Знакомство произошло 1 сентября 1977 года, совпав с единственным в том году посещением занятий первого курса радиофака МАИ. Десяти минут, проведенных на семинаре по какому-то физико-математическому предмету, мне вполне хватило, чтобы понять: я попал в институт, не имеющий никакого отношения к моим жизненньм интересам. Естественное желание поскорее покинуть аудиторию заставило меня оглядеться по сторонам, и я... увидел озадаченно наблюдавшего за мной человека, тоскливый взгляд которого, как мне показалось, чем-то смахивал на мой. Мы быстро нашли банальный предлог проветриться, и больше нас в тот год в МАИ не видели.

Армен Григорян образца 1977 года был, как ему и положено, черно-кудряв, однако своей легендарной шляпы он еще не носил. Первый же разговор, напичканный сейшеновым сленгом и прочей московской словесной атрибутикой тех алкогольно-пафосных лет, быстро выявил общность наших интересов: вкусившим еще на школьно-танцевальной сцене запретных тогда плодов рок-н-ролла обратной дороги в институт быть уже не могло...

Стандартное времяпрепровождение тех лет включало в себя обязательное утреннее пивко, с тогда еще не отошедшими от советских берегов креветками, дневной портвейн и вечернюю альтернативу: то ли своя репетиция, то ли чей-то сейшак. Армен играл тогда на басе в хард-рок-группе с суровым названием "Атмосферное давление", моя команда носила не менее крутое имя - "Монстры".

Несмотря на то что многое нас объединяло: и общие музыкальные вкусы, и желание играть рок - особой тяги к совместному музицированию не было. Все получилось само собой: как-то Армен позвонил по объявлению в "Рекламном приложении" и... мы стали компаньонами, закупив комплект самопальной аппаратуры, причем средства на гешефт пришлось добывать почти как в кино: мы выиграли их в рулетку.

Это коммерческое "предприятие" предопределило мое присоединение к "Атмосферному давлению", куда кроме Армена (бас, вокал) входили еще гитарист Джон Хомяков и барабанщик Александр Севастьянов.

Репертуар "Атмосферного давления" процентов на 60 состоял из англоязычных композиций собственного производства в стиле модернизированного Black Sabbath, "боекомплект" добивался классическими рок-хитами Rolling Stones, Beatles, Deep Purple, Procol Harum и т. д., а также несколькими образцами отечественной рок-музыки. Кроме пары песен "Машины времени" (пусть это никого не шокирует, т. к. наличие песен Макаревича в репертуаре тогдашних групп было делом обычным) у "Атмосферки" был и свой конек - три вещи незаслуженно забытых ныне "Оловянных солдатиков". К слову, именно в них мы с Арме-ном впервые почувствовали силу нашего двухголосия...

Совковых команд в те времена было не так уж много. Из Москвы наиболее интересными для себя мы считали "Висо-коску", уже упомянутых "Оловянных солдатиков", чуть позже - "Воскресение". Питерцев тогда в Москве почти не знали - разве что залетных "Мифов" да попавшую к нам совершенно случайно катушку Юрия Морозова, добитую почему-то концертом Ильченко (что выяснилось лишь пару лет спустя).

Мы выступали на любых доступных площадках: на концертах в институтских ДК и на свадьбах, на выпускных вечерах и просто на танцах.

Дебют "Крематория", а вернее, группы, называвшейся тогда совсем по-другому, но уже исполнявшей первые "крематорские" опусы, состоялся в рамках фестиваля искусств МАИ "Студенческая весна".

Наш знакомый, комсомольский функционер Валера Рождественский посоветовал нам с Арменом попытаться получить стипендию обходным путем, участвуя в этом фестивале. Мы решили попробовать, хотя, конечно, основным козырем были не деньги.

Дело в том, что внутри "Атмосферного давления" вызрело новое дитя - акустические песни-зарисовки, иллюстрировавшие бесшабашный быт тех дней. Эти вещи (акустические гитары, губная гармошка, флейта и два голоса) мы уже пели своим друзьям на сборищах (проще - пьянках). А тут появилась реальная возможность сыграть в одном из лучших в Москве тысячных залов!

Другие "атмосферники", барабанщик и гитарист, наши новые композиции не приветствовали, и поэтому мы с Арменом решили пригласить людей со стороны. Ими стали совершенно задвинутый альтист Дима Плетнев (кликуха "Альтист Данилов"), то ли выгнанный, то ли ушедший с третьего курса училища при консерватории, и наш с Арменом соученик и собутыльник Андрей Пустовой, обладавщий совершенно феноменальной способностью выщелкивать пальцами невообразимые ритмические темы.

Итак, мы с Арменом заявились в комитет комсомола и сообщили о своем желании выступить на фестивале. Предложение было принято весьма благосклонно, но последующие слова о том, что мы намерены исполнять собственные песни, вызвали шок, нам не совсем понятный. В конце концов после недельных мытарств с переделкой текстов почти весь наш репертуар "зарубили" на контрольном прогоне, заявив, что лучше будет, если мы обойдемся просто инструменталкой.

В результате мы должны были выступать с двумя песнями и парой инструментала. В первом отделении того же концерта (это был спектакль студенческого театра) мы с Арменом сыграли двух фарцовщиков, пришедших на чью-то свадьбу с шампанским. Правда, в роли "шампуня" у нас выступил розовый "Вермут" (0. 8) из окрестного студенческого магазина. Мы лихо давили эту гадость перед тысячной аудиторией и предвкушали свой грядущий успех...

Настал момент, когда ведущий вызвал на сцену "Необычайный струнный оркестр" (так нас окрестил какой-то комсомольский умник из организаторов фестиваля, вероятно, ни разу до этого не видевший в глаза 12-струнку и уж тем более две одновременно).

Мы вышли втроем. Слева - Армен с видом гестаповца (роммелевская кепка, широко расставленные ноги), справа - я (в нынешней арменовской шляпе). То ли после вермута, то ли от долгого ожидания выхода мы почему-то напряглись и выскочили на сцену дико злыми. Между нами, на куске оберточной бумаги, прикрывавшей разбитое выступавшим перед нами горе-иллюзионистом яйио. расположился двухметровый Альтист Данилов. Свет прожекторов отчего-то вызвал в нем нездоровые реакции, и он, начав извлекать жалостные звуки из альта, картинно пустил слюни и стал дико вращать глазами. Вообще, как нам потом рассказывали, он производил впечатление душевнобольного, попавшего в руки пары санитаров-садистов. Уже на первую инструментальную вещь пипл в зале отреагировал неоднозначно. Уловив растерянность комсомольцев-организаторов, мы резво начали следующий номер, в котором у нас был припасен основной удар: во время довольно приятного альтового проигрыша из бокового выхода к микрофону подскочил наш четвертый и отчебучил на пальцах лихой ритмический наворот. Все это вкупе со слюнями альтиста вызвало у публики неописуемую реакцию - половина зала кричала: "Браво! Бис!", вторая - требовала скинуть нас со сцены...

В вышедшей на следующий день институтской многотиражке "Пропеллер" нашлись слова для всех участников фестиваля, включая и яйценесущего иллюзиониста. Для нас же у автора статьи не оказалось даже приписки "и др.".

Потом, правда, мне говорили, что через месяц в "Пропеллере" была опубликована еще одна статья о том концерте и в ней уже другой автор признавал, что самым свежим на нем было выступление "Необычайного струнного оркестра". Хотя, если по правде, сам я этой статьи не видел.

Сейчас трудно в это поверить, но довольно долго существовала парадоксальная ситуация - "Атмосферное давление" со сцены исполняло довольно сложные вещи, а акустические песни, на которых впоследствии вырос "Крематорий", пелись разве что для близких друзей и воспринимались не иначе как простой стеб. Просто наше сознание (да и сознание зрительской массы) еще не было готово к исполнению и восприятию вещей с подобными текстами в как бы упрощенной аранжировке. Отчасти именно непривычностью звучания объясняется то дикое сопротивление, которое встретили на своем пути "первопроходцы" этого жанра.

Суперинерционность тогдашнего чиновничьего и милицейского мозга автоматически зачисляла все спетое не с официальной сцены в разряд искореняемой антисоветчины и нецензурщины. Сегодня все это кануло в Лету, и многочисленные конъюнктурщики чуть ли не хором на все лады обсасывают бытовую и социальную тематику. Конечно, здорово, когда каждый может петь что угодно и о чем угодно, но когда я часом слышу, например: группу "Окно", то с ужасом замечаю, как серьезные в общем-то мысли и идеи девальвируются и теряют всякий смысл. В другой раз юный телеведущий выставляет какого-то лысого "ветерана" чуть ли не отцом советского андеграунда, а неискушенный слушатель "съедает" все это за милую душу, и только узкий круг любителей со стажем знает, что в годы своей "андеграундной юности" этот дядька лепил стишата для полуфилармонической "Альфы".

Но вернемся к нашему повествованию, точнее, к той парадоксальной ситуации, когда песни писались, копились и мы не знали, куда их употребить. Именно в этот момент нам в руки попалась запись четырех песен "Зоопарка". Помню, какое странное чувство охватило нас, когда мы услышали, что акустические песни, подобные нашим, могут классно звучать и с магнитной ленты. Стало ясно - нам нужна студия...

Надо сказать, что питерцам дико повезло со студией Андрея Тропилло. В Москве все обстояло гораздо сложнее. Самих студий, конечно, было много, но часть из них имела такой строгий режим, что пробраться туда было делом невозможным. Другие же были либо плотно забиты обитавшими почему-то в Москве филармонистами всей страны, либо писали "верняк" в традиционных жанрах.

Наши поиски студии заняли целый год. В один момент мы даже уже договорипись со звукооператором театра Советской Армии, у которого был шикарный по тем временам четырехдорожечный студер, но, к нашему горю, в "Звезде" случился пожар, и наш приятель поехал дослуживать на берега далекого озера Ханка.

В конце концов студию мы, конечно, нашли, но человеку, который свел нас с ее работниками, пришлось забашлять аж стольник. Как память об этом - концовка одной из записанных тогда вещей ("Брюс-Колдун"):

"... Мир мой волшебный давно отравлен ложью и вином,

И бородатыми спекулянтами, снующими там и здесь..."

Надеюсь, что хотя бы сейчас этому чуваку станет чуть-чуть стыдно, но тогда мы были вынуждены принять его условия.

Начало было положено, появился первый альбом, название которому дала песня, завершавшая вторую сторону, - Vinus Memoris ("Винные мемуары").

Начиналась же запись песней наиболее почитавшегося тогда нами отечественного автора Юрия Морозова "Конформист" (в нашем варианте "Конформист Морозов", с приписанным Арменом третьим куплетом). За все времена "Крематория" эта была единственная чужая вещь (еще в одной песне Григоряна "Джентльмены И леди" был чужим лишь текст, кстати, написанный ученицей шестого класса средней школы). Остальные песни были свои: и Армен, и я сами писали слова и музыку. Исключение из этого правила составляет вошедшая в тот же первый альбом композиция "Я сижу в "W" (музыка Армена, слова мои). В Vinus Memoris Армен выступил как гитарист, басист и певец, мне довелось петь, играть на гитаре, бонгах и рояле. Чтобы прикрыть шумы в паузах между песнями, пришлось пойти на вынужденный шаг - сделать альбом нон-стопным, соединив песни звуковыми эффектами, почерпнутыми из театральных фонограмм (хрюканье и звон бьющегося стекла, шум стадиона, жужжание мухи etc.). В одном месте явно перетянули со стрельбой из автомата, и потом приходилось объяснять, что стреляли до тех пор, пока не поубивали всех козлов.

поиски названия заняли едва ли не больше времени, чем написание всех наших песен. Мы перерывали закоулки памяти, чтобы найти какое-то подходящее нашему предприятию слово или словосочетание. Но все, что приходило на ум, либо оказывалось лишенным нужного смысла, либо было слишком тривиально, либо отметалось по каким-то иным причинам.

Откуда же все-таки появилось название "Крематорий"? На сей счет существует несколько версий, и разобраться точно, какая из них абсолютно правдива, сейчас уже невозможно просто из-за того, что на этот вопрос, который нам задавали миллион раз, мы давали так много правдивых, но очень разных ответов, что едва ли сами уже вспомним, как все было на самом деле. Армен утверждает, что однажды, звоня от меня, услышал в трубке: "Крематорий слушает", после чего сказал: "Неплохо было бы назвать группу "Крематорием". Насколько я помню, все произошло гораздо более прозаично.

Отчаявшись придумать название (устраивающее нас во всех отношениях), я засел перелистывать толстенный словарь. Все, что хоть в какой-то мере возбуждало мое патологическое воображение, я выписывал на отдельный лист. Именно так (вместе со многими другими) было выловлено и слово КРЕМАТОРИЙ.

На мой взгляд, в этом слове было все - и подтекст, и мрачная красота, и необходимая доля цинизма, и вызов набившим оскомину филармоническим "Голубым ребятам" и "Веселым гитарам". Но Арме-ну почему-то оно с первого) раза не показалось, и мы отсеяли его, постепенно все больше склоняясь к названию "Катарсис". Трудно вспомнить точно, что сдвинуло чашу весов - то ли фраза гитариста Джона, будто "катарсис" звучит как "сифилис", то ли то, что уже существовал одноименный альбом Чеслава Немена, но постепенно Армен ос мыслил весь кайф, скрывавшийся в КРЕМАТОРИИ, и даже написал одноименную песню.