Неправильное использование жаргона может поймать неосторожного в ловушку, что часто и случается. Одна из ловушек возникает, когда при описании фактов прибегают к абстрактным понятиям, т.е. когда аналитики, приводя полученные от пациентов данные, используют специальные термины. В идеальном случае положено писать истории болезни повседневным языком, используя теоретические понятия лишь при последующем обсуждении данных. Однако чаще всего этот идеал даже и не ставится в виде цели, и единственное, что дозволено читателю,- это увидеть изложенные факты сквозь теоретический туман. В результате он и не предполагает, что есть вероятность того, что представленные ему данные могут быть объяснены каким-то другим образом.

Еще одна ловушка - это та легкость, с которой специальный жаргон может использоваться для создания тавтологических теорий; они внутренне последовательны и удовлетворительны в интеллектуальном смысле, но не потому, что действительно объясняют факты, а потому, что использованные в них специальные термины красиво между собой связаны. На мой взгляд, источником того, что некоторые аналитики очарованы взлелеянной Фрейдом концепцией "психического аппарата", является не точность отражения работы человеческой психики, а интеллектуальная и эстетическая привлекательность внутренне последовательной теории. Ее части идеально сочетаются друг с другом, и это сохранится даже в том случае, если будет доказано, что все это чепуха.

Следующая ловушка возникает, когда жаргон используется для прикрытия невежества. Ученые слова, особенно те, что происходят из древних языков, звучат выразительно и могут произвести сильное впечатление на простаков. Психиатры, следуя давно установившейся медицинской традиции, чаще грешат этой формой бессознательного обмана, чем аналитики. Суть фокуса в том, чтобы жалобы пациента перевести на греческий язык и затем убедить его, что все беспокойства вызваны заморской болезнью с экзотическим названием. Пациент жалуется на потерю памяти, и врач говорит, что он страдает амнезией; пациент боится открытых пространств, и врач говорит ему, что у него агорафобия. Любопытно, что обе стороны довольны результатом: врач чувствует, что он что-то сделал, а пациент доволен тем, что его страдание получило название и стало менее таинственным, Похоже, сам Фрейд был в высшей степени свободен от дурмана слов. Хотя психоанализ показал, что не состояние психики, а динамические процессы являются тем, что имеет значение, его менее всего воспевают за то, что он избавил психиатрию от озабоченности диагностическим искусством.

Справившись с жаргоном, читатель, полный решимости одолеть психоанализ, вынужден, если он англоязычен, вступить в борьбу с трудностями, обусловленными тем, что вначале психоаналитическая литература писалась и, более того, концептуально продумывалась на немецком языке.

К сожалению, мысли не могут быть перенесены целиком из одного языка в другой путем простого их перевода, слово за словом, и поэтому необходимо серьезно предусматривать возможность того, что нечто существенное может произойти с идеей иди теорией при переводе ее на другой язык. Подобно иммигрантам, иноязычные идеи лишь с трудом ассимилируются, а ко времени их Натурализации они, похоже, уже претерпевают изменения. Джеффри Горер в очерке, озаглавленном "Культурное сообщество и культурное многообразие", показал, что те четыре свободы, о которых мы так много слышали в конце Второй мировой войны, - свобода слова, свобода религии, свобода от нужды и свободы от страха - фактически не имеют смысла ни в каком другом языке, кроме английского, по той простой причине, что ни в одном другом языке нет слова, аналогичного нашему "freedom" ("свобода"), которое означает и вне иметь препятствий", и "подлежать защите от". Точно так же плохо переносят путешествие многие психоаналитические понятия, что создает трудности для читателей, вынужденных знакомиться с ними из вторых рук.

Одним из ключевых понятий теории Фрейда является "Angst",

которое все английские переводчики передают как "anxiety".

Никто не предложил более удачного перевода, чем этот, но, к сожалению, диапазоны значений, охватываемых словами "Angst" и "anxiety", не идентичны. "Angst", как представляется, неразрывно с понятиями мучения, страха и страдания, но совершенно не связано с идеей будущего, тогда как "anxiety", по определению "Тезауруса" Роже, является одним из будущих переживаний и может даже быть использовано по отношению к приятному ожиданию. "Мне очень хочется посмотреть такой-то и такой-то фильм".

В результате этого лингвистического расхождения между английским и немецким языками, anxiety всегда фигурирует в аналитической литературе как неприятное переживание, которого индивид стремится избежать, от которого хочет избавиться, но никогда как страстное желание и готовность принять будущее. Это слово используется также, особенно в выражении "первичная тревога", по отношению к переживаниям, которые английский писатель скорее назвал бы "испуг" или "ужас". Одним удивительным и неудачным следствием такого приравнивания anxiety к Angst стало распространение мнения о том, что тревога всегда является невротическим симптомом и что идеальный "здоровый", "приспособленный" человек должен быть "свободен от тревоги". Однако идея эта больше относится к популярному психиатрическому фольклору американского образца, чем к психоаналитической теории.

Но не только отдельные слова вызывают трудности. Языковые структуры и особенности мышления также создают проблемы и одновременно демонстрируют их. Работы Фрейда пронизаны идеей противоположностей, находящихся в конфликте друг с другом. До 1920 гг. он основывал свою теорию неврозов на предположении, что существуют две группы инстинктов - сексуальные (репродуктивные) и инстинкты Эго (самосохранения) и утверждал, что источником человеческой предрасположенности к неврозу является неотъемлемая тенденция этих двух противоположных сил вступать в конфликт друг с другом. Но, спрашивается, почему Фрейд предположил, что существуют две группы инстинктов, а не три или четыре, и почему он предположил, что они противостоят, а не дополняют друг друга? Действительно ли клинические факты заставили его сделать эти предположения или, возможно, лингвистические особенности мышления принудили его последовать за Гегелем и Марксом и построить диалектическую теорию, которая ему понятна и близка, но которая кажется чуждой тем, кто был вскормлен английским языком и английским эмпиризмом? Правильность предположения о том, что приверженность Фрейда противоположностям была культурально и лингвистически предопределена, возрастает и реально подтверждается: когда в 1920 гг. Фрейд предложил совершенно новую теорию инстинктов, эта новая теория снова была теорией двух групп инстинктов - инстинктов Жизни и Смерти - и снова предполагала, что они непременно должны противостоять друг другу. Эта новая теория также была чисто умозрительной и, как сейчас известно, являлась заблуждением, поскольку основывалась на неправильном понимании второго закона термодинамикой на неоправданных выводах, связанных с тем, что организмы отравляются собственными выделениями.

В нескольких местах основного текста этой книги я упоминаю о том, что современная психология животных признает, по меньшей мере, семь инстинктов (или врожденных паттернов поведения) и не считает необходимым обязательное противодействие каких-либо двух групп, хотя, конечно, она придерживается того, что в особых обстоятельствах два или более инстинкта могут быть в конфликте между собой.

Другим аспектом психоаналитической теории - подозреваю, типично немецким - является обыкновение объяснять поведение ссылкой на гипотетические силы, такие как "Секс", "Агрессия", "Любовь" и "Ненависть", которые понимаются как силы, приводящие индивида в движение путем, так сказать, подталкивания его сзади. Эти понятия, очевидно, возникают в первую очередь из потребности обобщить переживания любви, ненависти и агрессивности (loving, hating, being aggressive). В английском языке эти слова являются герундиями (т.е. существительными, полученными от глаголов, и имеют отношение к процессам и действиям, а не к предметам), на что указывает отсутствие перед ними артикля. В немецком языке, однако, абстрактным именам существительным часто предшествует определенный артикль, а грамматически они рассматриваются как предметы, наделенные известными свойствами. Недавно я прочел свою собственную статью, переведенную на немецкий. В ней часто упоминаются слова "детство", "сознание", "психоанализ", "космология" и т.д., и перед ними стоит определенный артикль, хотя я использовал эти понятия в общем смысле, не подразумевая чье-то конкретное детство или космологию. Мне кажется, смысл грамматической материализации абстрактных имен существительных в том, чтобы поддержать веру в реальное существование абстракций и готовность взывать к ним как к объясняющим силам, как к сущностям и ноуменам, инициирующим поведение. Это в некоторой степени напоминает об ангелах, которых призывала средневековая космология для объяснения движения планет. Эти ангелы давали возможность разрешить проблему движения неодушевленных объектов, поскольку объявлялись теми живыми существами, которые перемещают эти объекты. Аналогичным образом Фрейд предположил, что человеческое Эго является пассивной сущностью, не наделенной собственной энергией или силой, и потому приводимой в движение лишь воздействием внешних по отношению к ней сил, локализованных или в Ид (бессознательном), или в окружающей среде. Но идея о том, что у каждого индивида есть "Я", Эго, на которое оказывает влияние какая-то другая бессознательная часть этого индивида, представляет собой языковое средство, являющееся результатом того, что мы рассматриваем "Я" прежде всего как имя существительное, а затем как нечто конкретное; так, совершаемые нами действия порой оказываются не теми, что мы намеревались совершить, как, например, в случаях, когда мы оговариваемся; и мы вынуждены осознать, что у нас были другие мотивы, а не те, что мы полагали.

Другая трудность, возникающая перед англоязычными читателями психоаналитической литературы, обусловлена тем, что английский язык, в отличие от немецкого, имеет, в сущности, два словаря. Один, главным образом англосаксонского происхождения, является средством обычного бытового общения, а другой, преимущественно греко-латинского происхождения, применяется в концептуальном мышлении. В немецком языке словом, используемым для обозначения себя, является "ich", а словом, которое в концептуальном мышлении означает идею самого себя, является "das Ich". Что касается английского, то здесь эквивалентными терминами являются "I" и "Ego". В результате этого англоязычному читателю психоаналитической литературы легко потерять из виду тот факт, что Эго, которое ему так часто представляли как безличностную структуру, обладающую свойствами и характеристиками, а иногда даже и формой, в действительности есть не что иное, как он сам, когда он понимается в концептуальных терминах.

Классическим примером именно такой трудности является существительное "катексис" и сопутствующие ему глаголы "катектировать" и "декатектировать". Эти слова, которые озадачивали бесчисленное множество тех, кто изучает психоанализ на английском, были изобретены переводчиками Фрейда на английский с целью передачи его понятия "Bеsetzung". В немецком языке "Bеsetzung" - это обычное, повседневное, простое слово, родственное слову "setzen" ("помещать или класть"). Его можно использовать в следующих значениях: ввести в город войска, укомплектовать экипаж корабля, поставить деньги на лошадь, запустить рыбу в пруд - это лишь примеры, взятые из школьного словаря. Тем не менее, в психоаналитической теории это слово используется для обозначения одного из самых неясных и трудных понятий Фрейда: гипотезы о существовании некоторого вида психической энергии, "которая обладает всеми количественными характеристиками (хотя у нас нет средств для ее измерения), способна к увеличению, уменьшению, замещению и разрядке, и которая распространяется по следам прошлых идей примерно так же, как электрический заряд распространяется по поверхности тела" - Freud (1894). Согласно этой гипотезе, в идеи (т.е. психические образы в голове) вкладывается ("besetzt") некоторая психическая энергия, и психологические изменения, такие как смена интересов или личных привязанностей, сопровождаются изменениями вложенной энергии - Bеsetzung, - сцепленной с теми идеями, которые соответствуют вовлеченным в данный процесс предметам или людям. Усвоить это понятие нелегко, но для немецкого читателя проблема значительно облегчается тем, что слово "Bеsetzung" ему хорошо знакомо и неизбежно вызывает в сознании образы, помогающие объяснить значение слова в новом контексте. И, наоборот, в английском языке слово "катексис" не вызывает таких образов и успешно отрывает теоретическое понятие от метафор, которые могли бы дать ему жизнь и смысл. Эго слово не способно, к тому же, напомнить читателю о действующем лице или исполнителе, который притаился где-то внутри механизма и выполняет катектирование и декатектирование.

Фрейд, между прочим, был расстроен введением этого неологизма в английский язык в 1922 г., но, должно быть, смирился с этим, поскольку позднее сам использовал его в немецком.

Эго и катексис, по-видимому, не единственные примеры специальных психоаналитических терминов, которые в английском языке звучат более обезличенно и абстрактно, чем в немецком. Действительно, согласно Brandt (1961), большинство из них претерпело вызывающие сожаление изменения, переплывая из Германии в Англию. В некоторых случаях они утратили существенную часть своего значения, в других - потеряли живые ассоциативные обертоны. Я не беру на себя смелость судить, прав ли Брандт в этом вопросе, но, несомненно, одно: утверждение, будто психоанализ постижим, лишь, если его изучать в оригинале, на немецком, - это ход, нередко применяемый материковыми аналитиками в полемике с английскими. Если он прав, то это во многом объяснит возникающее порой странное впечатление, что психоанализ не стоит ногами на земле и что он вообще не о людях. В основном тексте этой работы, везде, где я осознавал, я привлекал внимание к резким расхождениям между английскими и немецкими значениями. Следует, пожалуй, добавить, что, по общему мнению, выполненный Джеймсом Стрэчи перевод Фрейда великолепен и что он принес ему Приз Шлегеля-Тика за 1966 год.

Разногласия. То, что у психоаналитиков отсутствует способность ладить друг с другом, и что их профессиональные организации демонстрируют явно присущую им тенденцию к расколу, является печально известным и грустным фактом. Их разрушительные противоречия свойственны не только второстепенным, узкоспециальным спорам, которые случаются в каждой науке, в каждой отрасли медицины, но касаются фундаментальных принципов, в борьбу за которые, как показывает прошлое, вовлекались характеры и темпераменты. Первые расхождения между Фрейдом, Юнгом и Адлером сейчас являются достоянием истории; они хорошо известны и даже, возможно, в целом понятны, т.о. в основе их было то, что Фрейд верил в Эрос и Разум, Адлер верил в силу и самоутверждение, а Юнг был мистиком. Но доверчивый исследователь современного психоанализа может быть введен в заблуждение, если не осознает, что основные разногласия во мнениях существуют внутри самого лагеря Фрейда, в что они достаточно серьезны, чтобы отразиться на структуре психоаналитических институтов. В Великобритании, например, теоретические различия между направлениями вызвали необходимость выработать договор (так называемое "Джентльменское соглашение"), который предотвращает в Британском психоаналитическом обществе монополию одной из трех групп, на которые оно поделено; и некоторые разделы учебных программ этих групп совпадают. В ряде других стран отсутствие природного духа компромисса приводило к полному расколу, в результате чего какая-либо из получившихся групп уходила в отставку или исключалась из Международной психоаналитической ассоциации.

Часть 3

Часть 4