hе обращай
внимание на снобизм - я ему не верю. Так что будем считать, что договорились: в
конце года твое "Путешествие" будет напечатано в "Con anima". Свяжемся.

 t> Я спокойно к этому отношусь - после первых, довольно горьких
 t> разочарований. Если у тебя есть много знакомых, которые делают
 t> что-нибудь интересное, то можно было выпустить и свое издание,
 t> периодическое или непериодическое - что-нибудь вроде альманаха.
   Буду рад принять участие в чем-нибудь этаком: предлагай.

   PS: Извини, что мало и скомкано: спешу. Спасибо тебе за общение, это
действительно было очень приятно для меня. Hа это письмо можешь, наверное,
уже не отвечать. Adieu.

Всех благ,
Dmitry.                              12 марта 1999 года
 

Taras
Bourmistrov's
Personal Web Site